Со словами священников, звучавшими в его ушах, король отдал приказ армии готовиться к наступлению. Каждый мужчина, независимо от звания, по его приказу встал на колени, поцеловал землю, взял из-под ног кусочек земли и положил его в рот. Этот необычный ритуал был проведен со всей торжественностью подлинного церковного таинства. В нем сочетались элементы Тайной вечери и ее празднования, Евхаристии, когда христианин принимает хлеб в память о том, что Христос Искупитель умер за него, а также слова погребального обряда: "земля к земле, прах к праху, пыль к пыли". Таким образом, физическая смерть и духовное спасение были представлены в одном акте.[542]

Командование лучниками было поручено одному из самых опытных военачальников Генриха, управляющему королевским двором сэру Томасу Эрпингему, пятидесятивосьмилетнему джентльмену из Норфолка, который начал свою военную карьеру в возрасте одиннадцати лет, служа у Черного принца в Аквитании. В 1380 году, в возрасте двадцати трех лет, уже будучи рыцарем, он стал сторонником Джона Гонта и до конца десятилетия участвовал во французских и испанских кампаниях, чтобы утвердить притязания Гонта на корону Кастилии и Леона. Он сопровождал сына Гонта, будущего Генриха IV, в крестовом походе в Пруссию в 1390-1 году и снова, в 1393 году, в крестовом походе в Святую землю. В 1398-9 годах он разделил изгнание Генриха и сыграл важную роль в его триумфальном возвращении, командуя засадой, захватившей Ричарда II, которого он затем держал пленником в Тауэре. В награду за организацию низложения Ричарда он был назначен констеблем Дувра и смотрителем Синкве-Портс, нес меч Генриха во время коронации, а в 1401 году стал рыцарем Подвязки. Генрих V назначил его управляющим своего двора при вступлении на престол и сделал его свидетелем своего завещания, а также доверил ему переговоры о сдаче Арфлера.[543]

Именно на сэре Томасе Эрпингеме теперь лежала ответственность за то, чтобы размещение лучников не было поставлено под угрозу из-за решения Генриха передвинуть все свои боевые линии вперед. Король шел на огромный риск, особенно в отношении своих лучников. Сначала они должны были вытащить свои колья, что само по себе было непростой задачей, поскольку они были вбиты в грязную землю на достаточную глубину, чтобы выдержать вес несущейся лошади. Из-за угла, под которым колья должны были быть направлены в сторону противника, лучники не могли вытащить их сзади, а должны были обойти их спереди, подвергая себя при этом опасности нападения противника. Этот опасный маневр пришлось бы повторить, как только они заняли новые позиции, так как лучникам пришлось бы встать спиной к противнику — на этот раз в пределах досягаемости его артиллерии — чтобы снова вбить колья.

Это был очевидный момент для атаки французов, когда лучники были наиболее уязвимы, занятые своими задачами и незащищенные кольями. Однако кавалерийский отряд, предназначенный для этой задачи, даже не попытался атаковать, а арбалетчики и стрелки не смогли выстрелить. Вместо этого вся французская армия, похоже, стояла и смотрела, как Генрих приказал своим знаменам двигаться вперед с возгласом: "Во имя Бога Всемогущего и Святого Георгия, Знамена вперед! и Святой Георгий в этот день твой помощник!". (Или, в зависимости от источника, возможно, более прозаическим "Фелас, вперед!"). Его войска закричали свои боевые кличи, музыканты заиграли в трубы и забили в барабаны, и вся армия в боевом порядке двинулась к французским линиям. Как бы невероятно это ни казалось, но англичанам позволили занять новую позицию и пересадить колья лучников без какого-либо противодействия. Теперь они находились на расстоянии выстрела из лука от противника.[544]

Где была французская кавалерия в этот решающий момент? Ответ на этот вопрос неясен. Рассказы хроникеров о битве путаны, иногда противоречивы и часто продиктованы националистической гордостью или политическими пристрастиями. Бретонец Гийом Грюэль утверждал, что среди кавалерии было большое количество "лангобардов и гасконцев", и обвинял этих "чужеземцев" в бегстве при первом же обстреле английских лучников. Другие, такие как монах Сен-Дени и Жиль ле Бувье, возлагали вину на арманьяков Клинье де Брабанта и Луи де Бурдона, которые командовали элитным кавалерийским отрядом. Единственное, в чем сходилось большинство французских летописцев, так это в том, что в тот момент, когда они должны были начать кавалерийские атаки на флангах против лучников, многие из конных латников были не на своих местах и их просто не было видно. Жиль ле Бувье, например, утверждает, что они просто не ожидали нападения англичан, поэтому некоторые из них отлучились, чтобы согреться, а другие шли пешком или кормили своих лошадей.[545]

Другими словами, это был классический случай, когда вас застали врасплох. И в данном случае огромная численность французской армии стала серьезным препятствием для эффективных действий. Если бы кавалерия находилась в тылу, а не на фланге, она не смогла бы заметить продвижение англичан и быстро отреагировать. Вместо этого время было бы упущено на передачу приказов по линии фронта, а затем на попытки собрать и мобилизовать свои разрозненные силы. К тому времени, когда собралось достаточное количество конных воинов для кавалерийской атаки, было уже слишком поздно. Англичане заняли новую позицию и теперь не только прочно засели за своими кольями, но и, продвинувшись в более узкий промежуток между лесными массивами Азенкура и Трамекура, были защищены с флангов.[546] Теперь французам было бы невозможно осуществить запланированный маневр — объехать полукругом, чтобы атаковать английских лучников с боков. Вместо этого им пришлось бы сделать именно то, чего они пытались избежать: начать лобовую атаку прямо на линию огня лучников.

От 800 до 1200 конных латников должны были выступить под знаменами Клинье де Брабанта и Луи де Бурдона но возможно, это сделали всего 420 человек. Это было катастрофическое сокращение численности, поскольку эффективность кавалерийской атаки зависела от массы, которая за ней стояла. У французов не только не было достаточного количества конницы, чтобы сбить ряды английских лучников; они также не могли поддерживать строй, который был еще одним компонентом успешного фронтального удара. Это было результатом не только недостатка дисциплины — обвинение, которое быстро бросили им хронисты, — но, скорее, состояния поля боя. Мудрость Генриха, посылавшего разведчиков посреди ночи для проверки местности, теперь принесла свои плоды. Как обнаружили французские кавалеристы, к их несчастью, сильный дождь превратил недавно вспаханные поля в трясину из густой грязи залитой водой, замедляя ход их лошадей и заставляя их скользить, спотыкаться и даже падать. В таких условиях было трудно, если не невозможно, держать единый строй перед тем, что должно было стать непреодолимым препятствием.[547]

Поэтому в итоге с одной стороны французского авангарда на лучников на каждом крыле английской армии напало всего 120 человек, а с другой — 300. Поскольку их собственные линии были намного шире, чем у англичан, а лес на обоих флангах эффективно направлял их внутрь, французы были вынуждены двигаться по полю боя по сходящейся траектории. Поэтому латники авангарда, которые начали свое продвижение сразу после того, как кавалерия отправилась в путь, по мере приближения к противнику оказывались во все более затруднительном положении, так как им приходилось преодолевать все то же пространство, по которой уже проскакала кавалерия. Общий вес тяжеловооруженных всадников, восседающих на бронированных лошадях, взрыхлил и без того влажную и грязную землю до такой глубины, что пешие люди теперь барахтались в грязи по колено. Проблема усугублялась тем, что каждый ряд плотно сгрудившихся воинов-латников следовал по стопам впереди идущих. Тяжесть доспехов тянула их вниз, ноги, обутые в металл, скользили, когда они пытались сохранить равновесие на неровной, предательской земле. Они боролись с засасывающей грязью при каждом шаге и неудивительно, что они тоже не могли поддерживать порядок, в котором пошли в наступление.