Отори Ханако своего деда не слышала, разумеется. Даже в броне она не могла расслышать что-то настолько далёкое, да и не слушала девочка.

И всё же что-то странное произошло после этого выкрика. Чёрно-белый доспех стал совершать непонятные действия. Сперва он выкинул руку, и вдруг в неё опустилось его оружие — тати. Потом он занял образцовую стойку.

Девочка внутри доспеха ничего не понимала. Как будто не она всё это делала, а он, Он.

Гэндзин сам по себе… В то время как Ханако внутри него превратилась в безвольную батарейку, жизненные силы которой сгорали прямо на глазах, в сиянии изумрудного пламени. И вот сквозь это пламя вырвался ужасающий огненный демон, его молот врезал по тати, и весь мир закружился и завертелся, словно в экране телевизора, который привязали к колесу машине и пустили её по дороге вниз…

…На склоне одной из гор неподалёку от города в это время катила повозка. За нею сидел старичок, сидел и поглядывал то на дорогу, но на высокий утёс, с которой открывался вид на просторную низину и на город. Вдруг раздался грохот, взмыли птицы. Старичок удивился, прищурился, и спустя всего секунду вытаращил глаза. Он потянул за вожжи, спрыгнул с повозки и встал у самого склона.

Упал на колени.

Город, весь город, от одного края до другого, многие километры вдруг пересекли пылающие линии.

Огненный символ.

Громадный перевёрнутый крест…

…

…

…

— …Мастер, вы меня слышите? Приём… Приём…

Игорь проснулся от ясного голоса второй Маргариты. Приём… Приём… повторяла она монотонно. Затем был запах — страшный, жгучий серный смрад, пронзающий нос, наполняющие горло и лёгкие.

Юноша выдохнул.

— …Приём.

— Я слышу, вторая.

— В таком случае я рекомендую вам срочно открыть глаза, мастер.

Игорь кивнул — страшное усилие с его стороны — и осмотрелся. Вокруг висел густой, смолянистый дым. Земля была красной, горячей, как в недрах вулкана. Тут и там растекались вязкие ручейки лавы.

Прямо перед собою, метрах в двадцати, Игорь разглядел Гэндзина. Чёрно-белый Синкэн обуглился. Он лишился своей второй руки и левой ноги. Он уже не был похож на доспех — скорее на груду мёртвого железа, и потому было так странно, когда Вторая сказала:

— Осторожно, Мастер, — и снова вспыхнуло изумрудное пламя.

Оно было слабое, блеклое, совсем не горячее, и несмотря на это Игорь ощутил своим нутром доселе невиданную угрозу. Тревожное ощущение, когда прямо у тебя в руках сгорает фитиль.

— Что это? — спросил юноша.

— Концентрация маны внутри доспеха стремительно возрастает, Мастер. Примерно через две с половиной минуты произойдёт взрыв.

— Вот как? Какой силы?

— Умеренной. В районе шести килотонн. По меньшей мере пять процентов города будут полностью уничтожены, ещё десять процентов непригодны к восстановлению. Вас тоже уничтожит, Мастер.

— Вот как, — улыбнулся Игорь и попытался пошевелиться. Не вышло. Юноша стоял на коленях в своём доспехе, заключённый как будто в железный гроб.

— Могу я что-нибудь с этим сделать? — поинтересовался Игорь.

— Проводящая энергетическая печать вашего доспеха была перегружена, Мастер. В данный момент она проходит перезагрузку, однако до её полного восстановления ещё примерно десять минут. До взрыва — две минуты семь секунд.

— Спасибо за точность.

Игорь ещё раз присмотрелся к сверкающему зеленоватому Кладенцу перед собой. Он вибрировал, вокруг него дрожали и прыгали камушки. Скоро взрыв, подумал Игорь своей туманной, как будто битком набитой серой головой. Скоро взрыв, уже меньше двух минут. Пятьдесят девять, пятьдесят шесть… Неужели он умрёт? Невпервой, и всё же… Тогда… Бах! Вдруг грянул грохот.

Уже рвануло?

Нет, ещё рано.

Обрушилась высокая стена, и сквозь пыль и руины показался потрёпанный, громадный красный демон.

Мисураги Юй едва держалась на своих железных ногах. Она ковыляла и пошатывалась, словно вусмерть пьяный, опираясь на свою нагинату, как на тросточку.

— Он сейчас взорвётся, — услышал Игорь свой голос. — Добей.

Мисураги не ответила, но встала ровно. Безумным напряжением воли, сжимая свои зубы до скрежета едва ли не страшнее металлического, она, словно палач, занесла свою нагинату над вибрирующей раскалённой зелёной бомбой и ударила. Жах! Мимо. До взрыва тридцать секунд.

Ещё раз. Жах! Мимо… Лезвие прошло не под прямым углом, а немного сбоку, срубая только и без того потрёпанную грудную пластину Гендзина. Ничего. Ещё было время. Девятнадцать секунд. Мисураги снова занесла своё оружие над головой… И зависла.

Среди серого и чёрного железа лежала маленькая девочка. Вся красная, словно кровинка, которая остаётся, когда лопаешь особенно упитанного комара.

И она была ещё жива. Своим чрезвычайно чётким зрением в броне Мисураги увидела глаза этого ребёнка, большие, заплаканные, красные, увидела его бледное личико, чёлку, ресницы и губки — ну точно клювик уточки.

Мисураги увидела ужас, который захватил ребёнка, когда Алый Демон возвысил над ним раскалённое лезвие… Личико девочки скривилось. Мисураги вдруг поняла: она сейчас заплачет.

— Девять секунд, — прогремело в её голове.

Ребёнок задрожал. Заревел. Её лицо сделалось красным, как вишенка…

Пять секунд.

Три.

Две…

С безумным рёвом Мисураги Юй ударила.

…

…

…

Бах.

…

В этой истории нет правых и виноватых

…Но в ней живут чудовища.

…

…Его исполненный мукой день начинался в районе семи часов, когда заранее отмеренные дозы обезболивающего и снотворного, — две прозрачные колбы на тумбочке у изголовья кровати, — прекращали своё действие.

Первые минуты, когда ещё держалась дрёма, были самыми мучительными. Боль настигала его, словно яд, впрыснутый в сновидение. Он просыпался в судорогах, мокрый от пота и сразу же кашлял кровью, если случайно во время снова прокусил себе язык.

Затем, когда он уже немного приходил в себя, его настигал соблазн. Почему бы не принять ещё обезболивающего? Забыться? А может разу крысиного яда? Чтобы покончить раз и навсегда с этой утомительной жизнью?.. Нет…

него ещё много работы.

Он брал свою деревянную палочку и ковылял сперва в душ, затем в туалет. Наконец он снова возвращался к деревянному ящичку и взбалтывал себе коктейль из трёх положенных ему в день доз препаратов. Сперва он выпивал только половину, — вторая же полагалась ему после завтрака, который он проводил в небольшой кухне на первом этаже своего дома.

Завтрак этот всегда состоял из особой пищевой жижицы — его желудок не мог переварить ничего твёрдого и отвергал соль, сахар и перец, — и не приносил ему ни малейшего удовольствия.

Иногда его трапезу приправляла своей болтовнёй женщина, однако сегодня её не было, — всё же у неё было много дел, многие из которых он сам же ей и поручил… И наконец вторая доза таблеток и на прогулку.

Ему нужно было ходить по меньшей мере два километра в день, чтобы не атрофировались мышцы и ещё в целях стимулирования кровотока — извечные опасности тромбоза… Для этого он разработал себе особый маршрут.

Сперва он выходил на главную улицу небольшого, пыльного городка на юге Китая — с некоторым Шанхайским налётом — и шёл… Направо.

Просто направо.

Каждую сотню метров он присаживался на скамеечку, сверялся с картой города у себя в голове, и пока перед ним шагали пешеходы, да проезжали набитые товарами повозки — открывал книгу и читал.

Книга эта была всегда одна и та же — его дневник. В нём он записывал все наиболее важные за день, за неделю и за месяц события. Это было необходимо. В последнее время он терял воспоминания во время своих приступов. Причём терял выборочно, иногда забывая, что было вчера, а иногда получая провал в памяти на целую неделю месяцем ранее… Поэтому перечитывать дневник ему всегда необходимо было от корки до корки.

По этой же причине он избегал использовать шифр — что если ключ к нему забудется? Поэтому и дневник он всегда держал при себе.