С возрастом люди становятся мудрее, либо циничнее и дабы не уподобиться тем вторым, джентльмены решили, наконец, когда все недомолвки были исчерпаны, навестить местных художников. А именно непосредственно ознакомиться с их творческим бытом, либо с сомнительной самобытностью, и, безусловно, вскользь подробно расспросить мастеров живописи об их странном собрате по кисти.

Превозмогая заискивания сердечной боли, не стесняясь двусмысленно смиряться, Чарльз Одри несколько минут вел видимые приготовления к предстоящему походу, но на самом же деле он невидимо пытался усмирить уж слишком сильно бьющееся сердце. К сожалению, с присущей ему нервозностью не совладать ему было, с этим разгаром сует, посему с укрощением строптивой мышцы ничего у него не вышло. И в таком нестабильном состоянии, детектив повел Эрнеста в мастерскую именитых художников.

В этот раз, выйдя из хранилища, они столкнулись с водными препятствиями, то было нагромождение широких и поменьше глубоких луж. В связи с этим недоразумением погоды, всю дорогу им пришлось держаться чуть в стороне от центра пешеходной дорожки. Анализируя размеры луж и ширину своих шагов, они дружно сопоставляли акробатические навыки и объем влаги, которую скорей всего удастся зачерпнуть ботинком, а то и всеми четырьмя. Постоянно размышляя прямо на ходу, путники молчали, и сие деловое безмолвие неким образом излечило раны оставленные раскрытием молодого человека, оный даже просветлел миловидным ликом, ибо освободился он от уз затемненной тайны. Удрученность, некогда давившая на его моральные устои, вовсе испарилась подобно каплям на запотелом стекле. Ко всему прочему Эрнест был обрадован детективному быстродействию Чарльза Одри. Впервые они вплотную занимаются поисками, ведь та всем наскучившая говорливая прелюдия чересчур затянулась. Пришло время наступательно влиять на Художника, коего юноша нисколько не страшится, ни тех способностей коими тот располагает, ни тех средств и сил кои послужат освобождению любимой девушки. Он мысленно плевал на чужие сердечные чувства и видел в Художнике только врага, забывая о заповеди Христовой, что и врагов должно любить.

Их визит к рисовальщикам стался недолгим. Художники припоминали какого-то неудовлетворенного изгоя по ученическим летам, но сказать точно место проживание сего отступника они не могли. В прогорклом табачном дыму и в парах сивушных вин, они считали себя значимой богемой и вместе с тем дипломированной интеллигенцией, на самом же деле, в глазах Чарльза Одри они виделись тучными тусклыми людьми, которые превозносят свою сластолюбивую страстность и пытаются выбелить свои черные жизни, создавая дешевые пародии на красоту.

Выйдя из мастерской, детектив заявил.

– Не все художники таковы как те слепцы. Существуют и иные творцы, светлые, истинные. Мы все носители предназначения данного свыше, но после грехопадения мы заимели две ипостаси, темную и светлую, там, где мы сейчас были, правит тьма, а в иной мастерской, я уверен, живет свет.

Эрнест изрядно огорчился.

– Мы такими темпами никогда не отыщем Эмму! Если ее похититель таков как они, то я даже боюсь представить, что с нею сталось.

– Поддельные бесталанные художники видят шапку волос, а истинный созерцатель видит каждый волосок и каждую отдельную ресничку натуры. Потому что созерцатель любит, а любовь мелочна по естеству, по существу бездонно вместительна, ведь мы дословно сообразно запоминаем усладительные мгновения жизни и сна, в коих прибывали с нашими любимыми, а нелюбовь всегда зрит в общем плане, прогнозируя всё наперед в масштабе десятилетий. Запомните, Эрнест, любовь есть секунда. Представьте, вот лежало некогда бездыханное тело посреди серости надгробного камня, затем бессмертная душа вернулась в ту бренную плоть, и человек ожил, вот что такое любовь – воскресающее мгновенье. Вот в чем ваша главная ошибка. Леди Эмму вы более занимаете суетным, чем духовным. Вы хотите много зарабатывать, вы хотите собственную квартиру, иностранную машину, но куда же подевались ваши бесценные чувства-бессребреники. И покуда вы не вникнете в строки моего совета, ваша девушка и впредь будет искать романтику где-то на стороне. Вы спросите – как это относится к нашему делу? И я охотно вам отвечу – лишь слегка касается.

Эрнест подавил в себе задетые нравственные чувства, немногословно излагая укорительный вопрос.

– Но вы так и не ответили, продвинулись мы или нет?

– Безусловно. Просмотрев списки ушедших из университета по специальности художника, мы, я и секретарь, определили нужную странную персону. Молодых людей мужеского пола там учится куда меньше, чем девушек, посему поиск оказался легок. Однако здесь возможна ошибка, необходимо всё досконально обследовать, прежде чем идти на задержание вашего неприятеля.

– Сообщите мне как только что-нибудь узнаете. – попросил Эрнест у детектива.

– Разумеется. – заверил напоследок Чарльз Одри.

Как только размытый туманом силуэт юноши скрылся в переулках, Чарльз Одри облокотился о стену ближайшего дома и, схватившись рукой за ребра сквозь слои одежды, он впился пальцами в кости, испытывая нестабильную слабость во всех своих членах, превозмогая усилием воли и смирением стоны своего больного органа, некогда того кладезя любовных переживаний. И покуда любовь не покинула его сердце, он будет страдать… – успокаивал себя детектив подобными трепетными фразеологизмами.

Обретя скользкую надежду канатоходца, Эрнест, совладав с апатичной агрессией, медленно прохаживался вдоль улиц. Внезапно мимо него мелькнула белая головка девушки и он, растерявшись, бросился за долгожданным миражом. “Может быть это Эмма” – мечтательно твердил он себе, но приблизившись почти вплотную к незнакомой деве, он осознал, что в который раз ошибся. В последнее время внешние черты любимой начинали отображаться в незнакомых леди, отчего юноша пугался тех феноменальных заблуждений.

Однажды Эмма покинула Эрнеста, уехав навестить своих престарелых родителей, и он, немедля заскучавши, прибывая в ненастной тоске, в ленивой разлуке, глубоко томился ожиданием ее скорого возвращения, а Эмма не на шутку задерживалась. В прошествии нескольких недель, даже случилось непреодолимое событие. Работая в одном помещении с миловидной девушкой, он старался не смотреть на нее, дабы сохранить верность своей единственной возлюбленной, однако нежный голос нимфы ему пришлось слышать, потому он невольно внимал ее голосовым трелям. Ведомый сиреной, Эрнест различал схожие черты Эммы в той зазнобе, но то было лишь его воображение. Накалившись до предела или отчаявшись до мерзлоты, он пожелал согреться, потому впервые заговорил с той девушкой, но встретил с ее стороны безразличие. Вот так мы создаем Парнас, который развеять очень и очень легко, нужно лишь столкнуть парадиз с реальностью. И сейчас Эрнест начинал грезить, губительно мечтать.

Он и не заметил, как за ним наблюдали, тщательно оценивая и находя слабые места в его характере. Кто-то намеренно выслеживал тайные стороны его души.

Любой лучше меня, и я хуже всех.

Я никогда не буду подстраиваться под жизнь,

приспосабливаться, пресмыкаться перед жизнью.

Вот моя судьба – фатум мятежного гения.

Адриан выставил руку вперед ладонью вверх, показывая тем самым, что такое любовь.

– Любовь – белое пламя на моей ладони, образ света в моем сердце, я вижу сию божественную искру, а вы не видите.

Слегка смущаясь, Эмма стояла возле окна, но в ответ повествовала сдержанно апатично.

– Насколько понимаю, я у вас в гостях. Тогда угостите меня чем-нибудь приятным.

– Извините, но у меня ничего нет, окромя зеленого чая.

– Не откажусь. – безобидно согласилась девушка.

И он ринулся на кухню приготавливать тот ароматный напиток, заваривая крупные чайные листочки. Он сразу же начал кипятить воду в старомодном чайнике, высматривая подходящие чашечки по такому неповторимому случаю. Тут в его душе промелькнула странная мысль: а что если это была коварная уловка, дабы девушка преспокойно ушла, покуда он хозяйничает на кухне, видимо Эмма уже на пороге, отворяет входную дверь и незаметно покидает мастерскую… “Что ж, она свободна” – тяжело вздыхая, подумал Адриан, ставя на поднос горячие парные чашечки. В пути немного пролив кипятка на поднос, он вернулся в комнату и крайне удивился застав девушку на том самом месте возле окна. Его руки небрежно тряслись, отчего жидкость растекалась, плескалась, переливалась, но как только он поставил поднос на подоконник, все его насущные треволнения улеглись. Нежная аура Эммы словно успокаивала, и потому философски сев на довольно широкий подоконник, минуя слова гостеприимства, он начал рассказывать интереснейшую историю из своей жизни.