Возвращаются Ваня и Валера с балкона. Пока все здороваются и рассаживаются, я собираю свои фишки и подхожу к Косте, чтобы он обменял фишки на деньги. Он все понимает без слов.

Засунув свой небольшой выигрыш в карман, проскальзываю в прихожую, накидываю кожаную короткую куртку, завязываю шнурки на белых кроссах и выхожу, не попрощавшись.

Нажимаю на вдавленную кнопку лифта. Я жутко боюсь этих маленьких старых лифтов с желтым мигающим светом, но заплеванных лестничных пролетов в два часа ночи я боюсь еще больше.

Дверь Костиной квартиры открывается, я поворачиваю голову.

— Уже уходишь? — от его голоса сердце начинает стучать быстрее.

— Так будет лучше, — еле улыбаюсь.

— Мы же сможем когда-нибудь находиться в одной комнате?

— Когда-нибудь, надеюсь, сможем, — гипнотизирую кнопку, в ожидании лифта.

— Тебе идет стрижка, — он ждет моего ответа и продолжает, — и ты здорово похудела.

Я сморю на его ямочки на щеках, которые всегда любила и насильно отвожу взгляд.

— Да уж, — хмыкаю, — мой терапевт не считает, что минус пятнадцать килограмм за два месяца — это здорово.

За время жизни с Ильей я набрала несколько лишних килограмм. Когда начался развод, буквально за месяц — полтора, я вернулась к своим шестидесяти двум на рост почти сто семьдесят.

Илья немного помялся и произнес:

— Почти полгода прошло, Вера. Мне тоже тяжело, но пора повзрослеть.

Из груди вырывается смех, отражаясь от пустых подъездных стен:

— Интересно, как ведут себя взрослые, когда им тяжело, Илья?

— Я просто…, - он делает непонятное движение рукой, — я не хочу, чтобы ты из-за меня уходила.

— А чего ты хочешь, Илья? — поворачиваюсь к нему лицом и сразу разгоняюсь, — чего ты хочешь от меня? Чтобы мы пили на брудершафт как лучшие друзья и обсуждали твоих телок и моих парней? Или хочешь, чтобы я смеялась как раньше над твоими шутками, звонила, когда мы долго не видимся? Хочешь, чтобы я не уходила из-за тебя? — боже, меня не остановить, — может тогда не стоило приходить сегодня?

— Я не знал, что ты здесь будешь, — он моментально закипает, никогда долго не выносил моих истерик.

- Ну конечно, — говорю тихо, скорее для себя, возвращая взгляд на лифт.

— Может ты не будешь устраивать сцен? Мы уже не можем спокойно поговорить? — раздраженно произносит бывший муж.

Ну это уже слишком. Обида сдавливает горло.

— Конечно, я могу не устраивать сцен, все как пожелаешь, именно поэтому я и ухожу, — разворачиваюсь и иду к лестнице. Слышу, как открываются двери лифта. Гребанный лифт.

Выхожу на улицу и ёжусь от холодного воздуха. Всегда одеваюсь не по погоде. Угадываю только летом — надевай шорты и майку и в любом случае не прогадаешь, даже если дождь. Здесь с мая по сентябрь можно не думать о кофтах, джинсах и шарфах. Наверно поэтому уже в марте я закидываю пуховик, который удается надеть раза три за зиму, подальше в шкаф. На всякий случай недалеко отодвигаю пальто, в котором в основном и бегаю с ноября по февраль, и надеваю любимую кожаную куртку, в надежде на то, что это притянет тепло скорее.

Надежда. Родителям стоило назвать меня так. Дурацкое чувство, которое всегда где-то рядом. Почему я все еще надеюсь? Если бы я могла, если бы он хотел, то мы бы уже все исправили. Если бы, если бы…Застегиваю молнию до самого горла и, дуя на руки, выхожу на главную улицу города. Косят живет почти в самом центре в старой девятиэтажке, но в большой и красивой квартире. Отсюда легко добраться до любого места в городе. Смотрю на часы: 01:20. Настроение паршивое, как и погода. Перекресток ставит меня перед выбором: направо сорок минут неспешной прогулки и я дома, чай, теплая постель и тоска. Или налево: двадцать минут и я в одном из баров города, среди таких же потерянных и неприкаянных.

Через пятнадцать минут я уже влезаю за барную стойку, вешая куртку на короткую спинку барного стула. Дошла быстрее чем планировала из-за холода, который подгонял, ища любые возможности залезть ко мне под кожу. Положила на стол смятые купюры и бармен поставил передо мной джин с тоником и долькой лимона. Благодарно киваю молодому бармену и с наслаждением делаю глоток, смакуя терпкий вкус. Упираюсь в барную стойку взглядом, свесив голову. Люди могут подумать, что я уже вдрызг, ну и пусть. Валя всегда говорила, что всем на тебя глубоко плевать, а я с ней спорила. Может потому, что мне до всех есть дело? Может поэтому мой брак и распался. Может поэтому до Ильи ни с кем не складывалось. Слишком навязчива. Пробую слово на вкус: на — вяз — чи — ва. Снова делаю маленький глоток и облизываю губы. В голове проносятся воспоминания.

Мы стоим на кухне, я тру глаза и пытаюсь остановить поток слез, а Илья уже не в силах сдерживаться, кричит:

— Ты меня душишь, ты понимаешь?! Займись уже своей жизнью! Я даю тебе столько сколько могу! Даже если бы и хотел, больше не получится! Чего ты еще от меня хочешь?!

Залпом допиваю напиток и оглядываюсь назад. В баре многолюдно, но есть свободные столики. Здесь достаточно шумно, чтобы отключиться от собственных мыслей, но нет громкой музыки и галдежа, так что при желании можно подслушать даже разговор соседей. Что я и делаю, стараясь вытряхнуть из головы уже ненужные воспоминания. Сбоку сидит парень, я не вижу лица, он отвернут от меня, разговаривая со своим собеседником. Напрягаю слух и сердце замирает от до боли знакомого необычного голоса — низкого, грудного как будто из глубокой бочки. Поворачиваю голову, упираясь в спину. Сколько мы не виделись, три, четыре года? Это не может быть он. Немного наклоняюсь, стараясь заглянуть мужчине в лицо. Локоть неловко соскальзывает со столешницы, и я чуть не клюю носом, вовремя вцепившись рукой в стул.

— Бл…! — вырывается негромко и, прежде чем я успеваю выпрямиться, мужчина поворачивается ко мне.

— Вы в порядке? — он застывает, заканчивая фразу почти беззвучно.

Я выпрямляюсь, изучая такое знакомое, но уже забытое лицо. Русые волосы, коротко стриженные, немного грубые черты лица, всегда такие пронзительные и живые глаза, цвет которых — светло-серый, сейчас не видно из-за приглушенного барного света. Как и не видно тонкий шрам на щеке, теперь покрытой короткой густой щетиной, но знаю, он там. Сглатываю, жалея, что не заказала добавки, чтобы смочить пересохшее горло.

— Саша? — выходит хрипло и я прочищаю горло.

— Вера, — на его лице наконец появляется улыбка, легкая и неуверенная.

— Сколько лет, сколько зим, — прихожу в себя и говорю единственную фразу, что приходит в голову.

Он улыбается шире, разворачивая корпус ко мне:

— Сложно сосчитать сейчас, но на вскидку три дерьмовых лета и четыре тоскливые зимы.

Из меня вырывается смех — смех удивления и облегчения. Да, это он, это Саша.

Август, 4 ГОДА НАЗАД

Я захожу во двор дома Катиных родителей. Была здесь очень давно последний раз, когда мне было лет семнадцать. Навстречу выходит Катя, раскрыв широко руки:

— Привет, милая! — она меня крепко обнимает и чмокает в щеку.

— Привет! — сжимаю ее в ответ.

Я закрываю глаза, вдыхая запах бывшей подруги. Каждое лето с детства, когда моя память стала фиксировать события, я проводила с ней. Приезжала с родителями в отпуск к бабушке, а семья Кати жила по соседству. Мы были настоящими подругами, играли в куклы, воровали яблоки у соседей, тискали местных котов и лазали по всем ореховым деревьям в округе. Мы писали друг другу письма, когда я уезжала на север на долгих девять месяцев, после переписывались в аське и вконтакте, когда технологии стали захватывать наш мир. С возрастом интересы менялись: мы стали уходить дальше своих дворов. Однажды, когда нам стукнуло по 16, Катя познакомила меня с компанией ребят, которые на все лето стали моими лучшими друзьями, с которыми я гуляла, убегала из дома, купалась голышом на речке и пела песни под гитару. В то лето я и встретила Сашу. Он был старше меня на пять лет, ниже на два сантиметра и через всю его щеку тянулся тонкий, но заметный шрам. Он сложно шутил, много курил, и совсем не вызывал симпатии.