– Дружище, мне нужен ассистент. Поучаствуй в операции.

Мы приступили к операции. Пуля повредила межрёберную артерию и ткань лёгкого. Артерию мне удалось лигировать. Кровь из плевральной полости мы профильтровали и перелили обратно в вену раненому. Поставили дренажи и закончили операцию.

Больной был готов к эвакуации. Так как жизни его ничего не угрожало, мы решили перевезти его на Соловки и там, в лазарете, отдать под наблюдение колоритнейшего хирурга, моего другана Миши Блиндера, рыжебородого двухметрового гиганта, который был такой яркой фигурой, что режиссёр Андрей Кончаловский, снимавший на Соловках свой фильм «Романс о влюблённых», не мог не взять его на эпизодическую роль капитана морской пехоты, ведущего своих бойцов в атаку. Я слышал, что вся родня Миши эмигрировала в Израиль, и его, от греха подальше, заперли хирургом на Соловки, чему он был несказанно рад, так как ожидал, что его вообще уволят.

Над всем островом Жижгин стоял йодистый запах водорослей: оказывается, там собирали морскую капусту для производства агар-агара. Больной мой чувствовал себя удовлетворительно, настроение у меня было приподнятое, и я решил вспомнить свои молодые годы на Камчатке. Я на глазах у изумлённых аборигенов сварил в кипятке бурую некрасивую ламинарию, и она превратилась в изумрудную морскую капусту. Потом я нарезал её лапшой, добавил лучку, чесночку, приправил перчиком и солью и щедро полил подсолнечным маслом. Получилась настоящая «качука», японское блюдо, рецепт которого я до сих пор помнил. Лариса, посмотрев на моё кулинарное чудо, набрала ламинарии, чтобы дома порадовать мужа новым блюдом. А Фердинанд такое дело проигнорировал.

Загрузили мы мичмана в катер и повезли на Соловки, отдавать в руки Мишки. По пути должны были вернуть на барк «Седов» доктора и всех, кто прибыл с ним «спасать» раненого. Среди них особо выделялся фотокорреспондент: он оказался известным писателем Михаилом Ивановым. Писатель прожужжал нам все уши, какой он знаменитый, сам японский микадо[4] приглашал его на фуршет.

Питьевая вода на катере была отключена, но эта «знаменитость» так хотела выпить, что я предложил разбавить спирт водой из бачка унитаза, и, хотя это не было императорским фуршетом, писатель согласился. Но я забыл, что вода в гальюны подаётся забортная, то есть морская, солёная, и спирт, разбавленный ею, стал белым как молоко. Однако сухой закон на барке «Седов» так достал знаменитость, что он выпил эту бурду как божественный нектар. Глазки его разгорелись, он сказал, что опишет это приключение в своём следующем романе. Я презентовал ему оставшийся спирт, и наши гости, счастливые, высадились на барке.

Мы сдали больного на Соловках, обнялись с Блиндером и отправились домой, где меня ждали две новости. Первая – хорошая: благодарность от командующего флотом за спасение мичмана. Вторая – плохая: меня вызывают в политотдел. На меня пришло письмо-жалоба, в котором я представал разрушителем советской семьи, и подписано оно было главным психиатром Вооружённых сил, отцом Ингиного мужа.

Моя Инга не отпускала меня.

Меня, не откладывая дело в долгий ящик, вызвали на заседание парткомиссии в политотдел, где меня выстирали и высушили. Дядьки, на мордах которых были написаны пороки всего человечества, с горящими глазами обличали меня в разрушении основ нашего общества, а именно семьи. Я, гад такой, совращал невестку уважаемого человека.

Я на голубом глазу доказывал, что нет у меня ничего общего с этой женщиной, и вообще в моей жизни меня всё устраивает, и жениться я не собираюсь. Да и где я тут женюсь, если даже когда к бабе иду, то адрес оставляю, чтобы меня могли найти, если что-то случится в госпитале.

Тем не менее я был осуждён и предупреждён, что в случае чего я расстанусь с партбилетом. Последней фразой было: «До нас доходят сведения, что вы, Лоевский, большой ходок».

Придя в отделение, я рассказал своей старшей медсестре Тамаре Васильевне о претензиях к моему моральному облику.

– Илья Семёнович, я могу вам сказать одно: в нашем отделении никто вас не сдаст. У вас правильное поведение, вы даже сплетниц «вывели» из нашего отделения, как тараканов. У вас нет фавориток, а то девки сразу дуреют и начинают ставить себя выше других.

Я понял, что теперь моральная обстановка в моём коллективе нормальная. А всё началось с того, что буквально через неделю после зачисления на работу я пришёл на службу пораньше, чтобы перед пятиминуткой успеть посмотреть некоторых больных. В этот момент ко мне в кабинет зашла медсестра Валентина и начала рассказывать мне о перипетиях в нашем коллективе. Я её выслушал и не успел даже начать переодеваться, как пришла другая, Светлана, с информацией такого же рода.

Я понял, что утренний мой обход не удастся. Сплетни и интриги процветали в отделении в полный рост, и это надо было прекращать. Мои ординаторы выносили проблемы отделения домой, к своим жёнам, а они в свою очередь устраивали «лей-перелей» с жёнами других врачей госпиталя.

В тот первый день, начав пятиминутку, я первым делом изложил всем, чтó мне поведала Валентина, а затем и то, что поведала Светлана, и попросил всех не занимать моё время, а говорить всё здесь, при всех, так как сказанное мне кулуарно я доведу до коллектива. Ещё я заявил ординаторам, что настоящий офицер с женой не треплется, не выносит информацию из стен госпиталя.

Смотрю – Света и Валя головы опустили, но периодически так зло на меня посматривают. Ординаторы насупились и как-то сплотились. Для разрядки от взбучки я им всем рассказал очередную байку про своего адмирала Беца. Рассказывал я по ролям и в красках.

Как известно, ковры в дефиците, а на Камчатке особенно. И вот мой адмирал, Валентин Иванович Бец, приходит домой, и жена, Галина Ивановна, радостно сообщает ему, что приобрела отличный ковёр размером три на четыре. На что адмирал говорит: «Галюша, что-то я не видел фамилии Бец в списке счастливчиков, которым выделены ковры, а поэтому, жёнушка, скатывай его и тащи обратно в магазин». Весь посёлок с интересом наблюдал, как адмиральша прёт на плече огромный ковёр. В магазине с трудом сбрасывает его на прилавок и, отдуваясь, говорит: «Девочки, заберите его. Валентину Ивановичу расцветка не понравилась».

Вот вам, коллеги, пример, как офицер должен блюсти порядок в доме.

Эта байка сгладила напряжение, и с тех пор сплетни и интриги постепенно сошли на нет, а жёны ординаторов перестали вмешиваться в жизнь нашего отделения, по крайней мере, открыто они уже этого не делали.

Главное – обстановка стала рабочей и доброжелательной. Офицеры из других отделений приходили и говорили: «Дай посидеть у тебя и отдохнуть».

За две недели до описываемых событий я выезжал с территории госпиталя в расстроенных чувствах, как-то не довывернул руль и рассадил об столб фару и правое крыло любимого «жигуля». Наступила катастрофа. Достать крыло для ремонта и фару, а также покрасить машину было проблемой высшей категории сложности. Однако вечером мне музыканты из РБН представили мужика, который имел хорошие связи на единственной в городе станции техобслуживания. Машинку мою забрали, и через неделю я получил её как новенькую. Я спросил, чтó я должен за такое счастье, и этот постоянный посетитель РБНа с простецкой миной ответил, что в общем-то ничего, но у него болеет тёща и пара ампул морфина в оплату за ремонт его бы вполне устроила. От такого предложения я обалдел и сказал, что рассчитаюсь только деньгами. Я хорошо понимал, что эти две ампулы – начало «большого» пути в поставщики наркотиков для местной наркомафии. Поэтому или пусть берёт деньги, или идёт на хер. Он взял с меня сто восемьдесят рублей, огромную сумму по тем временам, и инцидент был исчерпан.

Прошла ещё неделя в рутинной работе. И тут ко мне на приём привёл свою жену начальник особого отдела. У неё был явно повреждён внутренний мениск правого коленного сустава. Я рекомендовал ей операцию по его удалению. После обследования я назначил дату операции: тянуть не будем, прямо завтра.