Прежде чем жениться на баронессе Элле ван Хеемстра, Джозеф Хепбёрн-Растон тоже пережил краткий и бурный брак с некоей Корнелией Вильгельминой Бишоп, с которой развёлся в Сан-Франциско. Высокий, властный, породистый — он явно был дамским любимцем. В 1923 году он был почётным консулом Англии в Семаранге (Ява), получил благодарность от Министерства иностранных дел за несколько сомнительных историй и вскоре оказался в Джакарте, где занялся финансовой деятельностью. О его личности можно судить по прозвищу — Яванский Джо. Он также занимал какую-то должность в компании, специализировавшейся на торговле оловом. В его послужном списке утверждается, что он учился в Кембридже и служил в британской армии, однако о его пребывании в университете и в вооружённых силах не осталось никаких упоминаний.
Ко времени женитьбы в 1926 году в Индонезии на Элле ван Хеемстра за ним уже тянулся шлейф мошенничеств, что побудило его поскорее покинуть колонии и вернуться в Европу. Пара поселилась в красивом доме XIX века в пригороде Брюсселя: улица Кейенвельд, 48. По некоторым сведениям, Джозеф Хепбёрн-Растон якобы руководил тогда брюссельским филиалом Банка Англии. Очередное надувательство? У Банка Англии тогда не было филиала на континенте, и Джозеф мог быть всего лишь маклером, периодически исполняющим поручения в связи с инвестициями в Бельгии. Одри сама опровергает эту информацию в интервью газете «Нью-Йорк таймс» в 1991 году: «Моего отца представляли банкиром, но он никогда им не был. На самом деле он не мог удержаться ни на одной должности». Человек, представлявшийся «международным финансистом», был всего-навсего сотрудником франко-английской кредитной организации, специализировавшейся на займах под недвижимость.
Стал ли такой зять подарком для ван Хеемстра? Вряд ли. Однако Джозеф очень быстро занялся — с переменным успехом — управлением недвижимым имуществом ван Хеемстра, что было довольно рискованным делом в смутное время конца двадцатых годов. Его тяготение к крайне правым (в Англии он станет ярым приверженцем чернорубашечников) — дополнительное свидетельство неоднозначности его натуры.
Будущая Одри Хепбёрн родилась в Брюсселе 4 мая 1929 года в три часа ночи. Но в свидетельстве о рождении, выданном несколько дней спустя британским консульством в Брюсселе, подтверждается, что ребёнок появился на свет в Лондоне: Джозеф указал в нём адрес своей семьи в Фолкстоне. Единственная указанная в документе фамилия — Растон. Это, кстати, вызывает сомнения по поводу британского подданства отца Одри. Впрочем, она ещё не Одри, поскольку её назвали Эдда Кэтлин. Первое имя — типично голландское, второе — типично британское. Имя Одри — женский вариант имени Андре, которое дали бы ребёнку, если бы он родился мальчиком. Свидетели того времени вспоминают, что Одри (Эдда) была «вся вытянута в длину и с такими красивыми и смеющимися глазами, каких на всём свете не найти». Это было спокойное и робкое дитя, хрупкого телосложения, совсем не похожее на крепышей из голландского клана ван Хеемстра. Через 21 день после рождения ребёнок подхватил коклюш и чудом выжил. Несмотря на гены, малышка Одри не унаследовала ни крепкого голландского здоровья, ни уверенности маленькой аристократки. В глазах приличного общества девочка была плодом «прискорбного и неподобающего союза между аристократией и буржуазией». Как отмечали все биографы Одри Хепбёрн, вся жизнь актрисы несла на себе отметину детства и отрочества, прожитых одновременно среди привилегий и лишений.
Её первые годы наполнены играми на свежем воздухе под присмотром кормилиц и нянек. Одри быстро стала их любимицей благодаря обаянию и желанию нравиться. Она хорошо ладила с единоутробными братьями, и начало тридцатых годов гармонично протекало между домом в Брюсселе, летними семейными резиденциями в Голландии и частыми поездками в Англию. Братья взяли её в компанию, и Одри забыла свою природную робость, превратившись в сорванца. В большом доме родового поместья «Велп» под Арнемом целый день звучали её вопли и топот маленьких ножек. Одри не приходилось скучать...
Её очаровал мир большой сельской усадьбы, и она всегда будет с грустью о нём вспоминать. Ей нравилось убегать одной в розарий и зарываться лицом в цветы; ходить босиком по воде по краю озера, подобрав юбку, пока икры не покроются «гусиной кожей»; бездельничать, предаваясь своим мыслям, в большом холле; раскачиваться на перилах, уцепившись за них одной рукой; прислушиваться к скрипу паркета под чьими-то шагами; зажигать огни зимой. Она почти слилась в единое целое со «своим» домом; эта почти любовная связь достигнет высшей точки, когда уже взрослой она наконец станет владелицей собственного идеального дома.
Неутомимую жизненную энергию она расходовала в парке. Там можно было скакать на пони, купаться в речке, ездить на велосипеде. Строительство хижин вместе с двумя старшими братьями было страстью её детства. Ей нравилось карабкаться на деревья и прятаться в кроне, свернувшись клубочком на ветке. Когда она наверху, её уже никому не достать. Маленькая мечтательница обретает полную свободу, она — повелительница мира, и няня может сколько угодно надрываться, прося её спуститься...
Другой её страстью были животные: на всех её детских фотографиях обязательно есть собаки и кошки, которые ходят за ней как тень. Она кормила их из своих рук, ласкала и разговаривала с ними шёпотом. Одри призналась Йену Вудворду: «Я обожала жить на вольном воздухе, среди деревьев, птиц и цветов». Её отношения с братьями были самыми нежными. Она часто ходила с ними гулять, и в конце концов они выучили наизусть поместье ван Хеемстра — до последней рощицы, ручейка и закоулка, бегая вдоль воды в поисках первых диких цветов и ранних нарциссов, выискивая птичьи яйца и собирая грибы.
Из воспоминаний современников вырастает образ раннего детства, окружённого вниманием и защитой, полного развлечений и подарков, здорового и естественного, с домашними учителями и прогулками по полям и лесам, но также одинокого и обделённого любовью и сердечной теплотой. Детство в каком-то смысле было свободным, но в этом возрасте к свободе ещё не стремятся, ребёнок хочет, чтобы кто-то заботился о нём.
Постоянная жажда любви наталкивалась на зримые препятствия. С удивительной искренностью Одри признавалась: «Это правда, у меня была необыкновенная мать. Но она никогда не была нежной в том смысле, какой я вкладываю в это слово. Я многие годы искала её нежности. Это была чудесная мать, в ней было много любви, но ни малейшей способности её выказать. Я же всё время нуждалась в ком-то, кто сможет приласкать меня, и порой находила ласку у своих тётушек и гувернанток».
Роберт Уолдерс, последний спутник жизни Одри Хепбёрн, вторит ей: «Элла была женщина высшего порядка, с чувством юмора, начитанная, хорошо образованная, но так критично настроенная ко всем, начиная с Одри. Нетерпимая и пристрастная. С ней было тяжело». Становится понятна потребность девочки забыться чтением, которую поощряли её единомышленники Александр и Ян. В интервью одной лондонской газете Одри вспоминала: «Ян был настоящей библиотечной крысой, и когда мы были детьми, он обожал Киплинга. Я настолько им восхищалась, что перечитала все книги Киплинга, только чтобы быть похожей на него... и в результате к тринадцати годам я уже прочла всего Эдгара Уоллеса и всего Эдварда Филлипса-Оппенгейма. Да, это были приключенческие романы, и они производили на меня гораздо более сильное впечатление, чем книжки типа “Топси идёт в школу”».
В документальном фильме «Одри в воспоминаниях» Роберт Уолдерс отмечает, что в детстве чтение стало для неё жизненной необходимостью. «Она называла “Таинственный сад”[3] одной из своих любимых книг и рассказывала, что мать подарила ей в девять лет томик “Хайди”[4] как раз накануне поездки на поезде из Голландии в Италию. Она сразу погрузилась в книгу, а когда закончила чтение, они уже приехали в Италию, так что Одри даже мельком не видала Швейцарии».
