Потрясение от катастрофы при Азенкуре не смогло объединить Францию, поэтому, наверное, неудивительно, что смерть Людовика Гиеньского также не повлияла на внутренние распри, раздиравшие королевство. Преемником дофина стал его семнадцатилетний младший брат Иоанн Туреньский, который воспитывался при дворе сестры герцога Бургундского — Маргариты, графини Эно, и недавно женился на ее четырнадцатилетней дочери. Герцог был уверен, что этот дофин не отвергнет его власть. Игнорируя требования Парижа вернуть нового наследника престола в столицу, Иоанн Бесстрашный временно распустил свою армию и удалился в Брабант и Фландрию, где он мог присматривать за новым дофином и отдавать приказы от его имени.[682] Однако он просто оттягивал время перед новым, более смертоносным ударом по Парижу. А в лице Бернара д'Арманьяка, к которому от пленного Карла Орлеанского перешло знамя арманьякского лидерства, он нашел такого же непримиримого, безжалостного и коварного противника, как и он сам. Гражданская война между бургундцами и арманьяками отнюдь не была закончена. Казалось, что битвы при Азенкуре никогда не было.

Для Генриха V Азенкур был только началом. Эйфория, сопровождавшая его победу, не началась и не закончилась лондонским праздником. Еще до возвращения короля в Англию его брат Джон, герцог Бедфордский, действуя как его лейтенант, созвал заседание парламента в Вестминстере. Поскольку многие из тех, кто обычно занимал свои места в Палате лордов или Палате общин, все еще находились с английской армией во Франции, в понедельник, 4 ноября 1415 года, в живописной палате Вестминстерского дворца собралось сильно поредевшее собрание. Сводный дядя короля Генрих Бофорт, епископ Винчестерский, произнес вступительную речь на тему "Как он поступил с нами, так и мы поступим с ним", напомнив присутствующим, что Генрих постоянно трудился над сохранением мира, закона и справедливости, но ему не удалось восстановить свои права во Франции иначе, как путем войны. Бог даровал ему победу для возвышения его короны, успокоения его сеньоров, устрашения его врагов и вечной прибыли его королевства. Теперь долг его подданных состоял в том, чтобы дать ему возможность завершить начатое, предоставив ему помощь для второй экспедиции.[683]

Парламент ответил щедростью, не имеющей аналогов в его истории. Сбор второй из двух десятых и пятнадцатых, предоставленных в 1414 году, был перенесен с февраля 1416 года на декабрь 1415 года, чтобы король мог расплатиться с возвращающимися войсками и выкупить драгоценности, которые он заложил в качестве обеспечения их жалования. Еще один новый налог в размере одной десятой и пятнадцатой был утвержден для взимания в ноябре 1416 года. И, что самое необычное, палата общин разрешила Генриху до конца его жизни взимать таможенную пошлину на весь импорт и экспорт, включая шерсть и вино. Это была выдающаяся публичная демонстрация доверия и одобрения королевской власти Генриха, поскольку право взимать налоги было привилегией, которую Палата общин тщательно оберегала как свой главный козырь для получения уступок от короля. Существовал только один прецедент пожизненного пожалования шерстяного сбора, и тот был получен под давлением самовластного Ричарда II. Хотя, возможно, министры Генриха и подталкивали его к этому, и можно было поспорить, что этот поредевший парламент не имел надлежащих полномочий, поскольку значительная часть Англии не была в нем представлена, нельзя отрицать тот факт, что общины добровольно согласились на пожизненную субсидию, будучи уверенными в том, что Генрих V потратит деньги с умом и во имя их собственных интересов. По сути, это было голосование за продолжение войны во Франции.[684]

Клерикальные подданные Генриха так же стремились похвалить его достижения и доказать свою преданность. Северный созыв проголосовал за введение налога в размере одной десятой от стоимости всех бенефиций в этой провинции, а более богатый южный созыв — двух. Также были предприняты важные шаги для того, чтобы победа Генриха не была забыта. По личной просьбе короля Генрих Чичеле, архиепископ Кентерберийский, постановил, что отныне 23 апреля, праздник Святого Георгия, "особого покровителя и защитника [английской] нации… благодаря вмешательству которого, как мы безоговорочно верим, армия английской нации направляется против вражеских нападений во время войн", должен был стать двойным праздником в церковном календаре. Это означало, что, как и другие праздники в честь святых, он оставался государственным праздником, но дополнительно он становился днем, когда люди должны были посещать церковь, как на Рождество. Менее известным, чем это повышение статуса святого покровителя Англии, было аналогичное распоряжение, принуждающее проводить государственные праздники в дни трех валлийских святых, Уинифреда, Давида и Чада. Это было милостивое и политически выверенное признание той роли, которую сыграли валлийские лучники и их святые покровители в достижении победы при Азенкуре.[685]

Генрих и его архиепископ также позаботились о том, чтобы годовщина битвы была публично отмечена специальными мессами и церковными службами. Поскольку святые сапожники из Суассона, Криспин и Криспиниан, не смогли выступить на стороне французов при Азенкуре, и поэтому можно считать, что они благословили их противников, день их праздника был беззастенчиво присвоен англичанами. Сам король немедленно включил мессу в их честь в свои ежедневные религиозные обряды, но поскольку началась подготовка ко второй кампании, архиепископ распорядился, чтобы их праздник отмечался с еще большим почтением по всему королевству. Каждому из этих двух святых должно было быть посвящено по три мессы в каждую годовщину битвы, а также еще три мессы в честь очень английского святого Джона из Беверли.[686] Святилище святого Джона в Беверли Минстер в Йоркшире было центром паломничества с англосаксонских времен, а его знамя, как и французское oriflamme, с 1138 года несли в бой йоркширские новобранцы королевской армии. (Неизвестно, сопровождало ли оно Генриха V во Францию в 1415 г.) В более поздние годы (возможно, в противовес растущему культу в Йорке архиепископа Скроупа, который был казнен Генрихом IV в 1405 г. за участие в восстании Перси и поэтому почитался теми, кто враждебно относился к новому королю), святой Джон, сам бывший епископ Йорка, был выдвинут в качестве покровителя Ланкастеров. Считалось, что его святыня источала святое масло, когда Генрих IV высадился в Англии, чтобы свергнуть с трона Ричарда. Это чудо, о котором, как сообщил архиепископ Чичеле, повторилось еще более впечатляющим образом 25 октября в те самые часы, когда шла битва при Азенкуре. Поскольку в этот день также отмечался праздник святого Иоанна, было совершенно очевидно, что святой подвизался за англичан и должен почитаться соответственно.[687] Азенкур стал частью английского церковного календаря, и никому в Англии или Уэльсе не позволялось забывать ни годовщину битвы, ни ту роль, которую Бог и его святые сыграли в обеспечении победы.

Примечательно, что эти нововведения были введены не сразу после победы, а несколько месяцев спустя, в разгар подготовки ко второй кампании, целью которой было не что иное, как повторное завоевание Нормандии. Вместо того чтобы быть чисто благочестивыми актами признательности и благодарности за прошлую поддержку, они стали важными инструментами пропагандистской войны, предшествовавшей гораздо более амбициозной и долгосрочной кампании. Подданным короля не просто напоминали, что Бог и его святые благоволят их делу, но и учили, что их религиозный долг, как и долг короля, состоит в осуществлении божественного плана по восстановлению утраченных прав и наследства Англии.