Кэри Гранту было 59 лет, а Одри всего 33; он был рад, что сценарий искусно обыгрывает их разницу в возрасте: его герой должен отвергать авансы Регги (Одри). «Самая большая проблема для меня — найти подходящую звезду для дуэта, — признавался Кэри. — Зритель не поймёт, если я стану волочиться за слишком молодыми девушками. Вот почему в “ Шараде” я слегка смягчил любовную линию с Одри. В самом деле, я не думаю, чтобы я мог ухаживать на экране за девушкой моложе её».

Так сценарист Питер Стоун обошёл проблему явной разницы в возрасте, да ещё и с пользой для дела. Когда Одри влюбляется, Кэри Грант говорит: «Кто в моём возрасте хочет слышать слово “серьёзно”?» В самом деле, чтобы избежать возможных обвинений в дурном вкусе из-за разницы в 26 лет между двумя мировыми звёздами (как произошло с Фредом Астером и Гари Купером), на сей раз Одри за ним бегает, а Кэри Грант постоянно ей напоминает, что годится ей в отцы.

Однако вне киностудии ходили «нелепые слухи», по выражению самого Кэри Гранта, в которых его имя стояло рядом с именем Одри. Он отказывался обсуждать эти «дурацкие истории», которые печатали о нём в журналах, некогда связывавших его с Софи Лорен, Марлен Дитрих и Ингрид Бергман. Тем не менее они с Одри прекрасно ладили. Все партнёры актрисы, за исключением Хамфри Богарта, попадали под её обаяние, и Грант, в свою очередь, был очарован ею. «Работать с Кэри так легко, — отвечала ему взаимностью Одри. — Играет он, а ты только следуешь за ним».

Позже, в интервью Биллу Коллинзу, Одри поделится впечатлениями о партнёре: «Вопреки тому, что многие о нём думают, это очень сдержанный человек, очень чувствительный и очень спокойный; философ, даже мистик в каком-то смысле. А ещё у него есть великолепная способность ставить себя на место другого. Я хочу сказать, что он сильно меня опекал; он знал, что меня раздражает, и всегда приходил на помощь. Это была даже очень нужная помощь, потому что, когда я с ним работала, мне не хватало опыта. <...> Я думаю, он понимал меня лучше, чем я сама. Он очень наблюдательный, видит людей насквозь. Он часто говорил, что нужно расслабиться, избавиться от наших страхов... Но никогда не читал нотации. Когда он помогал мне, то делал это так, что я этого не осознавала, с мягкостью, которая избавляла меня от робости. <...> Кэри — ранимый человек, и он распознал мою собственную ранимость. У нас с ним это общая черта. <...> Однажды я должна была быть нервничающей и взвинченной, и он сказал мне что-то очень важное. Мы сидели рядышком в ожидании следующей сцены. Он взял мои руки в свои и сказал: “Тебе нужно научиться немножко больше себя любить”. Я потом часто об этом думала».

Очень элегантная, одетая от Живанши, Одри играла роль Регины (Регги) Ламперт; она обожала эту непринуждённую женщину, уверенную в себе, — полную противоположность ей самой. Она как никогда боялась, как бы её сына Шона не похитили. Она исступлённо работала три недели, потом рухнула без сил, а затем снова с головой окунулась в работу ещё на три недели, нетерпеливо ожидая конца съёмок, чтобы вернуться в тишину Швейцарии.

Остаток 1962 года и первую половину следующего Одри отдыхала в Бюргенштоке с сыном или сопровождала Мела на съёмках. 29 мая 1963-го она приехала в Нью-Йорк, в гостиницу «Уолдорф-Астория», чтобы спеть «С днём рождения, дорогой Джек» на приёме, устроенном по случаю 46-летия президента Кеннеди — как Мэрилин Монро годом ранее.

Если не считать семейных проблем, фортуна ей улыбалась. «Шарада» пользовалась бешеным успехом у публики, а критика на все лады хвалила этот «неотразимый, увлекательный и утончённый фильм» («Верайети»), «полнейшее наслаждение» («Ньюсуик»), где актёры «изысканны, непринуждённы, блестящи и элегантны» («Нью-Йорк таймс»).

Можно понять, что Кэри Грант в одном из интервью того времени отмечал: «Единственный подарок, который я хотел бы получить на Рождество, — это немедленно сделать ещё один фильм с Одри Хепбёрн». Поэтому он был в списке кандидатов на роль профессора Хиггинса в экранизации «Моей прекрасной леди», но эта роль ему не досталась, тогда как, по иронии судьбы, заглавную роль получила Одри.

В один чудный майский день 1962 года Одри подошла к телефону в бюргенштокском шале, даже не представляя, что её ждёт. Звонил её агент Курт Фрингс. Для начала он посоветовал ей сесть. «“Моя прекрасная леди”, — сказал он с напускной непринуждённостью, — ты получила роль». Одри издала вопль радости. Она выбежала из комнаты, торопясь поделиться чудесной новостью. Мел был на Каннском фестивале, но баронесса находилась на втором этаже, в ванной. Одри постучала в дверь и прокричала что-то неразборчивое. Мать, принимавшая душ, решила, что начался пожар, и поскорее выскочила, завернувшись в полотенце... Потом взволнованная Одри бросилась к телефону — предупредить Мела. Он сказал, что вылетает первым же рейсом. Все отпраздновали хорошую новость: Мел в Канне, а Одри в Бюргенштоке, он — шампанским, она (никогда не любившая шампанское, слишком кислое и плохо действовавшее на голосовые связки) — кружкой пива в обществе баронессы.

Когда Джек Уорнер начал в 1956 году переговоры о приобретении прав на мюзикл по мотивам «Пигмалиона» Джорджа Бернарда Шоу, созданный Аланом Дж. Лернером и Фредериком Лоу, тот имел шумный успех на Бродвее. Права принадлежали телеканалу Си-би-эс. Торговались долгих пять лет и сошлись на пяти с половиной миллионах долларов. Таким образом, «Моя прекрасная леди» стала самой дорогой и кропотливой постановкой со дня основания киностудии «Уорнер Бразерс». После премьеры на Бродвее поползли слухи, что в киноверсии будут играть Одри Хепбёрн и Лоуренс Оливье. Называли также Ширли Джонс с Ричардом Бартоном или Джоном Гилгудом. Джек Уорнер с самого начала действовал с открытым забралом: хотя Джули Эндрюс и Рекс Харрисон, бесспорно, блистали в театральной пьесе, на главные роли, с учётом затрат на производство, требовались звёзды покрупнее. В роли профессора он хотел бы видеть актёра масштаба Рока Хадсона[44], но тот отказался. За неимением лучшего Джек Уорнер в конце концов подтвердил ангажемент Рекса Харрисона, но наотрез отказался взять Джули Эндрюс. Он выбрал Одри.

Бесспорный выбор. Чтобы вернуть огромные деньги, заплаченные за право на экранизацию, Джеку Уорнеру была нужна мировая звезда. Джули Эндрюс, смирившаяся с решением киностудии, но разочарованная, предупредила соперницу: «Хотя очень вероятно, что у Одри будет огромный успех, ей следует опасаться двух ловушек. Две песни: “Подожди же, Генри Хиггинс, подожди” и “Я танцевать хочу” — нелегки для исполнения. Первая требует сильного голоса, у второй очень большой диапазон».

Энергичный импресарио Курт Фрингс начал переговоры в сентябре 1962 года. Договор был подписан 20 октября: актриса должна была получить миллион долларов в семь ежегодных выплат по 142 957,75 доллара с 1 июля 1963 года по 1 июля 1969-го. Такая система позволяла уменьшить налоги (хотя и относительно небольшие), которые взимали в Швейцарии с доходов Одри, кстати, владевшей не облагавшимися налогом счетами на Багамах и в Лихтенштейне. В случае задержки ей должны были выплатить компенсацию в 41 444,67 доллара или пропорциональную сумму за каждую лишнюю неделю или часть недели, если продюсеры выбьются из графика. Еженедельная компенсация составляла почти тысячу долларов. Кроме того, она пользовалась привилегиями для звёзд (личный шофёр, путешествие первым классом и т. д.).

Таким образом, гонорары Одри были впятеро выше, чем у Рекса Харрисона, которому пришлось довольствоваться всего 200 тысячами долларов. Актёр, переживший период неудач, познал новый взлёт, прогремев на нью-йоркской и лондонской сцене в роли едкого профессора Хиггинса, но в кино он уже считался вышедшим в тираж. Питер О’Тул, на 24 года его моложе, в ореоле славы после недавнего триумфа «Лоуренса Аравийского», в глазах Джека Уорнера был главным претендентом и, вероятно, получил бы роль, если бы его запросы не стали зашкаливать: 400 тысяч долларов в случае больших сборов. Рекс Харрисон наверстал упущенное, включив в свой контракт права на издание пластинок с записями песен. От него не отставал импресарио Одри, оговорив важный пункт в её контракте: если Одри будет достаточно хорошо петь в фильме, она также получит авторские права на фонограмму. Это означало, что она сможет положить в карман дополнительно несколько сотен тысяч долларов... Этим и объясняется беспокойство актрисы на всём протяжении съёмок по поводу звучания её голоса.