Щелкнув затвором, сунул старенький Грач в боковой карман, и начал медленно подниматься наверх. Десять лестничных пролетов — не так уж и много. Особенно если не спешить, и делать короткие перекуры на площадках. Аккуратно, ступеньку за ступенькой, перешагиваю не торопясь.

Фикусы на подоконниках были ровно такими, какими я их и запомнил. Толстые мясистые листья, блестящие под светом яркой электрической лампы. Сухая земля и пятикопеечная монетка, засунутая неизвестным шутником в горшок: то ли наудачу, то ли в надежде вернуться. Я еще понимаю, когда люди кидают монетку в море или в фонтан, но в подъезде зачем оставлять?

Пролет за пролетом, ступенька за ступенькой. Странно, но на втором этаже никаких изображений не обнаружилось: ни зайчат, ни медвежат — голые унылые стены. Это что же получается, Диана Ильязовна меня обманула?

Бью кулаком по заедающему шарниру и продолжаю подъем. Вслушиваюсь в тишину, пытаясь вычленить подозрительные звуки. Подъезд живет своей обычной жизнью: где-то работает телевизор, спорят глухие голоса за стенкой, многими этажами выше хлопнула дверь. Хлопнула, а следом послышались торопливые шаги.

Засовываю руку в боковой карман и нащупываю ребристую рукоять.

Шаги набирают ход. Кажется, словно вниз летит ребенок, перепрыгивающий по две, а то и по три ступеньки за раз. Цепляющий на ходу перила и с громким «ба-бах» приземляющийся на бетонную площадку.

Прислоняюсь плечом к стене и замираю. Как бы не сбил ненароком, уж больно шустро несется. Шаги все ближе и ближе, задрожали перила от прикладываемых к ним усилий. Последний пролет и…

— Малой?!

На верхней площадке, едва не врезавшись в стену, замирает Синицын.

— Василий Иванович? — пацан удивлен не меньше моего. Одет в теплую толстовку с капюшоном на голове, в руках объемный мусорный мешок синего цвета

— Ты чего здесь забыл?

— Я? — Малой даже опешил от такого вопроса. — Я вообще-то здесь живу, а вот что вы здесь делаете? Вам в больнице лежать положено.

— Подожди, — перебиваю я парня, — что значит живешь? В одном доме с Сарбаевой?

Возникла неловкая заминка, а затем последовало осторожное «нет», словно парень был не уверен в моих умственных способностях.

— Я точно помню этот подъезд, фикусы и рисунки на первом этаже.

— Какие рисунки? — все столь же осторожно интересуется Малой.

— Медвежонок в шортах, зайчиха в платье.

— Какой медвежонок, Василий Иванович? Вы зачем из больницы сбежали?

— Я не…

Я ни хрена не помнил. Вроде бы лежал в палате, жевал апельсины, обдумывая сложившуюся ситуацию и вдруг… Опускаю глаза и шаркаю ногой по ступеньке. Звук вышел такой, словно под подошвой шебуршит множество песчинок. Да так оно и есть, на пол натекла лужа песка. Странная картина для идеально чистого подъезда.

Поднимаю голову и смотрю в округлившиеся от страха глаза Малого. Сообразительный пацан, моментально все понял.

— Василий Иванович, это как? Мы… мы снова провалились?

— Не ссы, Малой, сейчас разберемся.

Опускаю ладонь в боковой карман и извлекаю на свет пистолет, потерянный на днях в Пушкинском саду. Оружие есть, а дальше как-нибудь разберемся… Чай не впервой.

Пронзительная трель телефонного звонка ударила по ушам. Она не просто разбудила меня, она буквально вырвала из объятий сна, выкинув в реальность с головной болью и слипающимися глазами. Помнится, Олька все жаловалась на рингтон, просила поставить что-нибудь мягкое и мелодичное, а не звук дребезжащего металла.

— И где ты его только откопал, Кит? — жаловалась она сонным голосом. Протягивала руку и начинала теребить пальцами короткий ежик волос.

Где-где, в настройках по умолчанию, спасибо разработчикам.

Я нащупал в складках одеяла гладкий корпус сотового и перевернул его — по глазам резануло ярким светом: сплошное белое пятно вместо экрана. Единственное, что я успел заметить — зеленая кнопка вызова. В нее и тыкнул пальцем, в слепой надежде, что попал.

Телефон несколько секунд молчал, а потом из динамиков прогремел знакомый голос:

— Синицын, ты чего, спишь?

Нет, в футбол играю… Что за дурацкие вопросы посреди ночи.

Перевернувшись на спину, поднес сотовый к уху. Блин, в него еще и говорить надо, язык спросонья еле шевелится.

— Дюша, ты на часы смотрел?

— Так Новый год же на дворе, — удивился Соломатин.

— Гудеть днем и ночью, — послышался на заднем фоне довольный голос Пашки. Ну в этом товарище я не сомневался — пока не наступит роковое утро восьмого числа, Бурмистров будет гулять.

— Короче, Синица, бери такси и приезжай. Мы сейчас в Боярских Палатах, номер сняли с парилкой и бассейном.

— И бильярдом, — вставил Пашка свои пять копеек.

— И бильярдом, — подтвердил Дюша. — Короче, мы тебя ждем.

— Не… я не поеду.

В трубке возникла пауза, а после осторожное Пашкино:

— Чего он там? Ломается?

— Синица, мы тебя не спрашиваем, мы тебя ждем. Руки в ноги и в такси.

Признаться, я поначалу даже растерялся от такого напора. А потом вспомнил, что обещал пацанам совместный поход в центровой комплекс города, где была не только сауна, но и множество других развлечений, вплоть до гольфа с картингом. Были бы деньги… Деньги у меня как раз были, а вот чего не было, так это желание подрываться среди ночи и ехать бухать.

— Вы на часы смотрели, тусовщики?

— Новый год на дворе! — вновь заорал Пашка.

— Паштету передай, что Новый год закончился пять дней назад. А если он будет продолжит пить в том же темпе, то до первой тренировки рискует не дожить.

— Короче, ты не приедешь, — заключил Дюша.

— Короче, нет.

— У тебя там все нормально? Вчера дозвониться не смог.

Оно и не удивительно, в больнице запрещено пользоваться сотовой связью, вплоть до административного штрафа. Но об этом я умолчал, впрочем, как и о причине своего визита в медицинское учреждение. Ни к чему пацанам голову забивать лишней информацией, пускай отдыхают и веселятся.

Я скомкано попрощался и, отложив телефон в сторону, тяжело выдохнул. Денек выдался так себе, теперь и ночью покоя нет.

Вчера несколько часов проторчал в холле больнице: перечитал все имеющиеся журналы на столике, изучил плакаты по профилактике болезней и обпился дешевого кофе из аппарата. По словам лечащего врача все с Василием Ивановичем будет нормально: ножевой порез брюшной полости без повреждения внутренних органов и большая, но не смертельная кровопотеря. Отлежится пару недель, оклемается, а дальше снова в строй.

Я и без заверений врача был спокоен за уборщика: Василий Иванович калач тертый, он и не из такой задницы выбирался, а вот Диана Ильязовна… Пугала она меня серым цветом лица и безжизненным взглядом, как у зомби.

Сначала ошиблась с диагнозом: то ли кто-то из персонала напутал, то ли сама придумала, похоронив Василия Ивановича раньше срока. Потом сидела и молчала, не реагируя на слова и не подавая признаков жизни.

Я толком не знал, как к ней подступиться. С ровесниками просто, а тут взрослая женщина, учительница, вся из себя такая строгая и вдруг сломалась. И как такое чинить? Спустился вниз, купил кофе с шоколадкой, но она отказалась. Предложил отвезти домой — ноль реакции. Спрашивается, и чего так переживать, когда обошлось и все живы? Мало ли придурков по ночам шляется, к прохожим пристает, особенно в районе парка. Зная характер Василия Ивановича… не удивлен, одним словом.

Я несколько раз порывался уйти из больницы. Один раз даже вышел на крыльцо — постоял, посмотрел на парковку, заставленную каретами скорой помощи, да и вернулся обратно. Почему остался, сам толком не понял. Может все дело в чувстве ответственности, внезапно зародившемся внутри. Конечно, глупо звучит… кто я и кто она. Это Диана Ильязовна на правах учительницы должна управлять ситуацией, а не выпускник средней школы, у которого других забот нет: только и делать, что торчать в пропахшем лекарствами холле.