Ещё до голливудской церемонии в Бюргенштоке разыгралась гораздо более серьёзная драма, сыгравшая свою роль в провале Одри. Её отношения с пресс-секретарём Генри Роджерсом прекратились через несколько месяцев после окончания съёмок «Моей прекрасной леди». В ссору оказался замешан её старый друг Юбер де Живанши. «Для Одри Живанши всегда был богом, — вспоминал Генри Роджерс. — Он создал её образ. Она ходила на все его дефиле. Её фотографировали в платьях из его коллекций. Он создал для неё духи “L’Interdit”. Но Одри не получила ни единого франка за рекламу Живанши. Более того, она покупала его духи по розничной цене! Это было нечестно. Мел Феррер, разделявший моё мнение, сказал мне: “Мне кажется, вам следует поговорить с Живанши, только обратитесь к его брату Клоду, он коммерческий директор”». Роджерс позвонил в модный дом, и, по его словам, Клод де Живанши в принципе согласился, что тесное сотрудничество кутюрье и кинозвезды, сложившееся за годы, должно получить финансовое вознаграждение. «Всё было улажено совершенно полюбовно», — утверждает Генри Роджерс. Но в дело вмешался Мел Феррер. Он не мог смириться с тем, что Одри предоставила своё имя и лицо Юберу де Живанши для рекламы его духов. По всему миру в престижных журналах «Вог», «Харперс базар», «Таун энд Кантри» красовался великолепный портрет Одри с гордой подписью, что духи «L’Interdit» были созданы исключительно для неё. Мел имел зуб на Живанши за то, что кутюрье выстроил целую империю, стоимостью в миллион долларов, использовав Одри — и не платя ничего взамен.
В это же время организаторы Каннского фестиваля попытались залучить к себе Одри на церемонию открытия в мае 1965 года. Генри Роджерс подал идею президенту фестиваля Роберу Фавру Лебре: не пригласить ли Одри в некоем особом качестве? Это был бы отличный рекламный ход. Фестиваль даже мог бы сделать эту идею традицией и прославлять мировой кинематограф в лице знаменитости, меняющейся каждый год. Генри Роджерс расстался с Робером Фавром Лебре в полной уверенности, что заинтересовал его своим предложением. «Я находился в полнейшем неведении, когда мне передали, что Одри просит меня приехать к ней как можно скорее. Я вылетел в Женеву и скоро был у неё в Бюргенштоке. Мы оказались наедине, что было довольно странно. Обычно при наших встречах всегда присутствовал Мел. Мы выпили по стаканчику, потом сели ужинать. Одри явно нервничала. Она расплакалась за столом. Я смутился и разволновался. Спросил её: “Одри, ради бога, что произошло?” Она подняла глаза, посмотрела на меня и воскликнула: “Как ты мог встать между мной и моим лучшим другом?” Живанши рассказал ей о моём посещении и о предложенном финансовом договоре. Я заметил Одри, что это было сделано с полного согласия Мела. Знала ли она об этом или нет, явно не имело для неё никакого значения. Близкие отношения — возможно, самые близкие, какие только связывали её с мужчиной, помимо мужа, — превратили в коммерческую сделку. “Как вы не понимаете, — говорила Одри со слезами на глазах, — мне ничего не нужно от Юбера. Мне не нужны его деньги. Это мой друг. Если я помогла ему начать производство духов, тем лучше. Так и должен поступать друг. Если бы кто-нибудь другой предложил мне миллион долларов за рекламу духов, я бы отказалась... но Юбер мой друг. Мне ничего не надо. Я даже хочу заходить в парфюмерный магазин и покупать свои духи в розницу”».
Инициатива пресс-секретаря по поводу Каннского фестиваля тоже пришлась не ко двору. «Фавр Лебре сообщил мне, что вы пытались его шантажировать, сказали ему, что единственный способ уговорить меня поехать в Канн — это дать мне приз, учреждённый специально для меня, — объяснила актриса. — Генри, я больше не хочу работать с вами». При таких обстоятельствах он учтиво согласился прекратить их сотрудничество, понимая, что больше не сможет работать для клиентки, которую, не желая того, глубоко оскорбил. Он видел, как сердита на него Одри. «Мы всё же остались добрыми друзьями, и я потом ещё давал Одри советы». Но вскоре произошли события, которые навели его на мысль, что она прогнала его, не имея возможности прогнать своего мужа. Ибо за всеми предложениями Роджерса, сделанными Лебре и Живанши, стоял именно Мел. С этого времени их супружеская жизнь никогда уже не была прежней, несмотря на радостные лица, с которыми они появлялись на публике. Однако их союз казался даже окрепшим, когда они купили старый дом XVIII века в Швейцарии, в живописнейшем месте в кантоне Во, в Толошна-сюр-Морж, на берегу Женевского озера, в десяти минутах езды от Лозанны. Они хотели поселиться по соседству с хорошей школой, поскольку Шон, всегда путешествовавший вместе с родителями, уже подрос и должен был пойти в начальную школу. Бюргеншток, на вкус Одри, был слишком немецким. В Толошна Шон попадёт во франкоязычную среду, чего она всегда желала.
Толошна — и сегодня маленький сонный посёлок, самый что ни на есть заурядный. В нём лишь одна улица — Бьерская дорога, где всё ещё стоит дом Одри под названием «Покой», огороженный каменной стеной, идущей вдоль улицы, и с садом, обнесённым забором. Тогда там было всего два магазина и меньше пятисот жителей, в большинстве своём земледельцы, возделывавшие фруктовые сады и виноградники, и три скотовода.
Школа Шона стояла в 50 метрах от дома. Помимо поселковых детей-швейцарцев, он общался там с маленькими итальянцами и испанцами, детьми гастарбайтеров. Итальянский был первым языком, которому он научился, поскольку его няня Джина не говорила ни на каком другом. Шон понимал также по-английски, хотя Одри не заставляла его учить этот язык. Дома он слышал четыре языка; как и родители, он от природы стал полиглотом и вскоре дополнил свою лингвистическую обойму испанским. В «Покое» были бесчисленное множество комнат и огромный чердак, от которого актриса пришла в восторг. Чтобы дети не запачкали кресла и диваны, Одри покрывала их чехлами, и Шон мог приглашать домой приятелей, залезавших на них с ногами. «Дом не дом, если ребёнок и собака не могут войти в главную комнату», — объясняла Одри. Для неё с Мелом это была нейтральная территория, место, где они могут подписать супружеское перемирие.
ПОСЛЕДНИЙ КРУГ
После огромного успеха «Моей прекрасной леди» карьера Одри Хепбёрн достигла апогея. И всё же звезда старалась уйти в тень, отказываясь от множества сценариев, чтобы иметь возможность заниматься сыном. «Я жалею, что не могу уделять больше времени Шону. И потом, меня упрекают, что я мало участвую в голливудской комедии», — сказала она одному из журналистов. В те времена она получала астрономические гонорары, и её домогались самые известные кинодеятели. Однако она решила сбавить темп.
Тем не менее она согласилась сняться в комедии Уильяма Уайлера «Как украсть миллион» в 1965 году, а в следующем — в фильме «Двое в пути» Стэнли Донена, где её партнёром стал Альберт Финни.
В июле 1965 года Одри вновь перешагнула порог парижской киностудии. Ей понравился сценарий «Как украсть миллион». Со времён «Римских каникул» она чувствовала себя должницей Уильяма Уайлера. И компания подбиралась на славу: партнёром Одри Хепбёрн был ирландский повеса с невероятно голубыми глазами — Питер О’Тул. Добавьте к этому оскароносного режиссёра Уильяма Уайлера (это его третий фильм с Одри), да ещё и название у этой лихо закрученной комедии завлекательное. Сюжет в стиле «Топкапы»[48] бьёт без промаха: дочь подделывателя произведений искусства пытается с помощью частного детектива похитить фальшивую статуэтку Челлини, пока эксперт страховой компании не вывел её отца на чистую воду.
Любопытно, что Одри и Питер О’Тул вовсе не горели желанием работать вместе. После заглавных ролей в «Лорде Джиме» и «Лоуренсе Аравийском» актёр стал олицетворением сурового героя. Одри слегка беспокоили его ирландское происхождение и репутация пьянчуги и бабника. Однако её опасения не шли ни в какое сравнение со страхами О’Тула по поводу работы с такой элегантной и величественной актрисой. Он был убеждён, что ей не понравится его весёлый, общительный и шумный характер. В книге воспоминаний он так и пишет: «Я думал, что буду иметь дело с воображалой, которой лишь бы руки не замарать. Но она меня просто поразила. Она не была белоручкой, да и повеселиться умела. В эпизоде, когда мы пытаемся выкрасть из музея одно из произведений её отца, мы прячемся в чуланчике. Большую часть сцены действительно снимали в этом ограниченном пространстве, так что мы познакомились. Мы понимали друг друга с полуслова. Одри мне говорила, что я её “убиваю”; и в самом деле, множество дублей было испорчено, потому что то один, то другой принимался хохотать. Уильям злился — но только на меня, не на свою дорогую Одри. Наверное, лишь она одна могла его умилостивить. Она была попросту восхитительна, и он её обожал. Помню, он посылал ей в гримёрку цветы — только белые».
