Я видел несколько картин, выполненных с помощью специализированных компьютерных программ: женщины в полупрозрачных одеждах, напоминающих то ли богинь, то ли ангелов. Мужчины в блестящих доспехах, попирающих ступнями поверженных монстров. Подтянутые, атлетичные, с горящим взором и белыми кучеряшками волос… далеко до идеала лысеющему Аркадию Борисовичу, обладателю пивного брюха в неполные тридцать лет.

Диана скрывала свои увлечения: от коллег, от администрации школы, а по мне так зря — такими работами гордиться надо, а не стыдится.

Девушка несколько секунд постояла на крыльце, а потом быстрым шагом принялась спускаться вниз. Черные сапожки замелькали по залитому светом асфальту.

Кирпичного цвета «Даут» моргнул фарами, но Диана не заметила поданного сигнала. Голова в шляпке склонилась, всматриваясь в непроглядную темень впереди. И только когда водитель нажал на клаксон, девушка вздрогнула и обернулась. Казалось бы, при виде знакомой машины на лице должно было появится облегчение, но все случилось с точностью наоборот — маска страха… растерянности. Молодая учительница замерла, словно раздумывая, бежать ей назад, под защиту школы или вперед, в сгустившуюся темноту.

В итоге она выбрала второе. Не дойдя полсотни метров до булыжной мостовой, свернула налево, на асфальтовую тропинку, петляющую вдоль школы. Вполне комфортную для человека и слишком узкую для автомобиля. Ни одна машина не сможет пробраться сквозь заросший яблонями сад. Что ж, выбор вполне очевидный, только девушка не учла тот факт, что любой сад можно объехать и подкараулить на выходе.

Поэтому водитель не стал торопиться, лишь моргнув фарами вслед беглянки, словно говоря тем самым: «никуда ты от меня не денешься».

До ушей долетел перестук каблучков, звуки сбившегося дыхания. Так уж совпало, что тропинка в сад начиналась ровно от той самой беседки, за которой я и стоял. Делаю шаг вперед, преграждая дорогу девушке.

Беглянка вздрагивает всем телом, до ушей долетает тихое «ой». Глаза наполнены страхом, а рука шарит по поясу в поисках сумочки. Как бы газовым баллончиком от испуга не брызнула.

— Диана Ильязовна, разрешите я вас провожу.

— Здаров, Никитос! — от Копытина за версту несло парфюмом.

Я столкнулся с ним ранним утром на школьном крыльце. Налетел, едва не сбив с ног, а Серега даже не дернулся — так и стоял, щурясь в хмурое осеннее небо.

— Ты чего такой довольный? — не выдержав, поинтересовался я у приятеля. — Неужели с девчонкой замутил?

— Не-а, — протянул Серега и чуть погодя, добавил, — но скоро.

Точно — День Всех, что б их за ногу, Влюбленных! Именно сегодня станут известны результаты тестов, в следствии чего количество парочек в школе резко возрастет. Будут обжиматься и целоваться на каждом углу, а неудачникам, вроде меня, только и останется, что наблюдать за творящейся вакханалией со стороны.

Смотрю на довольную физиономию Копытина, на горящие счастьем глаза, и в голове вспышкой молнии рождается озарение. Неужели… Нет, не может того быть.

— Серега, ты чего, совсем спятил? Ты Аллочку написал?

— Мы с ней на прошлой неделе по торговому центру гуляли, — глаза Копытина заволокло сладкой дымкой воспоминаний.

— Ой дурак.

— А вчера она ко мне в столовке подсела.

— Ой дурак!

— Чего это дурак? — возмутился Копытин. — Если завидуешь, то завидуй молча. Мы с ней сегодня в ресторан пойдем.

— Ты даже столик заказал?

— В Октябрьском!

— До объявления результатов?

— А чего такого?

— Ой дурак!!!

— Да пошел ты, Синица… Если хочешь знать, она мне тоже знаки внимания оказывала, намеки там всякие делала, перед голосованием.

— Какие намеки? — невольно заинтересовался я.

— Улыбалась.

— И?

— И…и… Да пошел ты! Это чувствовать нужно, а не это твое «ой дурак» — заладил, словно попугай. Я, если хочешь знать, даже спрашивал, есть у нее кто или нет.

— Погоди-погоди, сейчас догадаюсь, что она сказала в ответ, — я нахмурил лоб и сделал вид что сильно задумался. Приложил палец к виску и потер кожу для большей убедительности. — Она ответила, что у нее никого нет!

— Не просто ответила, а хитро так подмигнула… Ну че ты ржешь?

Я закрыл ладонью рот, но приступы безудержного смеха прорывались даже сквозь плотно стиснутые пальцы. И чего, спрашивается, развеселился? Копытин, конечно, тугой в плане отношении, только вот рога ему никто не наставлял. В отличии от некоторых…

Мысли об Ольке моментально подавили подступающую истерию, а физиономия Копытина, секунду назад казавшаяся забавной, вдруг перестала таковой быть. На горизонте замаячила серая и беспросветная тоска.

— Серега, ты не прав.

— Обоснуй.

Легко сказать… обоснуй. Я почесал затылок, пытаясь привести мысли в порядок. Только ничего не было в черепной коробке, лишь беспросветная осенняя пелена.

— Знаешь, какому количеству парней в день Аллочка улыбается?

— Улыбаться можно по-разному, — моментально парировал Копытин.

— И сумки носят, и любовные стишки в карманы пальто подбрасывают, и даже в кино приглашают.

— Кто?

Последний факт зацепил Серегу: брови парня нахмурились, а в глазах появился недовольный блеск.

— Многие приглашали, и я в том числе, до того, как с Олькой встречаться начал. Понимаешь, некоторым девчонкам жизненно необходимо мужское внимание. Они питаются им, словно бабочки нектаром. Порхают по жизни, всем улыбаются и глазки строят.

— Глазки по-разному можно строить, — вновь он заладил свое.

— Прав твой брат, — вырвалось у меня.

Зря… ох и зря Копытина-младшего помянул, потому как старший моментально выдал:

— Сам ты педераст! — и развернувшись, зашагал в сторону входа.

— Серый, да подожди ты… Я другое сказать хотел.

Что деревянный он, что наивный, но разве теперь объяснишь? Копытин стремительной походкой уходил вглубь коридора. Подошвы начищенных до блеска ботинок скрипели по поверхности плитки.

— Серый, ну чё ты как маленький!? Обиделся!?

В ответ лишь звук удаляющихся шагов.

— Да и вали нахрен!

Подумаешь, какие все нервные стали, День Влюбленных у них… Мне может тоже праздника охота, только вот отчего-то паскудно на душе.

Отсидев три положенных урока, я спустился на первый этаж, к ровному строю торговых автоматов. Засунул мелочь в приемник и щелкнув клавишей, не без удовольствия услышал звуки упавшей баночки. Иди ко мне, родимая! Присев на корточки, взял в руки — холодненькая…

Приложил запотевший алюминий ко лбу, и почувствовал, как прохладные капли заскользили по коже. Эх, заморозить бы мысли в этот треклятый день. Превратить в гранитный монолит и не думать о любви, об Ольке, про которую забыл, но стоило только войти в класс и словно черти раздирали.

— Плохо тебе, Синицын, — раздался за спиной знакомый голос.

Я отнял от лица банку и нехотя повернул голову. Рядом, во всем своем великолепии сияла Аллочка: подведенные глаза, тонкие линии выщипанных бровей, цвет помады на грани дозволенного. Не девушка — картинка. И не одна она сегодня такая красивая: каждый ученик приложил массу усилий, чтобы выглядеть чуточку лучше. Даже вечно тихая и незаметная Тоня вплела в волосы синюю ленточку.

На общем фоне выбивался разве что взбалмошный Кузька. Он честно пытался привести себя в порядок, но к концу третьего урока окончательно растрепался, и теперь выглядел нахальным домовенком, выбравшимся из-под печи. Эх, Кузька, Кузька… неужели тоже влюбился. Запускаешь пятерню в лохмы и бросаешь тоскливые взгляды в сторону ледяной королевы. Не по статусу тебе избранница, у нее имеется свой король.

Сегодня в школе хуже Кузьки выглядел только один человек. И этот человек стоял напротив торговых аппаратов, прикладывая ко лбу дежурную банку шипучки.

— Бухал вчера, Синицын, — продолжала сочувствовать Аллочка.