Первым говорил Лобановский. Он встал, в руке рюмка с крепким напитком (Семененко помнит, что с водкой, но, скорее всего, с коньяком — от водки Лобановский, по совету врачей, отказался весной 1988 года). Окинул присутствующих взглядом и после паузы сказал: «Вы, наверное, знаете, что я не люблю признавать свои ошибки. Но сейчас хочу сказать, что тогда, в 93-м, когда происходили революционные события в моём родном клубе, я был на стороне Виктора Безверхого. Я писал письма тогдашнему президенту страны Леониду Кравчуку (в этот момент Леонид Макарович кивнул, подтверждая, что так и было) с просьбой вмешаться, разобраться и отвести претендентов от этой ситуации. Но прошло время, и я убедился, что был на все сто процентов неправ. Мне нашёптывали на Суркисов. Те, кто делал это, пользуясь отсутствием у меня возможности быть в полной мере информированным, поступали непорядочно не только по отношению к братьям, но и ко мне. И сейчас я готов это признать. За тех, кто реанимировал мой клуб! Кто ведёт его вперёд и с кем я буду с удовольствием работать!»

Признавать ошибки свойственно сильным людям. В подавляющем большинстве случаев Лобановский признавался в ошибках только самому себе — для холодного, безэмоционального анализа, последующего исправления и недопущения в будущем. С годами и опытом он старался после совершения ошибки поступать таким образом, чтобы окружающим не составило труда убедиться в том, что он ошибался.

Лобановский признавался, что если бы у него глаза на новое руководство открылись раньше, он не поехал бы в Кувейт, а ограничился бы «эмиграцией» в Эмираты. Он действительно с огромным удовольствием работал с братьями Суркисами, уважая их, доверяя им и понимая, какую огромную моральную ответственность они взяли на себя, возглавив клуб и вкладывая в его развитие солидные финансовые средства.

Братья были приятно удивлены, когда услышали от Лобановского предложения по изменению инфраструктуры детско-юношеской динамовской школы. Спустя некоторое время после кончины Лобановского на старой базе «Динамо» на Нивках (на ней готовились к матчам чемпионы СССР 1961 года) открылась ультрасовременная база для детей и юношей, аналога которой не было тогда во всей Восточной Европе: классы для общеобразовательного обучения, тренажёры по возрастным категориям, кабинеты для всевозможных восстановительных процедур, качественные поля.

«“Начинку” для этой базы, — рассказывает Игорь Суркис, — мы обсуждали с Валерием Васильевичем. Для чего мы всё это делаем? Не все ребята, которые занимаются у нас в школе, станут профессиональными футболистами. Но те, кто пойдёт по футбольной стезе, должны отчётливо понимать, что их ждёт в будущем. Требования современного футбола таковы, что ему нельзя отдаваться лишь частично — только полностью. Но это не означает, что игрок не должен получить образование, не должен стремиться к тому, чтобы стать разносторонне развитым человеком».

Лобановский многое дал тем, кто его окружал в киевском «Динамо».

Ближе всего он сошёлся, пожалуй, с Игорем Суркисом, назвавшим как-то себя «мостиком — громоотводом» в отношениях между Суркисом-старшим и тренером, двумя мощными личностями. Григорий Суркис вовсе не испытывал желания подмять под себя Лобановского, подчинить своей воле. Да и если бы захотел сделать это, у него ничего бы не вышло.

30 января 1999 года Григорий Суркис, проработавший к тому времени с Лобановским ровно два года, поправил ведущего московской телепередачи «Футбол в диалогах», назвавшего Лобановского «великим» тренером. «Великий, — сказал Суркис, — заменил бы на гениальный». Стоит, полагаю, согласиться с определением Бенедикта Сарнова: можно быть великим и не гениальным, гениальным и не великим. Что же до Лобановского, то, по-моему, правы и ведущий телепередачи, и Григорий Суркис.

По мнению Базилевича, «гениальность Лобановского — личности действительно многогранной — проявлялась в умении свой интеллект и мудрость трансформировать (непременно совместно с коллегами — в одиночку ничего не добьёшься!) в конкретные достижения».

Игорь Суркис обратил внимание на то, что во время игры, как, собственно, и во время тренировочной работы, слово Лобановского — закон, не подлежавший обсуждению. Иногда Лобановский, прежде чем принять какое-то решение, советовался с помощниками, но последнее слово всегда было за ним.

Подметил Суркис и такую любопытную деталь. После того как Лобановский в перерыве вносил необходимые коррективы в зависимости от того, что он увидел в первом тайме, во втором команда демонстрировала, вне зависимости от результата, куда более мобильный футбол.

У Лобановского не возникло никаких проблем при возвращении домой. Их и не могло возникнуть. Уезжал он, правда, из одной страны, а вернулся в совершенно иную — с иными хозяйственно-экономическими и политическими реалиями, но сложностей при этом для себя никаких не заметил. Надо полагать, произошло это по той простой причине, что Лобановский давно ратовал за искоренение командно-административной системы — во всяком случае в футболе — и оказался вполне подготовленным к произошедшим изменениям.

Первым делом после официального его представления команде — сделал это Григорий Суркис — Лобановский провёл собеседование с каждым футболистом. Тет-а-тет. Каждому говорил: «Сначала команда, потом — ты». И каждому выдал — в письменном виде — задание на отпуск. На публику игроки о полученных заданиях не распространялись. Но выполнили всё, насколько известно, «от» и «до», и в начале января 1997 года ни у одного из динамовцев не было и грамма лишнего веса.

К официальному представлению новой команде Лобановский готовился очень тщательно. Набросал на листочке тезисы того, что собирался сказать футболистам. Раза два — редчайшая для него вещь! — репетировал своё выступление дома, призвав в слушатели Свету. «Представить себе не мог, — говорил мне Лобановский, — что буду так волноваться перед встречей с ребятами». Но в нужный момент, как всегда, волнение спрятал.

Ему поверили с первого слова, с первого взгляда, за ним хотелось идти. В зал, в котором собрали команду, Лобановский вошёл не спеша, выдержал паузу. «Первое впечатление, — вспоминает Владислав Ващук, — сильный, авторитетный. Привык, что ему подчиняются. В нём нет нервозности или суеты. И взгляд. Цепкий, тяжёлый, очень внимательный».

За киевскими футбольными кулисами игроков предупреждали: он вам покажет, где раки зимуют. Футболисты, среди которых не осталось ни одного игравшего у Лобановского до его отъезда в Эмираты, ждали появления угрюмого, неразговорчивого деспота с кнутом в одной руке и с секундомером в другой.

«Мне рассказывали, — вспоминал Лобановский, — что находились люди, которые пугали игроков моим возвращением, словно маленьких детей серым волком: “Вернётся Лобановский, он вас кнутом гонять станет — взвоете”. Настороженность футболистов при знакомстве — я беседовал с каждым — была заметна невооружённым глазом. Один игрок, например, едва со мной поздоровавшись, угрюмо сказал: “Всё равно серьгу не сниму”. — “Какую серьгу?” — удивился я. Он повернулся в профиль и показал серьгу в ухе. “Поверь, — сказал я ему, — мне совершенно нет дела до твоей серьги. Пусть даже их будет две. Вопрос только в твоей готовности работать и добиваться места в составе”. Этот футболист, стоит заметить, работал на совесть и спустя несколько лет чаще стал появляться в основном составе. Признаться, ни разу не вспомнил о его серьге и даже не знаю, носит он её или нет до сих пор».

Для конкуренции, заданной тренером на новом, более высоком качественном уровне, не имели значения ни возраст, ни прежние заслуги, никакие иные привходящие факторы. Только работа на тренировках и в игре. Народ, по свидетельству Владислава Ващука, загорелся, забегал. Игроков привлекало абсолютно одинаковое ко всем отношение.

Лобановский был вооружён детальной информацией по каждому игроку — информация, как известно, руководит всем: если ты владеешь ею, значит, у тебя есть возможность управлять процессом в нужном направлении. Знал о сильных и слабых сторонах. И каждому он сказал примерно следующее: мы не начинаем с нуля, мы лишь продолжим дело предшественников. У всех у вас появилась возможность в серьёзной тренировочной работе доказать правомочность появления в основном составе. И у тех, кто в нём уже был. И у тех, кто стоял на его пороге.