– Многие прогнозируют и даже пророчат скорый конец света. Вы верите им, или сомневаетесь?

Джентльмен несколько замешкался с ответом.

– Массовая истерия мне не к лицу. Я, к вашему сведению, не психолог, потому не стану цинично рассуждать о всевозможных неврозах, о неуверенности, о возложении ответственности на неопровержимый авторитет личности либо книги. Такими общедоступными терминами ученые хотят сломить систему системой, и в том их главное архаичное заблуждение. Вдобавок они постоянно твердят, что каждый человек мыслит отдельно, индивидуально, но при этом неопровержимом факте они создают своды математических правил и формул, и тому подобные штампы диаграммы, которые сводят человечество в одинаково мыслящую толпу. Разве вы не видите здесь явное противоречие? – незнакомец чуть повел плечами. – Просто есть те, кому легче жить, будучи опоясанными ущербными рамками, а кто-то еще сопротивляется сооружению смысловых баррикад. И конец света в скором времени может действительно наступить, если мы не перестанем совершать беззакония. Мне думается, именно о том говорил тот мудрый странник.

Эмма начала задушевно протестовать, как бы нежно подтрунивая над собеседником.

– Ошибиться может каждый, даже лауреат нобелевской премии. Но не кажется ли вам, что под апокалипсисом подразумевается личная смерть, неминуемая для каждого человека. Вот только отмеренное нам время жизни неведомо, потому мы так боимся, прогнозируя объективные и субъективные опасности.

– Я так не думаю. С рождения Спасителя, Сына Божия, началась новая эра человечества, посему в прошлое канул ветхий человек, однако много мудрых поучений есть и в Ветхом Завете, всё же многие поступки, описанные там, нам уже не видятся должными и снисходительными. Иисус Христос есть второй Адам, и мы буквально заново родились, мы, словно воскресаем, изведав Его учение. Посему я думаю, что апокалипсис это конец всего греховного. Но к тому страшному времени необходимо готовиться с малых лет, дабы вместить в свою чистую душу благодать веры и дабы восставшее тело смогло вновь вместить возвеличенную душу, ведь оскверненное тело не вытерпит столь яркое свечение, насколько и душа не в силах находиться в испещренном пороком теле. Больше всего на свете я боюсь одиночества. Ведь я вижу будто наяву: вот все люди подходят к Христу под благословление и они все в белых одеждах идут жить в Райский Храм, а я, ощущая свое горестное падение, не вижу себя среди них. Сколь оказывается я низок. Обрести бы мне в тот миг надежду. – Адриан говорил спокойно, но нервно, чувствуя, как произносит нечто сокровенное. – Вот таким образом написана картина страшного суда на моей душе. Таким образом я представляю.

– Вы так ничего и не ответили на мой вопрос о смерти. – пояснила Эмма немного ошеломленная его уважительно продолжительной речью.

– Смерть? Иногда мне чудится будто я один скоропостижно умру, а все остальные люди будут жить, и иногда мне воображается словно люди уходят, а я никогда не умру. – своею речью он хотел выразить насколько всесильно девушка поддерживает в нем жизнь, побеждая погибель одним лишь кратким своим взглядом. Но не посмел, ибо необходимо было сохранить непреклонность проницательности своих дум склоненных на оба колена правды.

Девушка жаждала выведать у провожатого как можно больше интригующей информации, сразу приметив его каноническую религиозность, тщедушную наивность и неприступность взглядов на жизнь. А он, тем временем, заметив свои ошибки в искренности, начал оправдываться.

– Простите, я много рассуждаю о вере, потому что далек от истинной веры. И я изображаю красоту, потому что лишен ее дарований. Я не красив, потому настолько притягательна красота для меня. Всё прекрасное будто насмехается надо мною, словно над гадким утенком. Пусть так, мое бремя не располагать, а создавать.

– Так вы художник? – спросила Эмма, просиявши и уверившись в своих косноязычных предположениях.

– В какой-то мере. Может быть…. – уклончиво ответил тот.

Джентльмен казался ей открытым и в то же время закрытым. Тайны лишь показывали себя мельком и вновь ускользали, завидев опасность, почуяв угрозу.

Вот они уже миновали еще несколько узких проулков, и тут внезапно остановились у возвышающегося здания, внешне походящего на маяк, так как смотровая башня с конусообразными колоннами придавала архитектуре достопамятную необычайность.

Трудно определить, кто из них более боязливо трепетал в те созерцательные минуты, ибо они вместе воодушевленно взирали на трехмерную декорацию, на фоне которой должна была разыграться развязка всего задуманного. В то мгновение несколько шагов отделяли их от сотворения великого предвиденного трагизма.

– Единственное что мы сами создаем – это помыслы. Всё остальное создано не нами, мы создаем дом, но камни не наших рук дело. Лишь мысли, кои мы направили в верное русло или в неверное изволение, способны черпать вдохновение у высших или низших сил. Пройдемте, Эмма, вас ждет увлекательное времяпровождение, я вам искренне обещаю.

И девушка последовала за указующим движением Адриана, который походил на кроткого голубя и мудрого змея, посему она беспрекословно повиновалась его детской воле, не отдавая себе должного отчета в выборе последующих действий. Ею двигал неподдельный девичий интерес, ибо завороженная живописным миром искусства, ранее для нее неведомым, она многое могла поведать о живых осязаемых цветах, а писанные маслом букеты ее ранее вовсе не волновали. Однако сейчас, ступая по каменным ступеням, она поднимается, преодолевая этаж за этажом. Вот дланью дворецкого отворяется дверь и… Яркий бьющий из всех окон свет ослепляет Эмму на несколько головокружительных секунд. Вскоре зрение девушки возвращается и ей становится видна просторная комната, освещенная большими оконными рамами. Словно поглощая последние лучи засыпающего солнца, сохраняя в светлой и прозрачной сокровищнице эфирные сгустки тепла, обитель художника слывет райским местом. Здесь ограничивающие стены не давят усредненностью, а притворный запах краски и испарения лака не мутят рассудок.

– Художник, который вознамерился вас изобразить, не использует растворители при письме, его масляные краски выжимаются из тюбиков и он наносит такой простой беспримесный состав на холст. Такова его уникальная техника и таковы его художественные предпочтения. Посему не беспокойтесь о вредных химических зловониях, здесь ничто не нарушит ваше мирное существование.

Пройдя немного по комнате, Эмма ребячески балетным волчком закружилась и, приостановившись, спросила у дворецкого, когда тот, затворив входную дверь, вернулся.

– Признайтесь, не томите меня. Ведь вы и есть тот пресловутый художник, о котором столь рьяно живописуете? Вы наглым самолюбивым образом твердите мне о самом себе.

Адриан, ничего не отвечая, перевел свой угрюмый взор на огромный мольберт со стоящим на нем холстом на подрамнике, внизу которого у самых ножек высовывались кончики старомодных ботинок, а рядом на полу стояли всевозможные цветные баночки и кисти.

– Насколько видите, художник желает писать вас прямо сейчас, поэтому, пожалуйста, сядьте на этот стул, и замрите. Лишь добрыми мыслями наполните свою душу, а тело умерьте благочинным покоем. – сказал дворецкий.

Тут девушка впервые засомневалась в своих догадках. Неужели он и вправду простой дворецкий, а настоящий живописец в данную минуту находится за мольбертом? “Вообразила себе не бог весть что, как же глупо, и опрометчиво было с моей стороны думать о подлоге, о смене ролей” – не переставая смущаться, подумала она. Ежесекундно проявляя слабость характера, Эмма твердым убеждением принудила себя не волноваться. Она села на предложенный ей стул, но дрожащие колени выдали ее явное душевное недомогание.

Дворецкий Адриан таинственным образом куда-то отлучился.

Воздушно и гармонично текло время. В воздухе витала чувственная поэзия самопознания Петрарки. Струнные трещины на стенах словно источали лиричные мотивы. Мозаичный пол рельефом причудливых контуров уподобился ковром полумесячного визиря. А белые рамы обширных окон мерцали зерцалами иных светлых миров. Всё излучало соблазн соприкоснуться, постичь тот необъятный простор иносказательного творчества.