Хотя ожидалось, что высшее дворянство в определенной степени будет финансировать военные кампании короля, те, кто находился ниже на социальной лестнице, также иногда оказывались с неоплаченными счетами по зарплате. Сэр Томас Стрикленд, который нес знамя Святого Георгия при Азенкуре и непрерывно служил во Франции с 1417 по 1419 год, утверждал, что вообще не получал жалованья, за исключением первого полугодия, и поэтому продал серебряные изделия, которые король дал ему в залог, чтобы помочь финансировать его дальнейшую военную службу. В 1424 году он подал прошение, "ради Бога и в качестве акта благотворительности", чтобы ему разрешили выплатить 14 фунтов стерлингов 10¼ стоимости серебра в счет причитающейся ему задолженности, и это прошение было удовлетворено. Десять лет спустя вдова Джона Клайфа аналогичным образом потребовала 33 фунтов 6 стерлингов в счет невыплаченного жалования, причитавшегося ему и его труппе из семнадцати менестрелей за Азенкурскую кампанию. В отличие от Стрикленда, она вернула короне драгоценности короля, которые оценивались более чем в 53 фунта стерлингов; тем не менее, она получила только 10 фунтов стерлингов в счет своего требования.[696] Проблема распространялась дальше по цепочке командования, особенно когда было неясно, кто в конечном итоге несет ответственность за выплату жалованья. По закону командир каждого отряда был обязан по условиям договора, который он подписал со своими людьми, выплачивать им причитающееся, но что делать с теми отрядами, которые не по своей вине потеряли своих командиров до начала кампании? Например, люди, подписавшие контракты на службу с Ричардом, графом Кембриджским, и Генрихом, лордом Скроупом, не имели возможности получить компенсацию из имущества своих казненных командиров, поскольку оно было конфисковано в пользу короны. Трудность установления ответственности за выплаты была проиллюстрирована делом Генри Инглоуза, латника, который согласился служить у сэра Джона Типтофта. В марте 1417 года Инглоуз был вынужден подать на Типтофта в Рыцарский суд, обвинив его в том, что он отказался выплатить ему жалование, причитающееся ему и его людям за Азенкурскую кампанию, "вопреки его собственному обещанию и вопреки всем благородным обычаям". На первый взгляд, опираясь на договор, обязательство Типтофта было очевидным. Сложность возникла из-за того, что, набрав тридцать человек латников и девяносто лучников, Типтофт был назначен сенешалем Аквитании и отбыл в Бордо до начала кампании. Генри Инглоуз, сэр Джон Фастольф и другие члены его армии не поехали с ним, но получили приказ короля присоединиться к его вторжению во Францию. Кто же тогда должен был выплатить им жалованье? Инглоуз мог бы вести дело в обычных судах, но вместо этого он решил обратиться в Рыцарский суд, который возглавлялся констеблем и маршалом Англии и имел юрисдикцию по всем спорам, касающимся армии. Хотя этот выбор, вероятно, был обусловлен техническим характером дела, Инглоуз шел на существенный личный риск: если он не мог доказать свою правоту с помощью свидетелей и улик, констебль мог заставить его сделать это лично, сразившись в судебном поединке.[697]

Если иногда было трудно добиться выплаты жалованья, существовали и другие компенсации. Хамфри, герцог Глостерский, получил замок и лордство Ланстефан, которые были конфискованы у валлийского мятежника Генри Гвина, "который был убит при Азенкуре в компании французских противников короля". Поскольку король не мог позволить себе выкупить драгоценности, которые он отдал в залог своему другу Генри лорду Фицхью, он отдал ему во владение все земли, принадлежавшие сыну и наследнику Джона, лорда Ловеллу, во время его несовершеннолетия, чтобы тот мог зачесть доходы в счет жалованья, причитающегося ему и его отряду. Другой королевский рыцарь сэр Гилберт Умфравилль получил ценный пай вместо жалованья за кампанию, а сэр Роланд Лентэйл был награжден паем и брачными правами сына и наследника сэра Джона Мортимера "в благодарность за большие расходы во время последнего путешествия короля". (И наоборот, сэр Уолтер Бошамп и Джон Блэкет, которые, предположительно, получили причитающиеся им деньги, оба преследовались в судах за невозвращение королевских драгоценностей: когда Бошамп не ответил на несколько судебных решений, местному шерифу было приказано конфисковать у него земли в размере их стоимости).[698]

Менее дорогостоящим способом вознаграждения за верную службу, но, тем не менее, очень востребованным и высоко ценимым, было принятие в орден Подвязки. Этот престижный рыцарский орден никогда не мог превышать двадцати шести членов, однако за пять лет после Азенкура тринадцать из новых назначенцев были ветеранами битвы. Пятеро из них — сэр Джон Холланд, Томас, лорд Камойс, командовавший левым крылом, графы Оксфорд и Солсбери и сэр Уильям Харингтон — были приняты только в 1416 году.[699]

Большинство рыцарей и эсквайров не могли стремиться к таким высотам рыцарства, но существовал другой, не менее эффективный способ вознаградить их доблесть. Это было попустительство несанкционированного принятие гербов участниками Азенкура. 2 июня 1417 года Генрих приказал своим шерифам объявить, что никто, "какого бы он ни был сословия, степени или состояния", не должен являться на сборы для участия в новой кампании с гербом, на который он не имел права ни по праву предков, ни по официальному пожалованию, под страхом лишения принятого герба и запрета на участие в экспедиции. Единственное исключение было сделано для "тех, кто носил оружие вместе с нами в битве при Азенкуре". Интерпретация этого положения вызвала много споров, и в течение многих лет считалось, что любой, кто сражался в битве, автоматически возводился в дворянское достоинство. Это породило знаменитые строки Шекспира, в которых Генрих V обещал своим людям перед битвой: "Тот, кто сегодня прольет свою кровь вместе со мной, будет моим братом; будь он даже столь гнусен, этот день смягчит его положение".

Хотя во время Азенкурской кампании несколько эсквайров были посвящены в рыцари, не было никакого массового принятия гербов, и ряды дворянства не пополнились ордами амбициозных лучников, поэтому мы можем смело отбросить эту интерпретацию. Наиболее вероятное объяснение исключения состоит в том, что оно позволяло тем, кто неофициально изменил свой герб в связи с участием в битве, носить его по праву и бессрочно. Джон де Водхауз, например, изменил горностаевый шеврон на своем гербе на золотой (или, по геральдической терминологии), усеянный каплями крови, и позже принял девиз "Азенкур". Сэр Роланд де Ленталь аналогичным образом добавил девиз "Азенкур" на свой герб. Ричард Уоллер в память о пленении Карла Орлеанского добавил герцогский щит к ореховому дереву, которое было его фамильным гербом.[700]

Что касается самого Карла Орлеанского, то он и другие важные французские пленники пережили унижение поражения, пленения и шествия по улицам Лондона на потеху английской публике, после чего были заключены в лондонский Тауэр для ожидания решения короля об их судьбе. Для Артура, графа Ришмона, это было особенно трогательное воссоединение со своей матерью, вдовствующей королевой Жанной, которую он не видел с тех пор, как она покинула Бретань и вышла замуж за Генриха IV, когда ему было десять лет. Ришмону было уже двадцать два года, и, к досаде и огорчению своей матери, он не смог узнать ее среди присутствующих дам, когда его привели ней на аудиенцию. Она тоже, должно быть, с трудом узнала сына, поскольку его лицо было сильно обезображено ранами, полученными при Азенкуре. Встреча не была радостной, и хотя Жанна скрыла свое разочарование, подарив ему одежду и большую сумму денег для распределения среди его товарищей по заключению и стражников, он больше никогда не видел ее в течение семи долгих лет своего плена.[701]