Ужин был съеден. Лугару благословил хозяев дома и ушел, оставив после себя едва ощутимый запах храмовых благовоний. Квентин запер за ним дверь и уселся перед камином, в том кресле, где при жизни любил сиживать наставник, Кривой Альберт. Как и все вещи в хозяйстве учителя, кресло было старое, ободранное, неприглядное – но слов нет, до чего удобное.

– Вот и закончился твой сезон, – сказала Гертруда, пристраиваясь на ковре у его ног. – Теперь и дома станешь чаще бывать.

В ее словах Квентину послышался укор, вполне, впрочем, справедливый.

– Да, теперь чаще буду… тут, – он хотел сказать «с тобой», но язык не повернулся. – Слышала, что Лугару говорил про выродка? Пойдешь со мной смотреть?

– Нет, спасибо. Он противен и страшен, наверное. Я лучше в Храм. В день Сподвижника Марка сам маг Винсент будет читать проповедь, я не хочу пропустить… А ты ступай, взгляни на чудище. Но сегодня вечером… Ты останешься со мной? – Гертруда старалась говорить безразличным тоном, но притворяться она умела еще хуже, чем Квентин.

Да, – твердо сказал он. – Сегодня я из дома ни ногой.

Преодолев половину пути до города, Гай вдруг почувствовал тревогу. Дома что-то случилось. Нет, не с Гиз, храни ее Азарий от зла, – это бы он сразу понял. Но происходило нечто, что требовало его присутствия, и Гай прибавил ходу.

Не задев ни одной колючки, он пробрался сквозь заросли кошачьей рябины, по осени безопасной, утратившей до первого тепла способность усыплять свою жертву и пить ее кровь; легко перебежал через топкое место, где в прошлом году прикончил молодого выродка, увязшего в болоте и совершенного выбившегося из сил; нырнул под низко нависшие ветви старого дуба и там, под слоем синего мха нащупал стальное кольцо и откинул крышку люка. Открылся вход в шахту. Пророк Азарий, изображенный на крышке изнутри, обычно взирал на входящих спокойно и строго, но сегодня он показался Гаю встревоженным. Гай не удивился. Он давно привык к тому, что портреты Всевидящего всякий раз выглядят по-иному. Цепляясь за вделанные в стену скобы, Гай стал быстро спускаться.

Небесный свет сюда не проникал, но Гаю вполне достаточно было бледного свечения плесени, растущей в шахте. Достигнув дна, Гай продолжил свой путь под землей. Выродок или же просто чужак, окажись он здесь, не сделал бы в этом туннеле ни шагу. В полу были открытые колодцы, что вели на уровень или на два ниже. Гай, с детства ходивший этим путем, перепрыгивал их, не задумываясь.

Он знал, что над его головой – с полсотни локтей земли, а выше – заросли кошачьей рябины, посаженные его предками в древности, должно быть, сразу после Исхода, и за долгие годы образовавшие непролазную чащу. Попасть в Азарум с этой стороны можно было только по туннелю, с прочих – по болоту, где наводились наплавные мосты, день и ночь под охраной бдительных Хараш. Незамеченным и непрошенным в город было не проникнуть.

Добежав до круглого подземного зала под площадью Пророка, Гай остановился. Страж был давний знакомец – Хараш по имени Чет, изувеченный в бою с выродками, потерявший одну ногу, но все еще достаточно сильный, чтобы приводить в движение открывающий дверь механизм. Он отлично знал Гая, но как предписывали правила, тщательно его осмотрел и обнюхал, прежде чем пропустить.

Наконец, Чет повернул колесо, и над головой у Гая бесшумно отворился люк. Бледное пятно вечернего света, ослабленного расстоянием, легло на земляной пол. Этот люк и весь механизм были ровесниками города, но, как и все изделия древних, до сих пор работали превосходно.

Через несколько вдохов Гай был уже на поверхности.

Он оказался на площади, откуда шесть проспектов вели к Домам шести Родов. Здесь же помещалась клепсидра, в два роста Гая высотой. Вода, перетекая из одной чаши в другую, задавала ритм жизни всей общины. До вечерней трапезы оставалось менее четверти чаши. Гай вихрем понесся к Дому Арав.

Дом Арав, как и все прочие Дома за годы существования Азарума превратился в бесчисленное множество жилых и хозяйственных построек. Род Гая был многочисленным и плодовитым, и, по мнению Гая, да и не только его, самым полезным после Скирра.

Разумеется, все выполняют свое предназначение, все способствуют процветанию общины. Скирра говорят с Азарием и передают другим детям Пророка волю его. А еще они изобретают полезные механизмы и лекарства, наблюдают движение небесных тел, предсказывают погоду, распределяют работу. Все что делается в общине самого важного, все что делается нового, делают они. А если наступает время общей беды, когда нужно сражаться – никто не сравнится со Скирра. Сила Скирра – сила горного потока или урагана, ярость Скирра невообразимо страшна, смелость Скирра такова, что один Скирра может обратить в бегство стаю свирепых гжамырей. Но лучше этого не допускать – мудрые Скирра немногочисленны, они редко приносят потомство, и в возраст зрелости вступают нескоро, так что каждый Скирра в общине – сокровище, которое следует неустанно беречь.

Хараш полезны по-иному. Говорят они скудно и непонятно, сложные затеи – не для них. Но нет охотников и сторожей лучше Хараш. Никто не сравнится с ними в остроте зрения, в тонкости нюха. А еще они необычайно быстры, и если нужен вестник, то пусть это будет Хараш. В отряде Защитников Хараш и Арав было поровну, и без Хараш Гаю и его соплеменникам на Рубеже пришлось бы трудно.

Арав не так мудры, как Скирра, не так сильны и быстры, как Хараш, зато они умеют приспосабливаться к любым обстоятельствам, не боятся никакой работы, легко исцеляются от ран и болезней и менее прочих подвержены действию ядов. Когда Скирра повелевают, именно Арав знают, как объединить усилия детей Пророка из разных Домов, чтобы исполнить их волю.

Многочисленнее прочих род Барас, потому что Барас очень плодовиты. Живут они недолго, но быстро входят в возраст. Едят они много, но в еде очень неприхотливы – если есть каша и мясо, хорошо, а если нет – будут есть траву и жуков. Говорят они лучше, чем Хараш, но приказы понимают только самые простые. Зато они сильны, исполнительны и за любое дело умеют взяться дружно. Нужно ли вспахать и засеять поле, построить дом или дорогу, прорыть канал – Барас справятся со всем. Главное – растолковать им, что надо делать, и присматривать за ними, чтобы, увлекшись, не наделали вреда себе и другим.

Род Альмас Гай глубоко уважал, но без надобности никогда не входил с ними в сношения. И дело тут было не в принципе Целесообразности – просто Гаю рядом с Альмас становилось не по себе. Это было глупо и неразумно, он это знал – но ничего не мог с собой поделать. Все знания человечества, вся история рода людского, все, что было пережито, придумано, услышано и увидено детьми Пророка – все хранилось в огромных головах Альмас. Они никогда ничего не забывали. Сами обеспечить себя укрытием и пищей Альмас не умели – о них заботились другие дети Пророка: кормили их, согревали, защищали. У многих Альмас ни рук, ни ног не было, или же были, но крошечные. Всякий Альмас – прежде всего голова, а остальное – только приложение к ней. И Гай, если уж на то пошло, понятия не имел, откуда берутся новые Альмас. Просто в какой-то момент рядом с большим находили еще одного, маленького. Гай как-то спросил об этом Наместника, но тот сказал, что Гаю этого знать не нужно – и Гай больше не спрашивал.

И был еще один род. Скайла. Но про них никто никогда не говорил. Никто никогда не ходил к их Дому. Никому никогда не удавалось рассмотреть их как следует – да и не хотелось. Когда приходит твой срок, являются Скайла и разлучают душу с телом, а затем решают – проводить ее к Пророку и умершим праведным или же оставить блуждать в пустоте. Вот и все, что следует знать о них.

Гай свернул на проспект Арав. У главного входа в Дом в теплом бревенчатом домике жил Эммануил из рода Альмас – Голос Дома. К нему и поспешил Гай.

– Есть что для меня, Эммануил? – спросил он, сунув голову в окошечко.

– Тебя ждет Наместник, отправляйся немедленно, – голос у Эммануила был пронзительный как дудка. Таких Альмас в Азаруме было мало – они обычно еле шептали. Хорошо, что есть Эммануил, который всех помнит, передает сообщения и говорит громко.