Пятнадцатого сентября 1951 года Одри поднялась на борт трансатлантического лайнера, доставлявшего из Саутгемптона в Нью-Йорк за 18 дней. Перед отплытием состоялась душераздирающая сцена прощания с матерью и Джеймсом Хансоном. В 22 года она впервые покидала Европу, мать-наседку и «жениха». За время долгого плавания она сможет выучить роль Жижи и поразмыслить о своей жизни. Попав в новые обстоятельства как в личном, так и в профессиональном плане, девушка осознала, что ещё никогда не оставалась одна, разве что во время войны. 18 дней на борту корабля, посреди океана, давали уникальный шанс. У Одри сердце колотилось при мысли о новых трудностях, которые её ожидают. «В то время, — скажет она позже, — я понимала, что режиссёры и прокатчики верили в меня. Моя мать тоже. Она часто говорила о том, что я разбазариваю свой талант. Я не хотела ничего разбазаривать. Моя позиция была такой: “Я должна попробовать; все думают, что именно это мне и нужно делать”». И пока корабль приближался к Нью-Йорку, Одри старалась разобраться в своих чувствах к Хансону. «Естественно, я тревожилась из-за Джеймса. Честно говоря, я теперь вовсе не была уверена, что хочу за него замуж, но и разрыва с ним я тоже не хотела! Мне не хотелось ему об этом говорить. Я не хотела никого расстраивать!»
Меря шагами верхнюю палубу, Одри думала ещё и о том, что она — единственная актриса, приглашённая одновременно в бродвейскую постановку и в голливудский фильм, не имея ни малейшего опыта в обеих этих областях. Она пыталась сдерживать нетерпение и возбуждение при приближении американских берегов.
Когда в три часа ночи 3 октября 1951 года лайнер пришвартовался в Нью-Йорке к причалу № 90, кругом было темно и мрачно. Никто её не встречал, кроме какого-то рекламщика с Бродвея. И всё же с этого момента начался роман Одри с Нью-Йорком. Как только корабль причалил в доках Ист-Ривер, Одри, стоявшая у борта, испытала восхищение, охватывающее всех, кто впервые видит небоскрёбы Нью-Йорка; это была любовь с первого взгляда. Одри никогда не позабудет это первое впечатление: большой теплоход, сигналы буксиров, крики грузчиков, улицы, понемногу проступающие из темноты, и её машина, скользящая вдоль Центрального парка, словно под музыку Гершвина. Восхитительное ощущение!
Её отвезли в отель «Блэкстон», где её соседом был не кто иной, как молодой английский актёр Дэвид Нивен. На следующий день Одри отправилась в офис продюсера «Жижи» Гилберта Миллера в Рокфеллеровском центре. Когда тот увидел её, то сразу понял, что придётся решать неожиданную проблему — с весом. В Лондоне он попрощался с худенькой угловатой девушкой, похожей на подростка, а теперь, в Нью-Йорке, перед ним стояла пухленькая особа.
В самом деле, во время плавания Одри объедалась пирожными, муссами и шоколадными конфетами. По словам Гарри Кэри[21], «юный эльф, с которым Миллер подписал контракт в Лондоне, превратился в бочонок». Миллер пришёл в ужас и приказал Одри немедленно сесть на строжайшую диету. Продюсер даже тщательно проинструктировал метрдотеля и поварих из «Динти Мур» — ресторана для работников шоу-бизнеса, где столовалась Одри: подавать ей только стейк тартар с листьями салата! Режим работы был таким же строгим, как и диета. Каждый день Кэтлин Несбитт, партнёрша Одри, репетировала с ней роль. Однако первые попытки произнести свои реплики хотя бы непринуждённо и с чувством обернулись провалом. Одри понимала, что её дни на Бродвее сочтены. «В первые дни репетиций меня было слышно только в первом ряду, — рассказывала она. — Я работала день и ночь. Каждый вечер я возвращалась к себе и там произносила каждое слово громко и отчётливо». В конце концов у неё начало получаться. «Наконец-то меня стало слышно». Даже Кэтлин Несбитт ей аплодировала.
Гилберт Миллер не хотел рисковать: Одри явно не была уверена в своих силах. Да и режиссёр спектакля, француз Раймон Руло, был недоволен её Жижи. Конечно, она обладала энергией своей героини, в этом не было никаких сомнений. Но в диалогах её реплики звучали слишком приблизительно, она набирала чересчур оживлённый темп, часто говорила невнятно, ей не хватало чувства. В воспоминаниях вдовы режиссёра об этом сказано вполне определённо: «Для Раймона первая неделя работы с Одри была сплошным кошмаром; Одри не имела ни малейшего представления о том, чем она сейчас занимается. Играла она из рук вон плохо, совсем не понимала текст... Под конец, на восьмой день, мой муж уже не мог выносить это положение ни минуты. Он отозвал её в сторонку и сказал, что ей необходимо исправиться, играть лучше, иначе впору уйти. Ей нужно сосредоточиться на работе, высыпаться, правильно питаться и проникнуться текстом — одним словом, вести себя как профессионал; в противном случае он слагает с себя всякую ответственность за её карьеру на Бродвее и роль в спектакле. Он был с ней очень суров...»
В самом деле, Одри слишком часто устраивала вечеринки. К ней приехал Джеймс Хансон. Его семье принадлежал ночной клуб «Марокко», и парочка встречалась там около полуночи. Выговор Раймона Руло подействовал: «На следующий день на сцене появилась новая Одри. Она прекрасно усвоила всё, что сказал ей Раймон. С этого момента она постоянно, день за днём, совершенствовалась с учётом пожеланий, высказанных ей Раймоном... она в одночасье превратилась в большого профессионала и оставалась такой на протяжении всей своей карьеры».
Тем не менее стресс от репетиций и строгая диета настолько ослабили Одри, что она была на грани нервного срыва. За помощью обратились к Китти Миллер, жене продюсера, которая попыталась привести её в равновесие. «Она просто оставила меня в покое, — вспоминала Одри. — Она несколько раз брала меня за руку, лежавшую на столе. Я совершенно не помню, что она мне говорила, но в тот день мне удалось съесть немного стейка, и потом я почувствовала себя гораздо лучше. За короткое время я сбросила почти девять килограммов; если задуматься, можно предположить, что я наказывала себя за то, что я не лучшая актриса из тех, которые когда-либо ступали на театральные подмостки. Поев, я становилась менее критичной к себе. С тех пор мне удавалось сосредоточиться и подавать свои реплики как следует. Моя нервозность несколько утихла, и понемногу я смогла проявить всё лучшее в себе».
Напряжение репетиций усилилось из-за фотосессий. Продюсер нанял фотографов Ирвинга Пенна и Ричарда Аведона, чтобы сделать рекламные фото к спектаклю. Таким образом, Одри сразу начала работать с двумя будущими звёздами. Во время сеансов с Аведоном она научилась маскировать то, что считала своими изъянами: линия подбородка казалась ей слишком грубой, и анфас лицо выглядело квадратным. Аведон показал ей, как можно скрыть от объектива подобные несовершенства. Поворот в три четверти, голова слегка наклонена, чтобы выступающие скулы придали изящества нижней части лица — это стало характерной позой Одри. Фотосессия с Аведоном странным образом повторится в сцене в «Забавной мордашке», которую она сыграет пять лет спустя: Фред Астер (исполняющий роль модного фотографа по имени Ричард Эйвери и явно подражающий Аведону) пытается развеять сомнения героини Одри по поводу её лица: «Забавное, забавное». Другой великий фотограф, Филипп Халсман, которому Одри позировала позже, сказал: «Её лицо такое многогранное, что всегда боишься опоздать — смена выражений постоянно ускользает от объектива».
Дэвид Нивен в мемуарах вспоминает: «Одри оставалась одна, когда Джеймс Хансон уезжал, и мне кажется, сильно от этого страдала... хотя, вероятно, была не столь напряжена, как я, понимая, что стоит на пути к успеху. Во всяком случае, мы оба сильно нервничали и безумно робели перед выходом на сцену. Она всегда выглядела божественно и казалась чрезвычайно ранимой».
Когда рядом не было Джеймса, Одри максимально сосредоточивалась на себе, продолжая заниматься с Кэтлин Несбитт. Она берегла силы для спектакля. Одри избрала для себя линию поведения, которой будет придерживаться всю свою творческую жизнь, старательно избегая светских салонов и общаясь с прессой только по мере необходимости.
