– Эй! Не делай мне больно, Халк, – шепчет Томми, когда я присоединяюсь к нему снаружи.

– Ха-ха. Я надела костюм. А теперь, где мой сэндвич, Павлов?

Я поправляю жесткую кромку костюма, пытаясь выглядеть менее толстой. Ничего не выходит. А зеленый цвет – преступление против человечества, так что, наверное, это не имеет значения.

Томми тушит свет и показывает мне следовать за ним по дорожке.

– Знаешь, все не так уж плохо. Почему ты устроила такой скандал из-за этого?

Мне приходится держаться поближе к нему, чтобы не споткнуться в темноте. И я молчу. Частично потому, что тропинка идет вверх и мне становится трудно дышать. А частично потому, что я не знаю ответ. Что-то из сказанного Пайпер задело меня. Заставило задуматься, что, может, лагерь не так уж и плох.

– Разве не легче иногда просто плыть по течению? – спрашивает он.

– Черчилль сказал это… сказал, когда нацисты… захватили Польшу… – Надеюсь, мое тяжелое дыхание не бросается в глаза.

– Ах, так сейчас ты сравниваешь меня с Гитлером?

Луна поднимается все выше в небе, и кажется, что мы идем всю ночь. Наконец мы останавливаемся, и Томми включает фонарь на всю мощь, поднимает его и освещает каменистый край водоема. От поверхности поднимается белый пар и доносит до нас запах протухших яиц.

– Большой призматический источник, – говорит он раскатистым голосом. А потом добавляет потише: – Стоит увидеть его днем. Он словно бы с другой планеты. Цвета меняются. Иногда видно темно-синий, иногда золотой и красный.

– Это все водоросли, – отвечаю я, – и бактерии. Это место в целом один большой источник инфекции. И пахнет так же.

Он смеется, и мы идем дальше. Типично. Я только отдышалась. Издалека доносится шум воды. Луч света выхватывает из темноты три ветки. Томми говорит что-то о кострах и чистке леса. В отличие от меня он не пыхтит и не кряхтит.

Парень останавливается и расстилает на мхе походное одеяло. В лунном свете мох кажется желтовато-зеленым. Я стою у края скалы, глядя в темноту. За спиной я слышу удар, когда Томми кидает свой рюкзак на землю. А передо мной с обрыва срывается вода. Томми присоединился ко мне, держа фонарь над слабым потоком воды.

– Сказочный водопад, – говорит он.

– Не так уж и плохо, – улыбаюсь я.

Несмотря на ненависть к лагерю, Гетти и Чэду Тейту, есть что-то интересное в серых гранитных формированиях и стволах деревьев, покрывающих склон холма. Все это похоже на начало плохого подросткового ужастика. Или место игры великанов в микадо.

– Давай, – говорит Томми, хватая меня за руку.

Мы сидим на холодном одеяле. Из рюкзака Томми достает сэндвичи с ветчиной, соленые чипсы из киноа и яблоки. И шоколадный пудинг. Все это жуткая лагерная еда. Но после сегодняшнего дня все это больше похоже на пир гурманов.

– Слушай, я знаю, что тебе все это не в радость, – говорит он.

– Ну да, – отвечаю я, откусывая кусочки сэндвича, – есть причина, по которой ты в восторге от перспективы есть салатные роллы и вставать в четыре утра, чтобы побегать?

Томми пожимает плечами и открывает упаковку пудинга:

– Я не против бега. Вот салаты, наверное, не люблю. И нам не нужно вставать в четыре.

Я опускаю сэндвич:

– Ладно. Но почему ты здесь? Ты не… толстый.

Томми улыбается:

– У мамы в детстве были проблемы с весом. Она все рассказывает и рассказывает о генетике и как все повторяется. Так что вот он я здесь.

– Это тупо.

Он минуту обдумывает сказанное.

– Ну, варианта было два: сюда или к бабушке, проводить все каникулы, вышивая крестиком цитаты Уолта Уитмана9. А это весело, да?

Я вздыхаю. Знаю, что он надеется на будущее. Такое часто происходит со мной. Парни милы со мной, надеясь, что я сяду на капустную диету и начну ходить по подиуму в лифчике, как моя мама. Говорят, что мы похожи. Я отражение супермодели Линдси Вонн Тейт в кривом зеркале.

Прежде чем я успеваю сказать Томми Уэстону отстать от меня, он показывает на маленький красный шар на горизонте:

– Ты когда-либо наблюдала за Арктуром?

Я прослеживаю за его взглядом и смотрю на ночное небо:

– Что это?

– Звезда. Четвертая по яркости, вообще-то. Страж Медведицы.

Я фыркаю:

– Здорово. Теперь ты Билл Най Научный Парень.

Он игнорирует меня:

– Папа, бывало, рассказывал мне эту историю. О том, как с помощью света Арктура открыли мировую ярмарку в Чикаго в 1933 году.

Я сижу, скрестив ноги, и тоже смотрю на звезду:

– И как они это сделали?

Томми поворачивается ко мне:

– Ну, они установили фотоэлементы и использовали несколько огромных рефракционных телескопов, чтобы…

– Ладно. Забудь, что я спросила, – замечаю я, и мы оба смеемся.

– Смысл в том, что есть Арктур. Он может быть каким-то шаром газа, плавающим примерно в тридцати семи световых годах от нас, и ему нет дела ни до кого и до ни чего. Или мы можем взять телескоп, настроить его свет и послать его над толпой из десяти тысяч человек. Мы решаем, что делать. – Он смотрит на темное небо – загадывает желание на падающую звезду.

В нем есть что-то такое милое, как и в мире, который он придумывает себе.

– Так это вариант мотивационный речи твоего папы? – Я хихикаю. Звучит как-то странно.

– Мой папа – учитель физики. Он любит применять свои знания.

Мы собираем мусор и возвращаемся в лагерь. Прогулка назад намного приятнее, чем поход к водопаду, поскольку по большей части приходится спускаться.

Когда мы подходим в Можжевеловой хижине, Томми протягивает мне руку.

– Друзья? – спрашивает он.

– Друзья, – соглашаюсь я.

Я смотрю, как он идет к мальчишеской стороне лагеря. Позади него виднеются низкие заснеженные горы.

В хижине Пайпер еще не спит.

– Какой-то вожатый принес твою сумку. Не волнуйся. Я сказала, что ты в туалете. Думаю, юрист мистера Гетти сообщил ему, что, строго говоря, он не может лишать тебя еды.

Я пожимаю плечами и убираю сумку в угол рядом с койкой:

– Наверное, просто надену форму. То есть в чем проблема, так же?

Пайпер улыбается мне:

– У тебя там что-то есть, кроме красивой одежды?

Расстегнув сумку, достаю несколько журналов:

– Могу я заинтересовать тебя журналом Seventeen? Без него я не выхожу из дома.

«Сказочный водопад» – отстой.

Быть не одной – круто.

Люди Миллера стараются изо всех сил. Наверное, они переживают, как бы я не изобразила его каким-то антихристом.

Я еду в отель Refinery в шикарном лимузине. Водитель говорит мне брать из мини-бара все, что захочу. Повторяет это три раза.

Наконец он качает головой:

– Вы, красивые девушки, ничего не едите.

Правый глаз начинает дергаться.

– Думаете, когда Гарет Миллер едет в лимузине, он ест?

Оставшуюся часть поездки мы молчим.

Отель Refinery – роскошный дворец из белого мрамора и обшивки из клена. Судя по всему, только крутым шведам стоит селиться в такие номера. Пайпер ждет перед отелем, стоя под стеклянным навесом, и пытается сложить черный зонтик. Огромный плюс этой поездки в том, что я могу потусить с лучшей подругой.

– Ты добралась! – кричит она.

– Выглядишь здорово. – Я показываю на ее волосы: – Они стали темнее.

Пайпер кивает:

– Да, я пытаюсь косить под Данни Миноуг. И конечно же на мне оригинальное изделие от Куки Вонн.

Она показывает на свой наряд, словно она модель из телешоу. К платформам и джинсам она подобрала созданную мной толстовку. На ней придуманный мной узор из ретро-ракет, на которые меня вдохновила ракета TWA Moonliner. Я увидела ее в Диснейленде, когда ездила туда с бабушкой.

Пайпер – моя муза.

У Юбера де Живанши была Одри Хэпберн. Кельвина Кляйна десять лет вдохновляла Кейт Мосс.

У меня же есть Пайпер, храбрая, красивая и умная. Когда-нибудь, когда у меня появится собственный бренд, надеюсь, девушки вроде Пайпер будут стоять у касс магазинов, охапками покупая мои дизайнерские вещи.