— Товарищ майор, его нужно срочно разбудить. Пускай медсестры Василия Ивановича растолкают: если понадобится, водой обольют или током ударят, но разбудят. Знаю, все сказанное звучит глупо, но поверьте — это очень важно. Он сам все объяснит, когда проснется.

Если проснется…

Ждал матерного посыла в дальние края, как это было принято у того же Василия Ивановича. В лучшем случае допроса с пристрастием: зачем, да почему. Но товарищ майор из полиции удивил в очередной раз:

— Информацию принял, Никита Синицын. До связи…

В трубке послышались короткие гудки — абонент разорвал соединение. Теперь осталось последнее.

Пролистнув список абонентов, я выбрал фамилию Сарбаева и нажал на вызов. Трубку никто не взял: ни с первого раза, ни с пятого… Может просто спит? Оно и не удивительно если посмотреть на время.

Я поднес сотовый к глазам, и тяжелая капля упала прямо по центру экрана, расплываясь и искажая циферблат часов. Провел ладонью по волосам и понял, что до сих сижу мокрый. После процедуры умывания так и не удосужился вытереться полотенцем.

Но теперь-то можно выдохнуть. Сделал все что мог и даже больше, вспомнив про «разбудить» самого Василия Ивановича. Надеюсь, ему хватит патронов на бессмертного Щелкуна.

Оставив Сарбаевой сообщение, чтобы по возможности вышла на связь, отложил телефон в сторону и откинулся на подушку. Закрыл глаза и попытался успокоить дыхание. О том, чтобы заснуть, речи даже не шло. Тело принялось колотить: то ли от нервов, то ли от ночного холода, прокравшегося сквозь приоткрытое окно в квартире. Стоило опустить веки, как начинал видел образ убитой и изнасилованной девушки. Не знаю, почему меня так пугала эта картина. Висящие на стене поварешки с лопатками, ровный ряд тарелок в кухонном шкафчике, электрический чайник в углу и труп… Бытовая зарисовка — тело на кухонном столе. Куда там твари с вечно клацающими зубами, пытающейся запихнуть кулак тебе в рот. В глубине души понимаешь, что Щелкуна не может существовать в реальности, что это всего лишь образ, украденный из старого фильма ужасов. В отличии от мертвой Сарбаевой…

Закутавшись в теплое одеяло, я вышел на балкон. Переступив порог, поежился, увидев за стеклом крупинки падающего снега. Неужели пришла зима? Захотелось сварить горького кофе, забраться с ногами на диван и тупо пялиться в черное небо, подсвеченное миллионами электрических огней. Я бы непременно так сделал, но идти на кухню, искать пакет с зернами было лень. Поэтому добрел до диванчика и замер перед столиком с забытым фотоальбомом. Он лежал здесь с той самый поры, когда его смотрела Агнешка.

Взял кожаный переплет в руки. Пролистнул несколько страниц, убедившись, что все фотографии на месте. А вот и та самая из сна, где мы были вместе с Дашкой. Именно этот снимок она подарила на прощание, оставив на обратной стороне памятное послание.

Вытащив карточку, я перевернул ее и прочитал надпись, выполненную красивым каллиграфическим подчерком: «моему рыцарю» и «люблю» с тремя восклицательными знаками. Внизу шли сердечки, нарисованные в красном цвете с аккуратными крылышками на выпуклых боках.

Тогда мне это казалось крайне глупым: не любил щенячьих нежностей вроде красивых слов или подарков, отмеряющих этапы отношений, что придорожные столбы километраж. Но это было тогда… Дашка, где ты сейчас? Все ли у тебя нормально, все хорошо?

Она частенько называла меня рыцарем, говорила, что я настоящий храбрец, защищающий её от нападок одноклассников. Только причем здесь храбрость? Просто раздражали дебилы, втроем, а то и вчетвером издевающиеся над одной беззащитной девчонкой. Она что виновата, что от природы была даже не толстой, лишь пухлой слегка. Но нет, ты все равно будешь жирухой. И звать тебя будем «толстой Дашкой» и дружить с тобой западло, потому что жирная и руки потеют. Чем не повод для насмешек и издевательств, особенно в школьной столовой. Она и ходила туда одной из последних — все ждала, когда народа поубавится.

Провожу пальцами по глянцевой поверхности снимка. А ведь у нее красивые черты лица: голубые глаза, большие пушистые ресницы, и аккуратные ямочки на пухлых щеках. Интересно, как Дашка выглядит сейчас, спустя годы? Наверняка превратилась в роковую красотку, за которой пацаны табунами бегают. Тусит и развлекается по полной программе, забыв о всей той херне, что творилась в начальной школе. Мне почему-то отчаянно хотелось в это верить. Дашка заслуживала счастья…

Я в жизни не встречал людей с таким добрым характером. Не добреньким, когда жалеют брошенного щенка, и ненавидят всех остальных, а по-настоящему светлым, открытым остальному миру. Только вот окружающий мир этого не ценил, и частенько плевал внутрь. Она даже на обыкновенную злость была не способна. Я тщетно пытался научить ее отвечать ударом на удар, хамить и грубить в ответ. Неужели так сложно ненавидеть тех, кто издевается над тобой, причиняет боль? Это же элементарные вещи?! Но Дашка просто не понимала зачем, словно при рождении в нее забыли заложить нужную программу. Не зря про Топольницкую говорили, не от мира сего. Так оно и было.

«Отважишься сразиться с хрупкой девой, о юный рыцарь?» — всплыла в памяти фраза, произнесенная издевательским тоном. Нет, она не могла принадлежать Дашке, в ее голосе даже ноток таких не было. Это свежее воспоминание, из случившегося недавно.

В ночных сумерках, заполненных крошкой падающего снега, проступили безупречно красивые черты лица, застывшие в неподвижности, словно окаменевшие на морозе. Ледяная королева даже улыбаться толком не могла, лишь слегка приподняв уголки рта.

«О, храбрый рыцарь», — дразнила она, сидя ровно на том же диванчике, где и я сейчас.

Рыцарь… Что за херня творится?!

Лечащий врач оказался мужиком упертым. Долго не хотел выпускать из больницы, ссылаясь на положенные процедуры.

— В конце концов это просто опасно, — заявил он, решив надавить на потаенные страхи любого здравомыслящего человека. — У вас может разойтись шов и внутренности вывалятся наружу. От этого умирают!

Тоже мне, напугал ежа голой жопой. Кишки не ноги, если рукой придерживать, никуда не денутся. Да и рана моя почти затянулась, сверху медицинским клеем залить и бок, как новенький будет.

В конце концов врач был вынужден отступить. Медсестра нанесла на шов слой силиконового геля, а Михалыч прикупил внизу специальный корсет.

— И куда тебя черти несут, — бормотал он, помогая с завязками. Толстые трясущиеся пальцы с трудом справлялись с изворотливыми шнурками. Пришлось попросить помощи у медсестры.

— Василий, ты на себя в зеркало посмотри. Весь больной.

Кто бы говорил… Михалыч выглядел не лучше моего: изрядно опухший, с проступившей сеточкой сосудов на мясистом носу. Да и сложно быть другим, когда тебя похмельного будят посреди ночи и заставляют лететь по пустынным улицам города на другой конец. Тут не только рожа будет помятой…

Надо отдать должное Михалычу, он меня таки добудился. Точнее не он сам, а медсестры по его указанию. Песка уже было по колено, когда я с сипением вырвался в реальность из лап глубокого сна, вдыхая горящими легкими капли ценного кислорода.

Выпив стакан воды и придя в чувства, я попытался самостоятельно выписаться из больницы. Чему, разумеется, воспротивились медсестры во главе с дежурным врачом. Лошадиная доза успокоительного была наготове, но тут вовремя подоспел товарищ майор. Уж не знаю, красные корочки ему помогли или непереносимый запах перегара, но из больнички он меня вытащил в самые короткие сроки.

По пути на первый этаж мы заглянули в кладовую за коробкой личных вещей: пятирублевая купюра, паспорт, круглая отвертка, которую вечно таскал с собой, чтобы подкручивать разболтавшиеся болты у протезов и самое главное — телефон.

— Включать только в холле, — произнесла женщина на выдаче, заметив мои манипуляции с сотовым.

В холле, значит в холле. Тем более что идти до него всего ничего — спуститься по лестнице и пройти десять метров по короткому коридору.