Хотя на съёмочной площадке возникали небольшие трения, добрая по характеру Одри с ними совладала. «В одной сцене, — вспоминал Стэнли Донен, — мы с Одри согласились с тем, что на ней будут чёрные брюки в обтяжку, чёрный пуловер и чёрные туфли, которые, кстати, входили в её обычный гардероб. Так что я не требовал от неё ничего невероятного. Но я сказал ей мимоходом, что ей надо надеть белые носочки, и это её ошарашило. “Ни за что! — воскликнула она. — Это обрежет мою фигуру у щиколоток!” Я возразил ей, что без белых носков она растворится на заднем фоне, все её движения будут нечёткими и танцевальный номер станет тусклым и невыразительным. Она разрыдалась и убежала к себе в гримёрку. Через какое-то время она взяла себя в руки, надела белые носочки, вернулась на площадку и снялась в своих сценах без нареканий. Она была настоящим профессионалом. Потом, посмотрев отснятый материал, она прислала мне записку: “Вы были правы насчёт носков. Ваша Одри”».
Одри не только танцует в «Забавной мордашке», но и поёт. Это был подвиг — с её-то тоненьким голоском! Всё нужно было отрепетировать и записать в Голливуде перед оркестром из более чем пятидесяти музыкантов, а потом петь под фонограмму, когда съёмочная группа уехала в Париж. Роджер Эденс вспоминает закадровую историю: «Даже для опытных артистов делать все эти дубли и перезаписи — большое испытание для нервов. Я боялся, что у Одри не получится». Стэнли Донен тревожился о другом: «Фред был очень хорошим танцором. Кроме того, кое-кто, например Джордж Гершвин, Ирвинг Берлин и Коул Портер[37], знал, что он поёт ещё лучше, чем танцует. Я говорил себе: “Боже мой, сможет ли Одри встать на его уровень?” Она нервничала, и Фред это чувствовал. Она постоянно срывалась на одной ноте в трёх-четырёх первых дублях, и нам приходилось останавливаться и начинать сначала — и так несколько раз; такие вещи и профессиональную певицу доведут до нервного срыва. Фред видел, что она всё больше нервничает при каждом повторе. Когда Одри загубила очередной дубль, Фред не остановился, но вдруг сам спел фальшиво — нарочно, и сказал: “Пожалуйста, извините меня, Одри”. Это была простая уловка, и она, конечно, это поняла, но это было то, что нужно, чтобы разрядить напряжение и показать, что все мы не без греха. С тех пор всё пошло как по маслу... ну, почти».
«Я горжусь своим голосом в “Забавной мордашке”, — скажет потом Одри. — Многие люди не знают, что фильм не был дублирован. Кэй Томпсон убедила меня, что я прекрасно справлюсь сама, и я рада, что она это сделала. Я так боялась играть с Астером, чувствовала, что я не на своём месте. Но я всегда мучаюсь от жуткой неуверенности в себе, прежде чем что-то сделать. А как только начинаю работать, все страхи пропадают».
Съёмочная группа «Забавной мордашки» переехала в Париж в апреле 1956 года для натурных съёмок. Одри и Мел снова жили в отеле «Рафаэль», который стал их домом на несколько месяцев. Мел начал работать в фильме Жана Ренуара. Журналистка Маргарет Гарднер вспоминает, какое удивление испытала, наведавшись в их апартаменты в отеле. Почти вся мебель была вынесена и заменена мебелью Ферреров.
Картины, ковры, диваны, покрывала на креслах, настольные лампы, простыни, вазы, подушки, серебро, хрусталь, скатерти, графины и подносы — всё доставили с мебельного склада в Швейцарии, где они хранились в ожидании того дня, когда у Одри с мужем появится собственный дом (помимо шале в Бюргенштоке, который они снимали у Фрица Фрея). Одри как будто испытывала нарастающую потребность пустить корни, а потому окружала себя привычными вещами повсюду, где была вынуждена жить ради работы. Ибо отныне её образ жизни был таков: гранд-отели, элегантные, но безликие апартаменты. Только защитный слой привычных предметов мог заполнить пустоту, пока не появится ребёнок. Не имея семьи, Одри перевозила с собой свой семейный очаг. В интервью той поры она призналась: «Иногда мне кажется, что чем больше успех, тем менее надёжно себя ощущаешь. В какой-то мере от этого становится тоскливо, правда».
Маргарет Гарднер с удивлением убедилась, что Одри — очень практичная женщина, способная заменить пробки в электросчётчике, прохудившиеся прокладки в водопроводном кране или починить кое-какие механизмы, например магнитофон, который сломался прямо посреди интервью. Как и Генри Роджерс, её пресс-секретарь, Одри очень серьёзно относилась к общению с журналистами. Маргарет Гарднер подтверждает: «Она была очень придирчива к деталям и даже собственноручно вносила правку в текст. У неё было право вето на любую фотографию. Но когда она соглашалась на интервью, то никогда не давала его впопыхах. Она принимала вас без всякой спешки и делала это просто чудесно».
Право вето на фотографии? Одри немного комплексовала по поводу своей внешности, как она объясняла журналу «Космополитен» в октябре 1955 года: «Я часто казалась себе некрасивой. Я часто была расстроена и глубоко разочарована своей фигурой. Иногда я даже принималась себя ненавидеть. Я была слишком толстой или, возможно, слишком высокой, или просто слишком невзрачной. Мне не удавалось выпутаться из своих проблем с людьми, которых я встречала. Если углубиться в психологию, то можно сказать, что моя решимость связана с чувствами ненадёжности и неполноценности. Если бы я колебалась, то не совладала бы с этими чувствами. Я заметила, что единственный способ их преодолеть — энергично идти вперёд».
Юбер де Живанши, лучше, чем кто-либо другой, знавший комплексы Одри, анализирует ситуацию: «Она знала себя очень хорошо: и свои достоинства, и свои слабые места. Я думаю, что она оставалась верна мне, потому что я ничего от неё не скрывал и предоставлял ей быть самой собой. Дело в том, что я никогда не думал, будто в её внешности много недостатков, не говоря уже о её личности. Но я её подбадривал. Например, во время съёмок “Сабрины” она переживала из-за отсутствия у неё груди. Я сказал ей, что люди прежде всего увидят её глаза, так что объём груди уже не будет иметь никакого значения. Её глаза — это всё. Я действительно так думал. И мне кажется, я её в этом убедил».
Ибо Одри со своей «забавной мордашкой» стала неотразимой. Её глаза газели, высокие аристократические скулы, узкие бёдра и королевская осанка пленяли всех, кого она встречала, начиная с журналистов. Когда она говорила о себе — на любую тему, от артишоков до зебр, — то делала это строго по пунктам, не перескакивая с одного на другое и не пускаясь в лирические отступления. Когда она садилась читать, то читала; когда примеряла костюмы, то занималась только этим; когда говорила о «шмотках», то говорила именно о «шмотках»; а когда её сажали под сушилку для волос, она сидела и сушила волосы. «Она единственная актриса из тех, кого мне приходилось причёсывать, которая не болтала, не читала, не вязала, не ковыряла в зубах зубочисткой и не ела бутерброд с сырыми овощами», — подтверждает её тогдашний парикмахер. Просто «белая ворона».
Актриса в самом деле пыталась взять под свой контроль интерес к себе со стороны прессы и делала это довольно умно. «Повсюду творится что-то невообразимое. Куча людей нацеливают на тебя объективы, особенно в Европе. Иногда почва уходит из-под ног. Все эти вопросы, начиная от “Что я думаю?” или “Что я люблю?”, “Как это — быть звездой?” до важных вещей, иногда о политике... И вот я, скромная невинная актриса, стараюсь хорошо делать свою работу: похоже, моё мнение о Ближнем Востоке очень важно! Не то чтобы у меня не было своего мнения, просто я сильно сомневаюсь, чтобы оно было кому-то интересно».
Через две недели после завершения работы в «Забавной мордашке» Одри начала сниматься в следующем фильме — «Любовь после полудня», и её неудовлетворённость нарастала крещендо. Пресс-секретарь продюсеров Герб Стерн вспоминает, что её требования чуть не свели его с ума: «Ни один снимок нельзя было публиковать без её утверждения; в этом ещё не было ничего необыкновенного, но она систематически отказывалась позировать для всех фотографов! Помню, её приходилось практически удерживать силой, чтобы сделать несколько фото. А ведь я ей привёз целый гардероб, чтобы она могла выбрать платье. Это был кошмар. Она находилась в ужасном состоянии, ко всему придиралась, тревожилась из-за пустяков. В один момент ей не давали покоя её ноздри: она была убеждена, что на некоторых кадрах они слишком раздутые. Она умоляла нас переснять их; естественно, мы этого не сделали, но попытались её успокоить, сказав, что переснимем в самом конце. Она была настолько взвинченна, что мы не могли поступить иначе».
