– Прошу, вкушайте. – предложил он.
– Надеюсь, вы не подсыпали в мой чай снотворное или какой-нибудь запрещенный наркотик? – осведомилась она.
– Нет, я и не помышлял об этом безумстве. Поверьте, сейчас вы мне интересны в бодрости и в трезвой памяти. Все же, временами мне кажется, словно я хотел бы увидеть вас спящей, незащищенной. Я бы хотел увидеть ваше умиротворенное личико с прикрытыми веками, когда ваша душа блуждает в царстве сновидений. Но стоит побеспокоить ваш чуткий сон, и тогда вы проснетесь, ваша душа вновь за доли секунды вернется обратно в потревоженное тело.
– Я не знаю, какая я во сне, может быть не так красива, как вы себе представляете.
– Вы куда прекрасней. – наивно пролепетал Адриан. – Однажды маленьким мальчиком я поехал с группой сверстников в иногородний цирк, который находился в другой отдаленной области нашей страны. И вот по истечении нескольких часов, мы добрались до неведомого мне пункта назначения, раньше я не бывал в подобных шатрах, не созерцал подобные зрелища, поэтому плохо представлял, что же будет, что же произойдет через несколько минут. И вот мы уже под куполом, впереди круг, трибуны, дети и взрослые уместились на сиденьях, внизу на цирковой арене кривляются неумелые танцоры и несмешные клоуны, но меня ничто не будоражит, никто не впечатляет. Всё кажется настолько фальшивым, что мои детские глаза с большим энтузиазмом устремлены на купленные сувениры, чем на циркачей, да и пирожок в моей руке давным-давно жалостно остывает. Как-то всё чересчур просто, безынтересно. И лишь под самый конец представления, я оборачиваюсь и вижу под куполом красивую стройную гимнастку. Блестящий костюм облегал ее отточенную женственную фигуру, на подвешенной перекладине в воздухе она творила настоящие чудеса, изящное тело девушки грациозно изгибалось, являя такие ракурсы, кои я раньше и не мог себе вообразить. Ее незаметные для взора мышцы были напряжены и одновременно расслабленно свободны. Затаив дыхание я наблюдал за ангеловидной девой. Потом словно ради моего созерцания включили свет, и прожекторы осветили ее одну, словно сияющая звезда она парила для меня в беззвездном космосе. И это единственное что запомнилось мне в тот день, незабвенно проведенный в цирке. Я был слишком мал для плотских оскверняющих целомудрие желаний, но своею невинностью я почитал красоту. – тихо говорил Адриан, а Эмма внимательно выслушала его рассказ.
– То была красота облагороженная талантом, а я ничем не обладаю, ни восхитительным блеском, ни скромным мерцанием. – проговорила она.
– Ошибаетесь, ибо у каждого человека есть дары Творца, их нужно лишь различить, однажды раскрыть. – сказал художник, в то время как девушка касалась губами фарфора чашечки, отпивая по мерному глотку. Затем он продолжил. – Отныне меня интересует важнейший вопрос человечества – какова грань между пороком и красотой? У порочных художников те два противоположных понятия слиты воедино. Но для меня между ними пролегает пропасть, что зияет над бездною. Заявляю со всей искренностью – я никогда не видел наяву обнаженное женское тело. И думаю, надеюсь, никогда не увижу. Ведь смотря на вас, я не помышляю о наготе, мои воззрения чисты и непорочны, для меня вы прекрасное творение Творца, которое мне не познать. И я никогда не писал человека без одежды. Лишь бесстрастный художник сможет описать обнаженную натуру, ту непокрытую фигуру женщины, лишь святой. Но святость удел немногих. Грань между злом и добром для художника хрупка. Например, я созерцаю красоту, затем во мне возникла блудливая мысль, и тут беспрекословно наступает проявление порока. Чистоту и грязь разделяет лишь одна мысль, одна непоправимая секунда. Художник должен быть ребенком во все дни жизни своей, только тогда он напишет нечто действительно духовное и непреложно девственное. – по лицу Адриана промелькнула слабая печальная улыбка. – Хотите, я расскажу вам о своих ученических годах?
Эмма в ответ кивнула головой, ей было интересно слушать о неизведанном мире творчества.
– Часто в раннем детстве, мама заставляла меня читать книгу, затем по памяти пересказывать ее сюжет, либо главную мысль сего произведения, что было для меня крайне трудно и скучно. По обыкновению в воображении мне всё узнанное виделось в ярких четких красках, однако обрисовать словами силуэты видений я был не в силах. Однажды мама ушла по своим хозяйственным делам, оставив меня наедине с книгой, грозясь скоро вернуться и проверить мои успехи и достижения. Тогда я придумал одну хитрость. Легши на кровать, я рядышком с собой положил книжку, и умышленно успокоив дыхание, закрыл глаза. Вот мама входит в комнату, а я сплю, насколько кажется ей. Затем немного постояв, она уходит, я же и далее мастерски притворяясь, вскоре действительно засыпаю. Вот так на протяжении всей моей жизни людям кажется что я сплю, бездействую, на самом же деле, мои великие замыслы и иномирные мысли им неведомы. – произнес Адриан заглядывая в свое прошлое. – Ныне находясь в обществе, у меня возникают благородные протестные чувства, кои я порою высвобождаю, становясь изгоем индивидуалистом. Я проучился в безбожном университете всего год и думаю, за это продолжительное время поправил мышление некоторым из преподавателей. Они, наконец-то, встретили того, кто не будет им льстиво потворствовать, пресмыкаться пред ними и услуживать им, не станет верить каждому их слову и кто способен поколебать их лживое учение. Многие из них надменные гордецы, которые не любят когда эту их богомерзкую гордыню обличают. Бессмысленно состоя в союзе художников, имея выставки и некоторое грошовое почтение, купленное уважение, пустозвонную славу, они сластолюбиво тщеславны и преступно горделивы, и я пытался их вывести на чистую воду непослушанием и неодобрением, дерзил им, обличал их циничные взгляды на искусство.
Когда я еще не поступил в выбранный мною вуз, примерно месяц я занимался у художника в университете и повидал немало мерзостей за это краткое учение, кои испортили всякое мое настроение и стремление. Известно, что люди приходя в православный храм, являются к Богу, а не к священнику. Также и я хотел отыскать в учебном заведении творческого профиля – духовность и почитание Творца, но, к сожалению, не застал сего боговедения, не различил сей признак истинной жизни, а лишь ощутил всеобщую прилепленную тягу к тлену земному и суетному.
Придя в аудиторию, я предполагал, что может там творится, потому к моему моральному облегчению был готов к любой безнравственной гнусности. Душевное чутье меня не подвело, ибо там писали обнаженную натуру приезжие иностранцы с востока. Войдя в вертеп прелюбодеев, я сразу же мгновенно опустил глаза в пол, дабы не видеть ту женщину, и к моему счастью, я не увидел ее, сохранив девственность своих очей. Сев спиною к сей нелицеприятному зрелищу, я, дрожа, стыдливо смущался, но всё же кое-как расположился за мольбертом и начал рисовать предложенный мне натюрморт, в то время как за моей спиной творилось нечто отвратительное.
Чтобы писать наготу нужно быть бесстрастным художником и бесстрастными должны быть зрители сего полотна. В те кошмарные для моей совести часы, я ощущал себя маленьким скомканным огоньком невинности в той непроглядной порочной тьме. И в последующие занятия я не смотрел на ту обнаженную женщину. Но однажды я поспешил с входом в аудиторию, тогда дверь резко отворилась, и я различил за доли секунды сильно размытое пятно охристого телесного цвета. Настолько спасительно быстро я убрал взор в сторону, что мои глаза не успели смертно сфокусироваться. Вы и представить себе не можете, какой невыносимый ужас я испытал, хотя и не увидел голую женщину, всё же я почти оступился, практически попрал моральную сущность своего бытия. Боже, как было страшно мне! И в таком подавленном состоянии мне приходилось учиться изображению натюрморта. – в очах Адриана блистала неподдельная искренность. – Сейчас смею сказать, желаю всему миру огласить, что я никогда не видел обнаженное женское тело в реальности, мои очи по-прежнему невинны и надеюсь таковыми и останутся, потому что мои глаза – глаза истинного художника. Но неужели те люди которые высокомерно называют себя художниками не испытывают, то что я чувствую, неужели они не выбрали верный путь беспорочного созерцания, неужели они настолько порочны, что уже привыкли ко всяческой грязи? Без духа не может быть духовности. Грань между красотою и пороком есть святость, ибо святой человек не прельщается ни красотою, ни грехом, святой посвящен лишь Творцу, прославляет и благодарит Его. Но в университете был только я невинный творец и порочные псевдо художники вокруг меня. Мы две противоположности. И если бы я доучился до темы в живописи, подразумевающей написание обнаженной натуры, то просто не стал бы посещать те безнравственные занятия, не стал бы рисовать то безобразие. Пускай меня бы ждало отчисление, главное чтобы совесть моя была чиста.
