Ты пожинаешь Божьи творенья, даже водою камень точишь, куда тут человеку остаться невредимым. Шепчешь – Приди ко мне, самолично жизнь окончи, неужели молодость для тебя по-прежнему сладка, иль ты уж горечь испытал, приди ко мне, я всё изглажу.

Не забудут засохшие ростки, ведь лица их неизменчиво юны, глаза чисты, строфы стихов смелы и прощаются столь наивно неумело. Но смерть, помни, что у тебя нет над нами власти, ты исполняешь волю Творца. Но неужели в том мире лучше, чем здесь, воистину, там нет страданий и лишений. А тебе дозволено скитаться по земле.

Смерть, ты дева, ибо девство сохранила. Тела превращаешь в прах, но души слишком дороги для Бога, потому бессмертны. О сколь ужасна ты, раз призываешь срок отмеренный укоротить, из малодушного страха пред тобою люди спешат чашу греха испить, все наслажденья тленные испытать в считанные дни. Маловеры, не смерти должно страшиться, но себя. Но разве не видишь – насколько я состарился твореньем, борода моя седа, а на моем челе мудрости морщины. С Любимой я в разлуке, я слишком много мыслей в книге ей однажды даровал, спеша душу излить потоком бурным, ибо ты меня торопишь подневольно. Видишь, что не познать мне мирского счастья, потому и созываешь в свой чертог плачевный, и, застывши над той дремучей бездной, не зажмурюсь, не убоюсь. Ведь видишь, я лишен покоя, замыслы мои, подобные кресту таланта, взвалены на спину хрупкую мою. Но знай же, смерть, я бессмертен. Ибо я люблю. Я мечтаю встретиться с Любимой в том мире архаичном, в обители небесной. Значит, забвенье душу не обуяет, тьма не заволочёт угасшие зрачки, не может быть, чтоб было столь безнадежно жить и умирать. Но манишь ты покоем, шепча – Оставь перо, оно устало, а Любимая твоя о тебе не вспомнит ни здесь, ни там. Кричу ей вслед – Нас Господь соединил, меня любовью наградил, и я любовь свою прославлю на страницах сих. Она в ответ смеется смехом годовалого ребенка. Ведь плутовка видит, насколько высоки словеса мои, но глаза мои печальны.

О, как жестока ты. О невыразимо жестока! Я вижу, как забираешь ты людей, девушек столь прекрасных, в них столько нежности и творческих идей, они столь красивы, но в прах ты превращаешь их тела, а души возносишь к Всевышнему на Небеса. Неужели мира таков закон, исправь, прошу, сей закон, убей меня за всех, ради всех, а люди пусть живут и в счастье пребывают вечно. Почему вокруг меня всех возрастов люди умирают, а я живу, дышу, люблю, мечтаю. Почему забираешь ты достойных, а мне ничтожеству предлагаешь жить. Как жалко мне и больно созерцать твои поступки, мое крохотное сердце ты остановишь когда-нибудь, но прошу, только Любимую не трогай. Любимую мою не забирай. Я беседую с тобой, дабы ты не грезила об ее кончине скорой. Лучше истории мои послушай, у меня их осталось много, тебе они понравятся, не сомневайся. Смягчу твое бремя я любовью, и может быть, станешь ты, не столь жестока.

Росою на щеках застынет саван погребальный, белою печалью сотворю себе нерукотворный гроб. Не это ли судьба поэта, во тьме искать остатки света, любить до изнеможенья сердца, бывши нелюбимым, восхвалять любовь? Нет, я точно не поэт, они прославлены, их любят, потомки их труды боготворят. А мне положены лишь крохи с царского стола, где псы и детвора, средь них и я подбираю объедки с пола. Вы гении, я же никто, недостойный имени и пола, званья и родства, я человеком себя редко величаю, созданием Творца и только. Но не созерцать вам ту красоту, которую видел я и вдохновлялся ею бесконечно. Дева, в отраженье глаз которой сияет чистая душа, она вечна, в ней вечен я.

Смерть ты незаконная царица, потому призываешь слугам ежедневно думать о тебе, все жизни проносятся где-то мимо, когда ум наполнен думами о смертном ложе. Ты жаждешь почитанья и восхваленья. Но вот-вот, скоро в бездну хаоса извергнешься, туда, откуда родом ты, ведь сказано – последний враг падет – смерть, и ты меня покинешь. С тех славных пор, я стану писать лишь о жизни.

Знай, напоследок. Тебе ее я не отдам!

Ты обиделась, прости, сегодня я в выраженьях резок, а ты так молода, обидчива, наивна. Знаешь, с малых лет я мечтал с девой подружиться, подолгу с нею говорить и всюду вместе с нею прибывать, гулять, играть, победам и пораженьям сопереживать. И вот моя мечта исполнилась нежданно, ибо ты всегда со мною рядом, пожеланья шепчешь непрестанно мне, жаль, эгоистична ты и говоришь только о себе. Только в горнем мире я с Любимой встречусь, наконец, окончиться разлука наша. Но если я убью себя, то душу погублю, посему наша встреча станет невозможной. Посему более не докучай мне яркой эпитафией юности бескрылой. Когда я в зеркало смотрюсь, то вижу в отраженье старика, уж скоро год седьмой пойдет любви, немало с тех пор слез упало наземь, избороздив мои щеки шрамами заросшими бородою, из тех капель выросли цветы, жаль, они ей не нужны. Но и душа моя вся в морщинах ветхих. Какое тебе дело до старика, пожалей мои двадцатилетние лета. Позор власам моим седым. Ну вот, теперь ты еще и ревнуешь, как мило, сколь нелепейше ты поступаешь глупо.

Я корю тебя за чрезмерную жестокость, но то неверно, я жесток с собою, вольно согрешая и грехом омрачая свою душу. Потому я не могу взлететь на Небеса без крыльев. Сколько времени продляться наши отношенья, ты не знаешь, как и я не знаю. Может быть секунда, час, день иль год, сколь это много для целой жизни, ведь секунда это целый вдох. Час оставлю для творенья, день в труде продлиться, а год, не ведаю, проживу ли я еще так много. В неразделенности любви время застывает. Я вижу, как люди жить спешат и времени у них краткосрочно мало, столько планов, мечтаний, учений, отношений, труда. А мне куда спешить, у меня ничего нет, и ничего не будет. И может, потому, временами я много думаю о смерти, а она вовсе не помышляет обо мне.

Прости, во всём необходимо винить себя, и вправду, я виновен во многом. Смерть, ты должно быть единственная дева, которая не боится слез. После исхода мне жизнь мою покажут целиком, о сколько слез скорбей и покаянья там я вижу, сколько рыданий и причитаний, видимо единственное что я умел – так это плакать.

Смахни слезинки с моего лица, бережно и нежно собери их в кулон, дабы потом они мне чернилами послужили, ибо все мои творенья написаны лишь ими.

Сколь дивен образ твой навеянный печалью.

Искусство искусственно по причине раболепства и тщеславия. Творчество напротив индивидуально и бесславно, всякому творческому гению, можно бескорыстно творить и притом быть прославленным.

Коснувшись тонких духовных материй, Адриан извлек из своей памяти несколько авантажных картин. Тем самым неслиянно одухотворяя полотна, представленные перед его заволочённым взором, он искренне боялся – а что если он исчерпает свою душу до сухого дна, отчего и не заметит, как разделит ее на части, и в итоге останется от художника лишь пустое тело.

Творение, которое мы создаем, всегда отбирает физические и душевные силы, редко когда отдавая что-либо взамен. Подобно невежественным людям, отвернувшимся от Творца, картины живут сами по себе, но в каждом человеке Бог заключил частицу Себя, Он создал каждого человека как собственный автопортрет. Но мы порою чувствуем горделивую самодостаточность. Представьте – художник приходит на свою выставку, видит свою картину, а полотно отвечает ему гордо – Я тебя не знаю, я создалась случайно, краски сами смешались и чудом легли на холст. В ответ художник мудро промолчит, ведь он знает – пускай картина не признает его как творца, но дух в образе и в подобье останется в картине навсегда, благодати творца не отнять и не лишить творение. Зная это, юноша терзался опасениями по поводу создаваемых им миров. “А что если мы застрянем в картине? Что ж, пусть будет так” – подумал он и нарисовал гостиницу и продуктовый магазинчик.

Эмма умильно вглядывалась в спящего Адриана рисовавшего всю ночь и уснувшего под самое утро. Девушка смотрела на этого наивного и простодушного мудреца с седеющей бородой. На несчастного ребенка, запертого во взрослом теле, который сломя голову бежит от реальности. Художник создает свои собственные миры, так как реальность не принимает его, он творит то, что должно благоговейно почитать его как творца.