Вязов, ясеней, осин

В позолоте небывалой.

Липы обруч золотой —

Как венец на новобрачной.

Лик березы – под фатой

Подвенечной и прозрачной.

Погребённая земля

Под листвой в канавах, ямах.

В жёлтых кленах флигеля,

Словно в золочёных рамах.

Где деревья в сентябре

На заре стоят попарно,

И закат на их коре

Оставляет след янтарный.

Где нельзя ступить в овраг,

Чтоб не стало всем известно:

Так бушует, что ни шаг,

Под ногами лист древесный.

Где звучит в конце аллей

Эхо у крутого спуска

И зари вишнёвый клей

Застывает в виде сгустка.

Осень. Древний уголок

Старых книг, одежд, оружья,

Где сокровищ каталог

Перелистывает стужа.

– Ой, как красиво… Но много слов непонятных, – завороженно произнесла девочка. Она села на корточки и подпёрла щёки кулаками, глядя на поэта. – Вы такой… необычный!

– Ты ведь сказала, что поведёшь меня в тайное место, – помолчав, сказал Сергей и поднёс покрасневшие ладони ко рту. Опалил их согревающим дыханием и взглянул на Таню.

– Так вот же оно! – девочка выпрямилась и подошла к пруду. – Мне его открыл дядя Олег. Давно, когда я ещё маленькой была.

– А сейчас ты большая, что ль? – ухмыльнулся Багрянов, тоже подходя к воде.

– Я уже почти первоклашка! – с гордостью ответила Таня.

– Ну тогда ладно.

– Так вот, ночами из этого пруда вылетают феи. Они летают над дачами и читают сны тех, кто спит…

– А если не спишь?

– Тогда ты можешь увидеть одну из фей, и с тех пор тебе никогда-никогда не будет плохо. Всегда будет светло и радостно! – в порыве чувств Таня взяла Сергея за руку, её взгляд был устремлён на пруд.

– Ну ничего себе, – невольно улыбнулся парень и обвёл взглядом окрестности. Осень овладела всем, деревьями, небом, прудом. Холодная печаль поселилась в этих краях. – Удивительно, конечно… А теперь мы идём домой.

Дома Таню накормили супом и уложили спать.

День пролетел незаметно, осенние сумерки наступили неожиданно и неотвратимо. Сергей сидел в той комнате, что вчера, даже в той же позе, вот только теперь у него на коленях лежал блокнот, а в руке был карандаш. Два часа творческих мучений не прошли даром, и родилось стихотворение.

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проеме

Не задернутых гардин.

Только белых мокрых комьев

Быстрый промельк моховой,

Только крыши, снег, и, кроме

Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,

И опять завертит мной

Прошлогоднее унынье

И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне

Не отпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере

Пробежит сомненья дрожь, —

Тишину шагами меря.

Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься из двери

В чём-то белом, без причуд,

В чём-то, впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

Перечитав его, Сергей закрыл глаза и откинул голову назад.

Скрипнули половицы, и на пороге возникла пожилая женщина в сером платье, с белой шалью на плечах.

– Простите, я вам не помешаю? – мягко спросила она.

– Нет, – просто ответил Багрянов, посмотрев на Антонину Сергеевну.

Та подошла к поэту и села в то кресло, на котором давеча сидел Мелисов.

– Серёжа, вы замечательный поэт. Я читала ваши стихи…

– Спасибо, – улыбнулся Сергей, который всегда любил похвалу.

– Вы с Олегом не ссоритесь? Он показался мне каким-то… тяжёлым. Если вы понимаете, о чём я, – в глазах Антонины Сергеевны мелькнула тревога.

Конечно, она волновалась о любимом внуке. Багрянову было неприятно говорить об этом человеке, но приходилось делать вид, что всё в порядке.

– Мы не ссоримся.

– Боря считает, что вы довольно строптивы… – снисходительно улыбнулась Анастасия Сергеевна.

– Даже не знаю, что ответить, – почесав макушку, ответил Сергей. – Я заметил, что вы… все его очень любите…

– Это так.

– Но за что?

– А разве любят за что-то? – помолчав, спросила Антонина Сергеевна и посмотрела Багрянову прямо в глаза. – Любят вопреки. Но Олег действительно хороший человек. Он достоин любви.

После десятичасового допроса всем позволили передохнуть. Мелисов поспал четыре часа на жёстком диване, потом выпил чашку чая и был отправлен на допрос Алехно и Дмитриева. С ними комиссары церемонились ещё меньше. Они набрасывались на одного целой толпой и забивали до полусмерти. А Олег должен был слушать их показания, чтобы сравнивать с тем, что говорил англичанин. Подозреваемых избивали жестоко и долго, что руки Мелисова начали болеть так, словно это он бил их. Когда те теряли сознание, их обливали ледяной водой, и всё начиналось по новой.

Олег видел только серые стены, ощущал запах крови и пота, и ему казалось, что это никогда не закончится. Самойлов дал понять, что пока все детали головоломки не сложатся и у следствия не будет полной картины произошедшего, никто никуда не пойдёт.

Все сломались. По очереди сдали друг друга. И для Мелисова было загадкой, действительно ли эти трое работали заодно, или это невыносимые муки толкнули их на это.

– Я люблю Родину! – орал и плакал Дмитриев. – Прости меня, Родина…

Всё закончилось в шесть утра. Тогда все четверо вошли в кабинет, где больше суток назад Олег сидел напротив Довлатова и смотрел, как по его красному лицу стекает пот. Капитан госбезопасности пожал руку Мелисова и с чувством произнёс:

– Отличная работа! Поздравляю!

Олег ничего не сказал. Кивнув, ответил на рукопожатие.

– А теперь отдыхайте, товарищи. Все свободны до пятницы.

Мелисов приехал на дачу на служебной машине. Сергей вышел на крыльцо после всего семейства и поразился: лицо того было белее мела, под глазами пролегли синяки. Не отвечая ни на какие вопросы и повторяя: «Всё хорошо, нам пора», он сел за руль своего авто, оставленного здесь. Сергей опустился на переднее пассажирское сидение и помахал Тане, стоящей у машины.

Та одарила его широкой улыбкой и тоже помахала.

Мелисов выглядел устрашающе, и Багрянов решил ничего не спрашивать. Они приехали домой в гробовой тишине. Олег отказался от ужина и скрылся в своей комнате. Он так сильно устал, что отключился, как только его голова коснулась подушки. Сергей же погрузился в размышления. Он вспоминал странный взгляд Бориса, что вернулся через пару часов после отъезда в Москву, да и слова Анастасии Сергеевны о строптивости не давали покоя. Багрянову было неприятно от мысли, что дядя Олега, который состряпал их брак, ещё каким-то образом будет в него лезть. Чего только стоил рассказ о солдатском ремне!

На следующий день хоронили Гринёва, после чего были поминки в поэтклубе. Сергей немного размяк после вина и пролитых слёз, идти домой совершенно не хотелось, поэтому он вместе с другими поэтами поехал на квартиру к ныне очень модному музыканту. Они ели, читали стихи, пили. Время летело незаметно, казалось, только что был день, а уже в окна заглядывала беспросветная тьма.

Багрянов стоял у стены, рядом ошивался Виталик, с которым Сергей познакомился пару месяцев назад. И вдруг входная дверь отворилась, в душную квартиру залился подъездный холод. Багрянов замер, сердце болезненно ёкнуло. Мелисов не вошёл, он влетел, словно чёрный ворон. Его чёрное пальто было расстёгнуто и полы встрепенулись, когда он стремительно подходил к Сергею. Все замерли и перестали смеяться, только патефон продолжал крутить запрещённый джаз.

– Живо домой, – процедил Олег, останавливаясь напротив Багрянова.

Его белоснежное лицо контрастировало с чёрными волосами, глаза горели страшным огнём.

– Ну пошли, ну, – сказал Виталик, не обращая внимания на Мелисова. Его ладонь лежала на плече Багрянова.

Олег медленно перевёл на него взгляд и вдруг грубо толкнул в грудь. Виталий попятился назад.