Тело Щелкуна лежало рядом. В оплавленной бесформенной болванке, по недоразумению называемой головой, темнела черная дыра, а зубы все стучали и стучали… гребаная тварь.

— Живой?

Перед глазами возникло озадаченное лицо Василия Ивановича. Картинка дергалась и плыла от обилия влаги, скопившейся на слизистой. Слезы капали, текли ручьями и все никак не могли остановиться. А еще меня, кажется, вырвало, потому как ноздри наполнил характерный кисловатый запах.

— Малой, я сейчас воды принесу.

«Какая нахрен вода»! — захотелось прокричать в ответ, но я даже стона издать не смог. Лишь лежал и беспомощно пялился на тело своего обидчика, обтянутого черной кожей, с прорезями в районе груди. Только сейчас обратил внимание, что соски его были проколоты — два кольца: по одному с каждой стороны. Гребаный БДСМщик…

Василий Иванович вернулся быстро. Помог занять сидячее положение, и не спрашивая, влил холодной жидкости в горло. Распухший язык дергался, челюсть отказывалась повиноваться, поэтому добрая половина воды оказалась на мне.

— Еще?

Я лишь замотал головой. Запрокинув голову, ощутил затылком ровную поверхность стены. Пить не хотелось, ничего не хотелось… Просто сидеть с закрытыми глазами и судорожно втягивать в себя воздух. Прошлый раз так больно не было. В старой школе, засыпанной песком…

— Малой, посмотри на меня.

Чужие пальцы крепко схватили за плечи. Я открыл глаза и уставился на озабоченное лицо уборщика. Мерещится или Василий Иванович помолодел на добрый десяток лет. Исчезли складки на лбу, кожа вокруг глаз разгладилась, а сухое, вытянутое лицо приобрело округлые формы.

— Слушай меня внимательно, это важно. Как только проснешься, первым делом наберешь майора Бубенцова. Он тебе звонил на днях, номер должен сохраниться в памяти телефона. Скажешь ему, чтобы брал ребят из отдела, кто понадежнее и…, - Василий Иванович на миг задумался. — Нет, не так. Он должен срочно набрать Дока и выехать по адресу Молодежная восемьдесят три, квартира сто девятнадцать, шестой этаж. Повтори слово «срочно» три раза, чтобы в мозгах отпечаталось. Должны сработать по оперативной схеме: возможен заложник, предполагаемый противник вооружен… Нет, не так — Михалычу передай, пускай сам на рожон не лезет, сидит тише воды, ниже травы. И Мамона лишний раз не дергает, у человека давление, сахарный диабет. Ему нервничать противопоказано, — Василий Иванович, поморщился, понимая, что отклонился от основной темы. — Малой, главное, про адрес не забудь: Молодежная восемьдесят три…

Он говорил и говорил, постоянно путаясь в мыслях, а я вдруг понял, что впервые вижу другого Василия Ивановича: сбитого с толку, неуверенного в себе. А еще он очень боялся, только не за себя, а за ту девушку, чье тело сейчас лежало на кухонном столе, свесив ноги и раскинув руки в разные стороны. Боялся верить в непоправимость случившегося: в то, что это происходит в реальности прямо сейчас или, что хуже всего, уже произошло. Он боялся не успеть, поэтому заезженной пластинкой повторял одни и те же слова по сотому кругу, словно перед ним был не человек, а безмозглый попка-дурак.

От бесконечного монолога в голове загудело. Далекий металлический скрежет нарастал в ушах с каждой секундой. Я даже попытался избавиться от него, заткнув уши — бесполезно. Звук шел изнутри, одной сплошной дребезжащей нотой. Затихнувшая было боль, охотно откликнулась на зов, срезонировала новым приступом ломоты в поврежденной челюсти. Я видел расплывающееся лицо Василия Ивановича, слышал его голос, но не мог разобрать слова. Еще чуть-чуть и сверхновая яркой вспышкой взорвется внутри черепной коробки, забрызгав мозгами окружающее пространство.

Мгновенье и… я просыпаюсь в своей постели. С натужным сипением вырываюсь из объятий глубокого сна. Первые минуты только и делаю, что пялюсь в потолок, пытаясь привести дыхание в порядок. Шевелю безмолвно губами, словно рыба, выброшенная на берег. Да что ж такое-то, а… Все тело болит, как будто по нему настучали. Особенно ноет челюсть, а шея продолжает ощущать свинцовую хватку чужих пальцев.

Под ухом вновь задребезжала мерзкая мелодия. Нащупываю руками телефон и затыкаю надоедливый будильник — три часа ночи.

Всё… вырвался.

С трудом сев на кровать, нахожу тапочки на полу. Встаю и, покачиваясь, двигаюсь по коридору к ванне. С третьей попытки щелкаю выключателем на стене и морщусь от ярко вспыхнувшего света. Из зеркала на меня смотрит сонная, слегка помятая физиономия. Ничего необычного: никаких синяков или следов на шее, но болит так, словно меня и взаправду душили, а еще пытались запихнуть целый кулак в глотку.

Я открыл рот и на всякий случай подвигал челюстью — вроде нормально: скулы ноют, но вполне терпимо. Включаю на полную кран и подставляю ладони под тугую струю воды, так что брызжет в разные стороны. Задерживаю дыхание и наклоняюсь — кожу обжигает ледяным потоком. Снова и снова, до красноты растираю щеки, приводя мысли в порядок. Чувствуя, как наэлектризованные холодом капли стекают по груди, по животу.

Нет, этого мало. Остатки дурного сна уходят слишком медленно, поэтому вновь набираю горсть воды — ледяной до ломоты. Очередной разряд проходит по телу, и запоздалая мысль вспышкой молнии проносится в голове — точно, Диана Ильязовна… Задранная юбка, голые ноги, свисающие со стола и беспомощно раскинутые руки. Капелька запекшейся крови в уголке рта.

Из ванны буквально вылетаю, на ходу теряя тапки. Бегом возвращаюсь в комнату, хватаю телефон и в списке принятых нахожу незнакомый номер — набираю. Длинные гудки издевательски неторопливо звучат из динамика.

Ну же, ну… только бы взял. На дворе три часа ночи, господин Бубенцов, или как его любовно величал уборщик — Михалыч, наверняка спал без задних ног. Может убавил громкость или вовсе на беззвучный режим поставил. На такой случай у Василия Ивановича был запасной план в виде звонка неизвестному мне Доку. Он диктовал цифры сотового, требуя запомнить номер, и я тогда был уверен, что запомнил. А сейчас голова словно в тумане: восемьсот шестнадцать — сорок пять — четыреста тридцать два или двадцать три. И сорок пять в конце было, кажется… Не помню… Какая-то шарада, сплошная головоломка. Называется: составь нужную комбинацию из цифр, в которых не уверен.

— Слушаю, — сонный голос доносится из телефона.

— Товарищ майор?

— С кем говорю?

— Это Никита Синицын.

— Синицын, который из главка?

— Синицын, который знакомый Василия Ивановича. Помните, вы мне звонили на днях?

В трубке возникает пауза. До ушей долетает тяжелое сопение собеседника. Фантазия сама дорисовывает картинку: тучный мужчина в семейных трусах и белой майке-алкоголичке, сидит на краю кровати. На другом конце укутавшись в теплое одеяло, делает вид что спит, супруга. На прикроватной тумбочке одиноко горит ночник, изливая тоскливый желтый свет, ровно как абажур с розами на той самой кухне…

— Синицы, это который молодой и шустрый? Как же помню… И чего тебе нужно, Никита Синицын?

Я заговорил торопливо и быстро, преодолевая тянущую боль в челюсти. Несколько раз сбивался и возвращался к началу. Повторялся, путался и снова повторялся. Надо отдать должное товарищу майору, он меня не перебивал и слушал внимательно. И только когда я окончательно выдохся, спросил:

— У тебя все?

— Нет… Василий Иванович просил еще передать кодовое слово, чтобы вы мне поверили… Ку!

— Что за ку? — удивился голос на том конце. — Может быть кю?

— Да, точно, — обрадовался я. — А что это значит?

— А это значит «ничего хорошего» по-французски. В местах, где нам случилось однажды загорать, le-francais был распространен, вот и нахватались помаленьку… Ты мне лучше другое скажи, Никита Синицын, почему Иваныч малолетних гонцов среди ночи засылает, почему сам не наберет?

— Он спит.

— Спит?

И тут меня словно молотом по голове огрели. Ошарашило так, что несколько секунд не мог выдать связную речь. Все обговорили, а про главное забыли — разбудить. И Василий Иванович, тоже хорош, когда давал инструкции, забыл об этом упомянуть. Сидит сейчас в коридоре прихожей напротив Щелкунчика, и караулит, когда тварь проснется.