Он выступал вторым. Читал с выражением, с чувством, проникновенно и вкладывая душу в каждое слово.

Есть на полях моей родины скромные

Сёстры и братья заморских цветов:

Их возрастила весна благовонная

В зелени майской лесов и лугов.

Видят они не теплицы зеркальные,

А небосклона простор голубой,

Видят они не огни, а таинственный

Вечных созвездий узор золотой.

Веет от них красотою стыдливою,

Сердцу и взору родные они

И говорят про давно позабытые

Светлые дни.

Аплодисменты, тишина, и снова чтение.

Блистая, облака лепились

В лазури пламенного дня.

Две розы под окном раскрылись —

Две чаши, полные огня.

В окно, в прохладный сумрак дома,

Глядел зелёный знойный сад,

И сена душная истома

Струила сладкий аромат.

Порою, звучный и тяжёлый,

Высоко в небе грохотал

Громовый гул… Но пели пчёлы,

Звенели мухи – день сиял.

Порою шумно пробегали

Потоки ливней голубых…

Но солнце и лазурь мигали

В зеркально-зыбком блеске их —

И день сиял, и млели розы,

Головки томные клоня,

И улыбалися сквозь слёзы

Очами, полными огня.

Овации были оглушительны, публика не хотела отпускать Сергея, но за ним в очереди числились ещё десять человек, поэтому пришлось уйти со сцены.

Сунув рукопись под мышку, он спускался на первый этаж, когда вдруг увидел пожилую женщину, стоящую возле стопок книг, доходящих до подоконника, и причитающую:

– Горе какое! Ой, горе!

– Что с вами? – спросил Сергей.

– Да грузчик не приехал, а водитель сказал, что не будет это таскать, – пожаловалась гражданка. – Сама-то я столько не дотащу.

– Просто в машину стаскать? – шмыгнув носом, поэт перекатился с пятки на носок.

– Да…

– Так не плачьте, тётенька, я вам помогу, – обаятельно улыбнувшись, Багрянов свернул рукописи и сунул их в карман пиджака, после чего схватил одну стопку и побежал вниз по лестнице.

– Ой, спасибо, милок! Там у крыльца грузовик! – крикнула ему вслед удивлённая женщина.

Бегал Серёжа прытко, возвращался, перепрыгивая через две ступеньки, хватал очередную стопку и тащил в машину. Когда с этим было покончено, он получил три поцелуя в щёки и остался стоять возле зеркала совершенно довольным.

Из восторженного помутнения его выдернул голос Улицкого.

– Может, повеситься?

– Рехнулся? – похлопав Андрея по плечу, он задумчиво добавил: – Поехали ко мне.

Ну не оставлять же товарища в таком состоянии?

Они сидели за столом, ели жареную курицу и гречку, когда домой вернулся Олег. Расстёгивая манжеты рубашки, он остановился в дверном проёме. То, что у них гости, мужчина понял по наличию чужого пальто на крючке в коридоре.

– Здравствуйте, – сказал Андрей, посмотрев на Мелисова.

Тот чуть кивнул и почти не слышно ответил тем же. Внимательный взгляд замер на Сергее, который едва не подавился тем, что было во рту, и отложил вилку.

– На минутку, – вкрадчиво сказал Олег и ушёл.

Багрянов встал и поплёлся на выход. Мелисов ждал его на кухне, сидя за кухонным столом и приникнув затылком к стене.

– Чего? – спросил Серёжа.

– Это кто?

– Мой друг, поэт Андрей Улицкий.

– И зачем ты его привёл?

Олег говорил странно, почти не размыкая губ, но при этом не казался ни рассерженным, ни нервным. Сергей подумал, что совершенно его не понимает.

– Ну… в общем… – Серёжа почесал в затылке, решая, соврать или сказать правду.

– Я тебя слушаю, – размеренно произнёс Олег и легко прикусил большой палец, поднеся руку к лицу. В такой позе и замер.

– К нему приезжали… те самые. Подозревают за самиздат. Он хочет покончить с собой, пока не пришли арестовать… – прошептал Багрянов и покосился на дверь так, словно в любой момент на кухню мог войти чекист.

Мелисов молчал, не моргая глядя на Сергея, а после вдруг ухмыльнулся. И эта ухмылка показалась Серёже жестокой, на грани оскала.

– Ты привёл того, кто подозревается в контрреволюции, к нам домой?

Багрянов покраснел. А ведь точно! И почему он не подумал об этом?

– Пусть уходит, – добавил Олег, когда молчание затянулось.

– Н-нет, пожалуйста… Вдруг он самоубьётся? – голос поэта звучал жалко.

– Пусть. Уходит.

– Но…

– Или мне его выгнать самостоятельно? – как бы между прочим спросил Олег и посмотрел на циферблат наручных часов.

Сергей развернулся и хотел было выйти, как вдруг рванул к Мелисову и опустился на корточки подле него. Отпускать Улицкого было до того страшно, что поэт не очень отдавал себе отчёт в том, что он делает.

– Пожалуйста, пусть он останется до утра. Утром всё не будет казаться ему таким мрачным, я к нему кого-нибудь приставлю, чтоб один не был. Пожалуйста, – сделав акцент на последнем слове, Сергей накрыл руку Мелисова своей.

Легко, почти не касаясь, но этого было достаточно, чтобы сердце брюнета ёкнуло. Он сверлил Багрянова взглядом несколько долгих минут, а потом жёстко произнёс:

– Только до утра.

Сергей просиял, широко улыбнувшись.

Он уже выходил из кухни, когда услышал:

– И познакомишь меня со своими друзьями.

Багрянов безропотно закивал и ушёл к другу. Довольный, как подросток, получивший позволение погулять с друзьями до поздней ночи.

Мелисов поднёс к лицу ладонь, которой только что касался Серёжа, и потёр между собой пальцы, пытаясь запомнить это прикосновение.

…Утром Андрей ушёл. Сергей позвонил Шорохову и попросил его присмотреть за другом. Олег листал газету и пил кофе, а Багрянов сидел в той комнате, что изначально была его спальней, и правил стихи, когда к ним нагрянул Борис.

Сергей вышел в гостиную и тут же внутренне сжался от пронзительного и будто бы угрожающего взгляда.

Генерал сел за стол и, отказавшись от кофе, выдал новость:

– Завтра переезжаете в новую квартиру на Котельнической. Велели тебе передать ключи. Поздравляю.

На стол легла связка.

– Мило, – ухмыльнулся Олег и взял их. – Спасибо.

– Несравнимый комфорт. Завтра в десять похороны Юрия, ждём обоих, – на последнем слове Борис пристально посмотрел на Сергея. Взгляд скользнул ниже: – А ты почему кольцо не носишь?

Серёжа покраснел в ушах и спрятал руки за спину.

– Дом на Коте… Тот самый? Огроменный? – не веря своим ушам, спросил Багрянов.

– Да-да, высота сто семьдесят шесть метров, тридцать два этажа, – крякнул генерал.

– Ну ничего себе! – присвистнул Сергей.

– Считайте свадебным подарком, – дядя Боря снова смерил поэта колючим взглядом.

Олег подбросил ключи и, ловко поймав их, улыбнулся. Широко, открыто, так, что на щеках проступили едва заметные ямочки. Багрянов в очередной раз поразился, поскольку таким его супруг бывал только среди родных, вне дачного дома поэт его в таком состоянии никогда не видел.

– Козя мечтал в ней жить. Разозлится, небось, – сказал он и рассмеялся.

– Козя не заслужил, совсем отрёкся от того, что происходит в стране, – ворчливо сказал Борис, но тоже улыбнулся.

Раздался телефонный звонок, Мелисов легко поднялся и, продолжая улыбаться, вышел в коридор. Сергей стоял, не веря своим глазам.

– Алло?

– Лавров арестован, – услышал Олег хриплый голос своего начальника.

Вернувшись в гостиную в глубокой задумчивости, уже без тени улыбки, он сказал, что ему нужно съездить в комиссариат. Пожав Борису руку, брюнет ушёл, а Серёжа испытал иррациональное желание вцепиться ему в брючину и попросить не оставлять наедине со своим дядюшкой.

– Ну, Сергей, так почему кольцо-то не носишь? – спросил генерал, буравя поэта тяжёлым взглядом.

– Вы сами должны понимать… – тихо произнёс Багрянов.

– Что я должен понимать? – ухмыльнулся дядя Боря.

– Вы заставили меня выйти замуж, я этого не желал.

– Иногда приходится делать то, что не хочется, Серёженька, – назидательно сказал мужчина и потёр перстень на безымянном пальце. – Я «белую» братию бил с семнадцатого года, бил бы и сейчас. Для того, чтобы стать великой державой, России пришлось пережить революцию. А революция – это кровь и боль. Понимаешь? Не всё всегда праздник и счастье.