– Еще что-нибудь для меня?

– Нет.

– Понял. Я иду к Наместнику, а ты, если увидишь Гиз, скажи ей, что я вернулся.

– Принял.

Наверное, это было лишним, а всякое излишество суть нарушение принципа Необходимости. Но Гай не удержался. Он знал – Гиз тревожится, когда его долго нет, а Гай хотел, чтобы она была спокойна и счастлива.

Он встретил ее в Сфератуме, в прошлом году, когда сопровождал туда Наместника. Именно там с ним случилось то, что должно было однажды случиться – Сопряжение.

Всякое дитя Пророка, выйдя из детского возраста, обретает способность видеть в соплеменниках будущих партнеров для продолжения рода. Произвести на свет потомство можно почти с любой женщиной, если ты здоров, и она здорова, и возраст подходящий – но так делаю животные, а не люди. Люди, чтущие Принципы, ищут Сопряжения. А его можно познать, только встретив свою истинную пару. Только Сопряженные так дополняют друг друга, чтобы в будущих поколениях свести на нет свои недостатки и усилить достоинства. Только с Сопряженным можно производить на свет детей в соответствии с Принципами. Только в Сопряжении Арав может познать высшее счастье полного служения Общине.

Свое пребывание в Сфератуме Гай помнил неясно – в голове его клубился счастливый туман. С удивительным равнодушием слушал он, как Наместники городов решают, где жить сопряженным – в Сфератуме или в Азаруме. Ему было почти все равно. Лишь бы с ней, а где – неважно. Наконец, решили, что Гиз отпустят с Гаем – на Рубеже он был незаменим.

Так благодаря Гиз Гай обрел все, о чем может мечтать человек. Ее присутствие наполняло его существование смыслом даже более высоким, чем охрана границ Чистой земли. Гай в душе благодарил Пророка за то, что встретил свою пару уже после того, как впервые пересек Рубеж. Если бы вышло иначе, как знать, решился бы он рискнуть своим счастьем и отправиться в Проклятую землю, или не хватило бы смелости?

Телесность Гиз как пары Гая была безупречна. Что же касается душевного устройства, Гай знал – она старается во всем руководствоваться Принципами, хотя и не всегда справляется. Гиз часто тревожилась попусту, а еще случались у нее приступы неразумного, бессмысленного упрямства. Но Гай был так счастлив, что иногда потакал слабостям своей пары, стараясь в остальном вести жизнь праведную.

Гай пересек площадь и свернул на проспект Скирра. В отличие от Дома Арав, что с каждым годом устремлялся все выше к небу, надстраивая этаж за этажом, Дом Скирра, напротив, уходил все глубже под землю. Старшие Дети Пророка не любили солнечного света и, если долг не призывал их к обратному, предпочитали днем скрываться в своих жилищах, в темноте и тишине.

Там были спальни и рабочие помещения, кузницы и склады, а еще – Большой Зал, где Гай со сверстниками в свое время постигал основы Принципов. Большой Зал – это Гай знал наверняка – был первым строением в Азаруме и когда-то принял под свои своды всех поселенцев. Там они переждали долгую страшную зиму, а весной вышли на поверхность и принялись за обустройство Чистой земли, на которой им суждено было узнать новую жизнь – непростую, но разумную и счастливую. Их руками был построен город, названный в честь Пророка – первый плод труда людей, родившихся в рабстве, а затем познавших свободу. Годы спустя, когда люди расселились широко и основали новые поселения, Азарум оставался их крепостью, форпостом на границе Чистой Земли. В случае нападения выродков ему предстояло первым испытать на себе их ярость. Поэтому именно здесь, в непосредственной близости от Рубежа, Проклятых изучали внимательнее и глубже, чем где бы то ни было.

Изображение Пророка, также одно из первых в Азаруме, украшало входную дверь. Зеленый глаз Азария взирал на потомков строго, синий – ласково, белоснежные крылья осеняли собравшихся. Весь вид Пророка говорил каждому: помни Принципы, и пусть община процветает.

Сотни раз, еще будучи учеником, Гай благоговейно взирал на это изображение и говорил себе – да, я сделаю все, что смогу. Ты остался один, Азарий, выродки истребили весь твой род, но ты не сломался. Ты вывел людей из рабства, в котором они томились, ты был хитрее хитрых и сильнее сильных, и потому победил. Ты отдал жизнь за общину.

Слушая рокочущий голос Наместника, Гай силился представить себе весь ужас положения Пророка. Потерять все, лишиться своей пары, остаться единственным, последним в роду – возможно ли пережить такое и сохранить рассудок? Разумеется, как и всякий человек, взыскующий праведности, Гай делал, что мог, для блага общины. Но свой род значил для него больше прочих, и это нельзя было изменить. Ему не дано было подняться до тех вершин беспристрастности, на которых пребывал Азарий, и к которым вплотную приблизились его Сподвижники. Гаю оставалось только благоговейно склониться перед тем, кто сказал: «Когда был истреблен мой род, я умер тоже. Умер для себя, но воскрес для других, и отныне себе не принадлежу, и род мой – все вы, и вас нареку Детьми моими».

Боясь пропустить хоть слово, Гай и другие молодые Арав слушали рассказ о том, как Пророк готовил Исход, как он один остался в Проклятой земле, чтобы прикрыть убегающих оттуда людей. Каждый представлял себя на его месте. Пророк стоял на невысоком холме – Гай видел этот холм во время своих блужданий в Проклятой земле и благоговейно прикасался к нему – а люди бежали мимо. Вот уже последний пересек Рубеж. Но этого мало. Нужно дать им время уйти подальше, а силы на исходе. Какая это ответственность – и какое счастье… Пророк, используя свой беспримерный дар, сколько мог внушал выродкам, что ничего особенного не происходит, что их рабы по-прежнему на своих местах. И только когда беглецы оказались на безопасном расстоянии, Азарий, обессилев, позволил Проклятым увидеть правду, и те в ярости растерзали его.

– Они погубили Пророка, – говорил Серапион, и зал молчал. Многие потихоньку плакали. – Да, потеря наша была горька. Он погиб – последний из рода Кабу. Рода, обладавшего способностью влиять на мысли Проклятых, и потому истребленного выродками с неслыханной жестокостью. Принесена была жертва, великая и необходимая. Но, – торжествующе восклицал Серапион, воздевая руки, – хотя сам Пророк погиб, его Сподвижники остались живы. Они возглавили шесть уцелевших родов, они дали нам Принципы, чтобы мы процветали. Сделайте все, чтобы оказаться достойными их, дети мои! Клянетесь?

– Да! – выкрикивал Гай вместе со всеми, и ему казалось, что его голос многократно умножается, становится громовым. – Да!

– Когда мы исполним свое предназначение или погибнем, исполняя его, прах наш ляжет в Чистую землю и приумножит ее силу или же сгорит в печах наших домов и даст живым тепло. А дух, вечный дух, заслужит бессмертие! Он присоединится к Пророку, Сподвижникам и всем умершим праведным, чтобы вместе с ними поддерживать чистоту нашей земли. Следуйте, дети мои, Принципам, во всем и всегда! Иначе вас ждет страшная участь – умереть зря. И тогда души ваши останутся блуждать в пустоте и одиночестве… – почти шепотом заканчивал Серапион.

Гай настолько погрузился в воспоминания, что чуть было не пропустил появление Наместника. Серапион был встревожен, но собран и целеустремлен, как и подобает тому, на ком лежит огромная ответственность. Глаза Наместника горели желтым огнем силы духа и разума. Он несколько раз прошелся взад-вперед, разминая поочередно каждую пару рук – могучую нижнюю, ловкую среднюю и искуснейшую верхнюю.

– Кастор пропал, – сказал наместник просто и буднично. – Похоже, выродки захватили его живым и увезли с собой.

Людей на площади перед резиденцией Наместника собралась тьма-тьмущая. Вздумай какая-нибудь дама лишиться чувств при виде выродка, упасть бы ей не удалось – так и осталась бы торчком, такая была теснота. Благородных, ремесленников, торговок, нищих, магов всех Орденов, женщин с детьми, гулящих девок и всякого прочего люда набилось, как огурцов в бочку.

Квентин не любил толпы и по доброй воле не подошел бы к ней и на арбалетный выстрел. Но ему нужно было увидеть выродка, нужно было убедиться, и он принялся прокладывать себе путь в человеческом море. Оно нехотя пропускало его и Лугару, державшегося сзади, и тут же смыкалось у них за спиной. День выдался холодный, накрапывал мелкий дождик, и дыхание сотен собравшихся повисало в воздухе облачками пара. Чувствуя, как влага липнет к коже, Квентин брезгливо морщился. К тому же, Гертруда заставила его надеть по случаю праздника парадный камзол, почти новый и оттого неудобный, а сверх того подбитый мехом плащ, который полгода пролежал в сундуке, пересыпанный лавандой от моли. Квентин не выносил запаха лаванды.