— Считаешь, двое незнакомцев могут поведать об этом лучше нас? — недоверчиво переспросил Дудочник.

— Да, — кивнула я. — Нам нужны люди, которые странствуют, не вызывая подозрений. Которые в каждом поселении собирают вокруг себя толпу слушателей. Люди, которые умеют запустить новость в массы, чтобы дальше она распространялась из уст в уста.

Барду-омеге рады в любом поселении омег, а барду-альфе не откажут в крове в деревнях альф. Барды — это бродячая память мира. Они пели баллады о событиях, воспоминания о которых в противном случае ушли бы в могилы вместе с их очевидцами. В песнях речь шла и о любви между людьми, и о кровных узах семей, и об истории целых деревень, городов и областей. Пели барды и о воображаемых событиях: великих битвах и фантастических приключениях. Они играли на праздниках и на похоронах, и их песни были валютой, которую принимали везде в стране.

— Нас никто не слушает, — продолжила я. — Но все слушают бардов. И вы знаете, как это работает. Песни распространяются со скоростью пожара или чумы.

— Не очень позитивно звучит, — заметила Зои.

— Зато весомо, — парировала я.

Дудочник внимательно за нами наблюдал.

— Даже если мы и можем довериться бардам, просить рассказать людям такое — очень рискованно, — предупредил он.

— Позволь им самим сделать выбор, — предложила я.

Дудочник и Зои промолчали, но прекратили собираться. Музыка приближалась. Я посмотрела на склон холма, по которому поднимались путники. Бородач не опирался на посох, а водил им перед собой, нащупывая препятствия. Он был слеп.

Когда они вышли на опушку, Дудочник их окликнул. Музыка оборвалась, и шорохи леса в наступившей тишине показались неожиданно громкими.

— Кто там? — крикнула женщина.

— Путники! — отозвался Дудочник.

Барды вышли на поляну. Барабанщица оказалась моложе нас, с длинной рыжей косой. На первый взгляд дефектов у нее не было, но на лбу виднелось клеймо.

— Идете на север, на Пулмановскую ярмарку? — спросил бард. Он все еще держал губную гармошку в одной руке, а посох — в другой. Глаза его не были закрыты — они просто отсутствовали. Ниже клейменного лба глазницы закрывала кожа. На его руках торчали лишние пальцы — непослушные побеги из костяшек, словно ростки на картофелине — по меньшей мере семь на каждой.

Дудочник уклонился от ответа:

— Мы уйдем вечером, когда стемнеет, и поляна будет полностью в вашем распоряжении.

Слепой пожал плечами.

— Раз вы путешествуете по ночам, не стоит удивляться, что вы не говорите, куда идете.

— Но вы тоже путешествуете по ночам, — заметила я.

— Сейчас мы идем и днем, и ночью, — ответила женщина. — Ярмарка начнется через два дня. Мы задержались в Эбберли, потому что половодье смыло мост.

— А я всегда брожу в темноте, даже когда светит солнце. — Мужчина указал на свои отсутствующие глаза. — Так мне ли вас судить?

— Не ваше дело, куда мы идем, — отрезала Зои.

Девушка посмотрела на нее и долго не отводила взгляда, видя то же, что и все: незаклейменное чело и полноценное тело альфы. Неужели то, как я изучала бардов, тоже выглядело столь же откровенно?

— Это верно, — кивнул слепой, не обижаясь на тон Зои.

Барды вышли в центр поляны. Слепой не брал спутницу за руку, а нащупывал направление посохом сам. Его передвижения в невидимом мире напомнили мне о том, каково это — быть провидицей. Когда я искала дорогу через риф или по пещерам под Уиндхемом, мой разум прощупывал воздух во всех направлениях, идя впереди меня, совсем как посох барда.

Мужчина сел на бревно.

— Одного я не понимаю, — сказал он. — Если вы идете по ночам, значит, избегаете патрулей Синедриона. Но вы двигаетесь совсем не как омеги.

— Одна из них не омега, — заметила девушка, снова покосившись на Зои.

— Она с нами, — быстро вставил Дудочник.

— Не только она. — Слепой повернулся к Дудочнику. — Ты тоже.

— Я омега, — возразил Дудочник. — И третья наша спутница тоже, ваша подруга это подтвердит. Эта девушка, может, и не омега, но она с нами и не ищет неприятностей.

— Что вы имеете в виду, говоря, что они двигаются не как омеги? — спросила я.

Он повернулся ко мне. 

— Не имея глаз, учишься хорошо слышать. Я не о хромоте или стуке костылей, это очевидно. Речь о другом — о самой походке омег. Большинство из нас шаркают ногами. Нам всем в жизни доставались побои, мы голодали, и от этого пали духом. Эта забитость отражается и на походке. Мы не ходим широким шагом и не поднимаем ноги высоко. Мы тащимся, шаркаем, стараемся быть незаметнее. А эти двое, — он кивнул в сторону Дудочника и Зои, — ходят совсем не как омеги.

Удивительно, сколько всего он подметил, опираясь лишь на слух, и я знала, что он имеет в виду. При нашей первой встрече с Дудочником на Острове я заметила то же самое: дерзость, с которой он держался. Большинство жителей Острова понемногу избавлялись от робости, к которой были приучены на материке, но в Дудочнике ее не было ни на грамм. Даже сейчас, худой, в грязных рваных штанах, он двигался как всегда раскованно и уверенно.

Мужчина снова повернулся к Дудочнику.

— Ты тоже ходишь не как омега. Но если ты путешествуешь в компании альфы, полагаю, твоя история весьма незаурядна.

— Ты слышал, что они сказали: это не нашего ума дело. — Девушка потянула его за руку. — Нам лучше пойти дальше.

— Но мы ведь достаточно миль прошли и заслужили привал? — спросил слепец и поставил посох перед собой.

— Почему вы так хотите здесь задержаться? — спросила его Зои. — Большинство омег стараются держаться от нас подальше. По крайней мере от меня.

— Я же сказал, я бард. Я коллекционирую истории, как некоторые люди коллекционируют монеты или безделушки. Это мой хлеб. И даже слепому видно, что здесь пахнет хорошей историей.

— Нашей историей нельзя делиться с первым встречным, — осторожно заметил Дудочник. — Это может навлечь на нас беду, вы же понимаете.

— Я не собираюсь доносить на вас патрульным, если ты на это намекаешь. Даже бардам при нынешнем Синедрионе несладко. Они мне не друзья.

— Поговаривают, что Синедрион вообще хочет запретить омегам становиться бардами, — добавила девушка. — Не по нраву им наши странствования. Хотят усадить нас на одном месте.

— Хотел бы я посмотреть на барда-альфу, который сыграет лучше меня, — усмехнулся слепой, шевеля своими многочисленными пальцами.

— Солдаты отрубят тебе пальцы, если такое услышат, — шикнула его спутница.

— Мы им не скажем, — успокоил ее Дудочник. — А если вы никому не расскажете, что видели нас здесь, мы вполне можем сегодня встать на привал вместе.

Девушка и Зои все еще держались настороженно, но слепой улыбнулся.

— Тогда давайте отдыхать. Мне уж точно не помешает. Кстати, я Леонард. А это Ева.

— Я не раскрою наших имен, — сказал Дудочник. — Но и лгать вам, представляясь вымышленным именем, тоже не буду.

— Рад это слышать, — кивнул Леонард.

Ева села рядом с ним и начала вынимать вещи из рюкзака. Среди них нашлись несколько сухих углей, завернутых в вощеную бумагу.

— Чудно, — обрадовалась Зои. — Но готовить придется быстро — мы слишком близко к дороге и рискуем, что костер заметят, если туман рассеется. 

Когда Дудочник занялся костром, а Зои взялась точить ножи, я села к Леонарду на бревно.

— Вы сказали, что мои спутники двигаются не как омеги, — тихо сказала я, чтобы остальные не услышали. — А я?

— И ты тоже, — отозвался он.

— Но я совсем другая. Они такие… — Я помолчала, подбирая слово. — Уверенные в себе. Уверенные во всем.

— Я не говорил, что ты такая же, как они. Я просто сказал, что ты ходишь не как другие омеги. — Он пожал плечами. — Дитя, да ты едва здесь.

— В каком смысле?

Он помолчал и усмехнулся.

— Ты ходишь так, словно думаешь, будто земля скупится выделить тебе место, куда поставить ногу.

Я вспомнила страшные минуты после смерти Кипа, когда Зак нашел меня лежащей на платформе под крышей зернохранилища. Воздух казался таким тяжелым. Если бы Зак не упросил меня сбежать, чтобы спасти его шкуру, сомневаюсь, что я смогла бы подняться и уйти. Все эти недели и мили спустя я не понимала, что с каждым шагом продолжаю тащить на себе бремя небес.