Док устроил отдельный брифинг для своих, где и выяснились подробности нашего вклада в общее дело. Мамон, как всегда, отвечал за техническую часть. Михалычу майорский чин не позволял светиться в сомнительного рода мероприятиях, а все остальные должны были патрулировать границы участка, протяженностью более десяти километров. Чтобы никто лишний не вошел и не вышел, покинув зону боевой операции. Для удобства передвижения выделили восемь снегоходов и три дрона. По мне так ресурсов достаточно, учитывая факт глухой местности и сугробов по колено, но командир все равно остался недоволен. Он всегда любил работать с запасом, а тут народа с гулькин нос, да и тот не в лучшей форме. Болячки, лишний вес, низкий мышечный тонус — мирная жизнь расхолаживала.

— Будем работать двойками, — решил Док. — Мамон, на тебе дроны и «око». Отвечаешь за работу связи. Бармалей и Варяг будут в первом звене, я и Чапай во втором…

— А Василий куда? — вмешался Мамон. — Я понимаю, что снегоходы на ручном управлении, но в седле еще удержаться надо.

— Твою же…, - командир выругался. — Василий, а ты чего молчишь?

А я что? Я на снегоходах давно не катался, поэтому как оно выйдет с культяпками, понятия не имел.

Командир думал не долго. Погладив гладко выбритый подбородок, вынес свой вердикт:

— Поедешь со мной. На Буране сзади имеется пассажирское со спинкой, с него точно не свалишься.

— А кто в вашем звене вторым номером будет? — снова подал голос Мамон.

— Никто, мы с Василием сами управимся.

— Не-е, командир, так не пойдет. Сам же говорил, что снегоход штука ненадежная. В лесу под снегом пеньки всякие, стволы поваленные лежат.

— Я сказал, управимся! — командир повысил голос, но тут зашумели мужики. Казацкой вольности в отряде не допускалось, но когда Док пер против законов логики, что надо признать, случалось с ним крайне редко, можно было и возмутиться.

— У нас нечетное число получается, — привел весомый аргумент Мамон. — Поэтому или одного бойца в патруль направлять или к вам в пару.

Против этого командир не нашелся, что возразить.

— Хрен с вами, — вздохнул он, — пускай будет Федор. Угомонились? А теперь продолжим…

До начала операции оставалось пять часов, поэтому каждый занялся своим делом. Защелкали патроны, наполняя рожки, в воздухе запахло маслом и железом. Мамон принялся настраивать рацию, периодически выдавая в эфир пронзительный скрежет. Дядя Федор с Варей затеяли карточный поединок, а я решил вздремнуть, благо теплый воздух в палатке располагал.

Последняя ночь выдалась бессонной. Укатала меня Диана Батьковна, как ту самую сивку из пословицы про крутые горки. Девушка только поначалу была робкой и стеснительной, словно девственница в первую брачную ночь, а потом, когда вошла во вкус… Хорошо с ней было, чего уж теперь скрывать. В девушке нравилось всё: как она ворчит, как спорит, как посапывает, забавно приоткрыв рот. Мог часами сидеть и смотреть, как она просто пьет кофе. Или слушать рассуждения об эпохе итальянского неореализма в кино.

Может это любовь такая, как описывают в романтичных книжках, а может просто страсть — вспыхнувшая яркой искрой на пару месяцев. Не знаю, не хотел об этом думать. Плохой это знак — забивать голову лишним перед боевой операцией.

Устроившись поудобнее на тюках с зимней одеждой, я закрыл глаза и сам не заметил, как задремал. Сон вышел поверхностным и липким, словно потная кожа в жару.

Мы сидели с батей на кухне и молча пили чай. Отец редко разговаривал по трезвянке, все больше, когда выпивал. В своей неизменной майке-алкоголичке, вечно заляпанной соусом и жиром, провонявшей дешевым куревом. Мать, пока была живой, чуть ли не каждой день застирывала, но отец словно назло пачкал и пачкал. А может просто вечно дрожащие с похмелья руки были не способны удержать поднесенную ко рту ложку.

— Чё, сынок, уставился? Жалко папку?

Детские ладони сами с собой сжались в кулаки.

— Убить хочешь? Лучше бы убил чем вот так.

Он отодвинул стол в сторону, демонстрируя ноги в синем трико. На вытянутых коленках расплывались темные пятна.

— Помнишь, что со мною сделал, прежде чем сбежать? Выродок ты, тварь неблагодарная. Я же тебя породил, я же отец родный, а ты битой, сука.

Я прекрасно помнил, что натворил. И жалел только об одном, что не сделал это раньше. Что не взял дубинку и не перебил коленные чашечки, превращая кости в труху. Что не хватило смелости прибить гада, когда жива была мать…

Он верещал и ползал, а я бил наотмашь, раз за разом опуская дубинку. Бил не жалея сил, как делал этот гаденыш, когда лупил мать. Никакой жалости, никакой пощады, пока не выдохся и не устал.

— Я же, сынок, все оставшуюся жизнь на костылях. Из-за тебя, паршивца такого… Хочешь посмотреть! Хочешь!!! Во что ноги мои превратил!!!

Мне было глубоко плевать на этого отброса. Зачавшего по пьяни и больше никакого участия в моей судьбе не принимавшего. Если не брать в расчет бесконечные пинки и подзатыльники.

Человек, по недоразумению называемый отцом, никогда не останавливался. Он просто не умел этого делать. Если бухал, то до обоссанных портков, если психовал, то до разбитых костяшек. Бил сам или его били…

Но то в реальности, во сне же он вдруг зашелся булькающим смехом. Раскрыл рот и начал трястись, словно эпилептик во время припадка.

— Что, Алёшка, наказала тебя судьба… за папку-то, а? Где твои ноги, сынка? Потерял?

Дрожащий старческий палец ткнулся в мою грудь. Я дернулся от резкой боли и… проснулся.

В палатке ничего не изменилось: Мамон по-прежнему возился с железками, Федя с Варей резались в карты. Попытавшись встать, я ощутил все последствия сна в неудобной позе. Мышцы ныли и стонали, словно полночи мешки с цементом ворочал. Честное слово, лучше бы и не ложился.

Культи охотно отозвались болью, стоило занять вертикальное положение. Ну да они завсегда плачут, дай только повод.

— О, Василий Иванович, а вы чего не спите? — подал голос Федя.

— Поспишь тут, когда накурено, — проворчал я. Натянул капюшон куртки и захромал в сторону выхода.

— А я говорил Мамону, нехрен сигаретами баловаться, — послышался за спиной голос Бармолея. — Мало того, что другим атмосферу испортил, так еще и себе на рак заработает.

— Поговори у меня… Без связи оставлю, — не остался в долгу Мамон, но разве Бармалея этим остановишь.

— Диабет — есть, геморрой — пожалуйста, ожирением страдаешь, — начал он перечислять, загибая пальцы. — Чего еще для полноты счастья не хватает — рака гортани?

— Да уж лучше рак, чем паразиты в мозгах.

— Откуда?

— Оттуда. Кто сырое мясо жрал?

— Да уж лучше сырую печень кушать, чем негру тифозную трахать.

Понеслось… Все-таки Бармолей на редкость скандальный тип. Умудрялся создавать конфликт на ровном месте.

Я вышел из палатки, попутно ёжась и втягивая голову в плечи. Хорошо было на улице, морозно… Под протезами похрустывал свежевыпавший снег. Облачка пара, вырвавшиеся изо рта, медленно растворялись в звездном небе.

Возле бортового КАМАЗа замерла фигура командира. Несмотря на холод, Док стоял нараспашку, засунув руки в карманы курки. На свежевыбритых щеках играл румянец. Интересно, кто приучил к лезвию: жизнь столичная или молодая супруга? Помнится, в Африке он постоянно ходил заросшим, словно дикобраз.

— Опять ругаются? — поинтересовался командир, даже не повернув головы в мою сторону.

Я молча кивнул.

— Бармолей?

— Ага.

Шум из палатки доносился даже до приспанного снегом грузовика. Особенно ярился Мамон, окончательно переключившийся на неформальную лексику.

Командир вздохнул, выдав густое облако пара в воздух. Поднял руку и посмотрел на часы. Одна из привычек Дока: он никогда не гасил пламя раньше времени, позволяя конфликту хорошенечко разгореться — сжечь накопившуюся усталость и раздражение. И это реально работало, особенно когда был жив Индус.