«Ушатами словесных помоев» назвал Йожеф Сабо выплеснутую на головы тренеров и игроков критику после Дортмунда. «Наиболее забавно, — говорит Сабо, — что пуще всех лезут из кожи вон именно те, кто ещё накануне матчей плей-офф расшаркивался перед национальной сборной в лакейских реверансах. А более всего меня забавляют начинающие журналисты, позволяющие себе поучать именитых специалистов, что и как им следует делать».
В ноябре 2005 года во время веб-конференции на украинском сайте «СпортОбоз» Франкова спросили, правда ли то, что после проигрыша сборной Украины сборной Германии он написал ряд разгромных статей о Лобановском по заданию Григория Суркиса, чтобы отвести критику от президента ФФУ и направить её в сторону тренеров команды. «Неправда, — ответил Франков. — Я вообще никогда ничего не делал по заданию Григория Суркиса по той простой причине, что ему не подчиняюсь. Под рядом разгромных статей вы, видимо, понимаете отчёт об 1:4 в Дортмунде и рассказ о пресс-конференции в январе. Так вот, этих статей было всего две, и не были они такими уж разгромными, хотя вину Лобановского в том позорище считаю очевидной. Мы вообще порой слишком мягки». Франков поведал публике о том, что отношения, в которых он находится с руководством киевского «Динамо», позволяют ему «свободно высказывать любую критику в адрес команды».
Зачастую наблюдается разноудалённость к так называемой «критике». Армен Джигарханян, к примеру, рассказывал, что с некоторых пор перестал читать театральные рецензии, поскольку окончательно убедился: их авторы «элементарно не понимают, о чём пишут, не знают предмета разговора»: «Никто ведь из них ни разу не выходил на сцену, понятия не имеет, в чём заключаются актёрское мастерство, работа режиссёра. Но это не мешает судить обо всём категорически, безапелляционно. Скажите, хотя бы приличия ради, общую фразу “мне так кажется” или “я так думаю”, но нет — рубят сплеча, на сто процентов уверенные в собственной правоте. Иногда даже завидую: откуда такая убеждённость?»
Режиссёр Марк Захаров, если сравнивать его позицию с позицией Джигарханяна, предельно сдержан: «В отношениях с журналистами, с теми, кто пишет о театре, я стараюсь быть крайне осторожным. Если даже с чем-то не согласен, если чувствую себя оскорблённым, не иду на конфликт. Мы находимся в слишком неравных условиях, не смогу достойно оппонировать, у меня нет такой трибуны».
Лобановскому ближе подход Джигарханяна. С одной только разницей. На пользу Лобановскому, безусловно, не шедшей. Он, к сожалению, не только читал всё, что пишут о его команде и о нём, но чересчур близко пропускал это через сердце.
Его сердце, сердце доброго человека, от несправедливости страдающего, не заслуживало того, чтобы сквозь него пропускались глупости, нелепости, клевета, пасквили, сочинённые либо по недомыслию, либо по воле тех, кто «заказывал музыку» и наблюдал затем за переживаниями немолодого человека с ранимой душой.
Насмотревшись в конце 90-х футбольных передач, ведущими в которые рванули (чаще всего по блату) молодые ребята с подвешенными языками, но с минимальными знаниями о футболе, начитавшись статей, сочинённых новоиспечёнными журналистами, пребывавшими в возрастном диапазоне от восемнадцати до двадцати двух лет, Лобановский признался: «У меня сложилось мнение, что журналисты разбираются в футболе лучше, чем кто бы то ни было. Они, например, рекомендуют тренерам проводить занятия не два раза в день, а один. Советуют, когда давать интенсивные нагрузки, а когда не стоит. Уверенно рассуждают о составе: вот этого и этого вместе с тем надо было поставить на игру, а такого-то и такого следовало оставить в запасе. Есть вообще уникумы. Они критикуют программы подготовки, научно-техническое обеспечение и с лёгкостью употребляют слово “стратегия”, понятия, правда, не имея о том, что оно означает». «Не имеет права журналист, — возмущался Лобановский, — рассказывать, как надо тренировать. Это всё равно что я буду давать советы физикам-ядерщикам. Я же полный дилетант в этой области!»
Лобановский советовал определённой категории журналистов, которых он называл «воинствующими, а потому опасными для футбола дилетантами», поступить на вечернее или заочное отделение Института физкультуры. «Потом, — растолковывал он, — после прохождения двухгодичных курсов совершенствования вам уже не нужна будет журналистика. Вы превратитесь в готовых тренеров. Только поторопитесь — у нас их дефицит».
Никогда практически не проявляя внешне чувств, Лобановский только с виду казался «железным», «железобетонной конструкцией». «Железный Полковник», как звали его в западноевропейской прессе, на самом деле был очень мягким, ранимым человеком.
О ранимости Лобановского говорил Никита Павлович Симонян. Он приехал в Киев почти сразу после 1:4 от Германии, в ноябре 2001 года, на юбилей выдающегося футболиста Юрия Войнова (29 ноября тому исполнилось 80 лет), с которым играл в сборной СССР на чемпионате мира-58 в Швеции. Лобановскому, заставшему Войнова-игрока в киевском «Динамо» и работавшему под началом Войнова-тренера в одесском «Черноморце» (Лобановский и Войнов покоятся на Байковом кладбище неподалёку друг от друга), нездоровилось. Пойти на юбилейное торжество он не смог и пригласил Симоняна к себе домой, на улицу Суворова. Там-то Никита Павлович, проработавший с Лобановским в советской сборной в общей сложности пять лет, и услышал — впервые — не то чтобы жалобу, просто фразу, многое объяснявшую: «Никита Павлович, у меня плохое настроение». Симонян не мог припомнить, чтобы прежде что-то так выбивало Лобановского из колеи.
Я, признаться, тоже. Сразу после Германии мы не встречались, только перезванивались. Меня поразила его реакция на статью одного киевского журналиста в еженедельнике «Футбол», связанную не только с матчем Германия — Украина, но вообще с работой Лобановского — его методами ведения тренировочного процесса, тактическими воззрениями, выбором состава. Обычно Васильич в таких случаях просто посмеивался, с выражением цитируя очередные выпады в свой адрес и по два раза зачитывая («Ты только послушай!..») наиболее «понравившиеся» ему места. На этот же раз он говорил со мной поникшим голосом и только повторял: «За что они меня уничтожают? Что плохого я им сделал? Почему они выставляют меня нулём в футболе?..» Разговор этот состоялся 21 ноября 2001 года — аккурат между матчем в Дортмунде и киевской встречей Лобановского с Симоняном.
Только ранимость не позволяла Лобановскому сказать, как говорил кто-то из великих в адрес злопыхателей: «Мне всё равно, что вы обо мне думаете. Я-то о вас вообще не думаю».
Иногда Лобановский на тему злопыхателей шутил. «Скажу по секрету, — говорил он, — на мне всегда бронежилет». На людях ранимость никогда не показывал. Мог сказать в присутствии помощников, прочитав мерзкий по отношению к нему текст: «Собаки лают, караван идёт». Или, когда ему предлагали прочитать газету со статьёй, резко и, как это бывало в подавляющем большинстве случаев, немотивированно, голословно и предельно поверхностно его критикующей, Лобановский мог сказать: «Да я всё это уже читал». — «Как читали, газета — сегодняшняя, только вышла?» — «Не имеет значения: всё это уже было написано. В прошлогодних газетах».
Но дома потом мог не находить себе места с одним только вопросом: «За что?..»
Только и оставалось — обращаться к нему словами Александра Трифоновича Твардовского, писавшего Илье Эренбургу: «Вы слишком крупны, Илья Григорьевич, чтобы унижаться до такой памятливости относительно причинённых вам обид и огорчений, слишком много чести для тех, кто это делал, чтобы помнить о них».
Ещё летом 2001 года, до завершения отборочного цикла сборной и стыковых матчей с Германией, Игорь Суркис тоже поставил вопрос о том, чтобы Лобановский перестал совмещать работу в клубе и сборной. «Моё заявление, — сказал Игорь Михайлович в интервью агентству «Спортивные новости» 9 августа 2001 года, — было сенсационным не только для вас, журналистов. Оно, по-моему, было сенсационным и для самого Валерия Васильевича Лобановского. Но не будет сегодня главный тренер киевского “Динамо” совмещённым тренером».
