На последнем слове Чарльза Одри, ослабленный юноша, сложив усталую голову себе на грудь, тихо задремал. Сквозь тонкую, но прочную паутину снов тот слушал монотонную речь детектива, словно далекий потусторонний разъясняющий голос.

– И вот что отличает падшего маньяка от обычного человека. – заметил Чарльз Одри. – Злодеи не могут подобным обликом преспокойно спать, на время, позабыв обо всех своих невзгодах.

Кладовщик не стал даже пытаться будить Эрнеста, а вместо этого вновь направил свой излишне созерцательный взор туда, за ограду проницаемого окна.

Золотистый драгоценный листок, с темными коралловыми искривленными прожилками медленно вальсируя, спускался вниз. Миниатюрные капельки-дюймовочки зримо напоминающие слезинки, закрапали в прерывистом мелодичном ритме плачевной гармоники, пополняя влагой перенасыщенную почву и омывая пожухлые листья осеней заунывно восторженной поры. Грузно полегшими перьями на прах минувших незабвенных поколений, листва покоилась мирно, но не безмолвно, ибо ее шуршащий шепот звучал отовсюду. Погода по воле Творца раздосадовано хмурилась и натужно причитала.

Засыпая, каждый желает сумрачного долгого покоя, но люди по-прежнему бодрствуют, нескончаемо суетятся, превозмогая непродолжительный сон и затяжную скуку. Вот около молчаливого спящего фонтана, в данное время года, не испускающего резвые струйки воды, выключенного до определенно теплого срока, уютно расположились две смеющиеся дамы, они будто мило беседуют и, сокрывшись под одним ярким цирковым зонтом, ревностно хлопочут речью о своих житейских проблемах. Чарльз Одри наблюдает за ними, анонимно разглядывая и прислушиваясь сквозь прозрачную защиту стекла, однако разобрать что-либо вразумительное в их диалогах ему затруднительно. Никогда он еще не встречал взглядом в своей долгой жизни двух среднестатистических женщин, которые находясь рядом, брезговали бы разговорами, ибо две субъективные дамы и объективное молчание субъекты несовместимые. Бывший детектив размышлял, излучая душой всё новые и новые мысли. Например, такие: “Однажды я работал среди плеяды юных дев. Будучи кротким молодым человеком и нерешительно переживающим любое столкновение с внешним миром, особенно со столь прекрасным как они, я не удостаивал их должного внимания. Не говоря с девушками, я просто сидел рядом с ними, дрожа от страха, смущенно краснея и сконфуженно потея. И при всём этом я знал о них практически всё. Невольно слушая их бесконечные диалоги и монологи, я узнавал подробности их личной жизни, а также казусы их публичной жизни: все эти болячки и укоры на судьбу, планы на будущее и сокровенные желания. Хотя я и оставался немым, мое бездействие имело тот же результат что и действие. Только вот мой эмоциональный фон имел один и тот же невзрачный цвет”. – затем он, напрягши сфокусированные веянья души, продолжил мысль иного плана. – “Значит, обвиняемый нами преступник не является женщиной. Слишком скрытны его чудные влияния. Дама бы не удержалась от раскрытия тайны, показа своего порочного умысла. Нет, определенно нет, здесь всё куда сложней. Это не простое похищение, ведь требования выкупа не поступали, отчего легко предположить, что с леди Эммой не желают расставаться, потому что она для чего-то нужна похитителю. Может быть, ее насильно принудили к рабству, отправили под конвоем в арабские нецивилизованные страны, дабы она стала наложницей любвеобильного тамошнего визиря. Но я не могу припомнить недавние подобные пугающие слухи, даже в желтой прессе не пишут о таких чудовищных злодеяниях. Кто же ты неизвестный нам художник? Ценитель безвременной красоты или коллекционер ускользающих красот?” – Тут Чарльз Одри зашел в непредвиденный мысленный тупик.

Будучи в звании именитого уважаемого сыщика, он успешно провалил последнее дело о точечном помешательстве нескольких горожан и о пропаже одной девочки, которая фантасмагорическим сновидением являлась к нему и просила о помощи, и то безумство вскоре ввергло его в беспамятство. Светлая сторона его жизни претерпела затмение, потому что то нераскрытое преступление полностью его сломало. И тогда, удалившись в казематы пыльных папок, он решил недолговременно переждать неутихающую бурю нервных срывов, дабы поправить запущенное подорванное здоровье и просто собраться с растерянными, словно иглами по полу, мыслями. Однако это новое дело, кажется ему куда как загадочней всех предшествующих дел, в то же время оно выглядит таким предсказуемым. Однако не найдя более доводов в поддержку своей насущной теории, он решил составить пока что нечеткий душевный психологический набросок того подозреваемого похитителя. Он начал поочередно формировать конкретные стороны предполагаемой безумной души Художника, не вступая в полемику с назойливыми фактами.

Чарльз Одри стал мыслить таким образом. – “Во-первых: естественная натура Художника творческая, поэтому не лишена мечтательной фантастики, потому столь возвышенно магнетически тяготеет к прекрасному творению, восхищается всем прекрасным, в меру рамок человечной нравственности познает и запечатлевает ту неописуемую красоту. Также он пытается сохранить пленительный образ, стремится запечатлеть блик созидающей красоты, а леди Эмма насколько я полагаю, девушка с ярко выраженной привлекательностью, однозначно зачаровала созерцателя, со всем беспощадным натиском ввергла его в вечное пленение. Впрочем, все девы обладают врожденной завлекающей красотой, и исключения пока что мне не встречались, ибо в каждой заключено нечто недосягаемо высокое тайное произволение, и именно то эфирное утоление юноши, как правило, пытаются осмыслить. Но также насколько цветы имеют разную степень привлекательности, настолько и различен наш вкус, наше восприятие цвета. Кому-то нравятся экзотические диковинные непокорные цветы, кому-то полевые простые скромные, но все они одинаково изящны, духовито источая душистый аромат в пропорциях неизмеримых, они одинаково приводят в трепет чувствительные мужские сердца. А Художник явно олицетворяет потерявшуюся Эмму с белой розой, раз так открыто намекает о главенстве ее красоты над прочими соцветиями, о ее невинности и благочестии. Оставив тот сравнительный символ на обозрение Эрнесту, он предупреждает его или уведомляет его о своих интересах. Поэтому преступник определенно является искусителем. Видимо лишь раз, увидев прекрасную девушку, он воспылал диким желанием обладать ею, возгорелся желанием не делиться ни с кем со столь явственно уникальным творением Творца. Интересно, что думает обо всем этом сама похищенная леди Эмма? Видимо крайне противоречит чужеродному натиску или она обворожена необъяснимым почитанием, либо скорей всего обезоружена непривычным вниманием со стороны такого экстравагантного поклонника? Что ж, это не столь важно. Главное в последующие дни благополучно отыскать золотую клетку, дабы вызволить на волю своевольную пташку, вернуть покойное состояние духа сему молодому человеку Эрнесту, и в конце освободить еще одну страдающую личность от безвольной одержимости. Ведь Художник, как всякий грешник, страдает от собственной безудержной пагубной страсти, хотя та и доставляет тому краткую временную иллюзию удовольствия. Он пытается полновластно изобразить то, что невозможно передать с помощью простейших красок, желает властвовать над той олимпийской музой, которая ему не принадлежит. О сколько теперь у меня дел, но хватит ли у меня сил разгрести их, причем в одиночку?” – на этом неразрешимом вопросе Чарльз Одри оборвал нить своих блуждающих дум, испытав и радостно познав свою бессрочную необходимость, некоторую значимость. Детектив рывком поправил ворот шерстяной кофты, уж слишком тот удушливо сдавливал его морщинистую шею. Далее ему нужно было будить дремлющего Эрнеста, дабы начать сбор новых важных улик, истинных доказательств, если быть предельно точным, и наконец-то разоблачить одного самодовольного выдумщика.

“Я лишь тогда настоящий, когда безмолвствую” – вспомнил свою любимую фразу детектив, взглянув на разнежившегося молодого человека, который тем временем неустанно почивал, свесив отягченную облегчением главу. Когда люди чинно спят, они выглядят спокойными, видимо поэтому благоговейно прикрывают веки умерших, в знак успения этой ушедшей земной жизни, ибо человеческое тело засыпает ради преображения и воссоединения с утраченной душой в великий день Воскресенья из мертвых. Но вот что действительно чудодейственное творится в непроницаемых сновидениях спящих и насколько далеко душа человека отдаляется от тела, нам неведомо, потому задумчивый Чарльз Одри даже не стал заносчиво бесполезно гадать и противостоять сему философскому апологету.