При Министерстве юстиции всё ещё работала комиссия по составлению нового свода законов для Российской империи. Но в ней трудился барон Розенкампф, который сначала даже не знал русского языка. Тем не менее ему поручил государь сначала создать конституцию для Ионических островов, которые были под покровительством России вплоть до 1807 года, а потом на него же возложил составление проекта конституции для России.
Лишь по слухам узнала Елизавета, что барон крайне удивился, но сделал такой проект. Его набросок Александр передал на рассмотрение Адаму Чарторыйскому, бывшему тогда министром иностранных дел, и прежнему участнику ночных обсуждений комитета общественного спасения — Новосильцеву.
Те подняли этот проект на смех. Александр затаил обиду и в порыве гнева засадил их самих за такой проект.
Чарторыйский и Новосильцев проект составили, и сам Александр одобрил его.
Но после Тильзитского свидания с Наполеоном, оценившим голову Сперанского как одну из самых лучших голов в России, государь отдал ему проект Чарторыйского и Новосильцева.
Сперанский, который в то время служил в Министерстве иностранных дел, часто бывал с докладами у императора, Александр узнал его получше и назначил статс-секретарём.
Получив проект старых друзей Александра, Сперанский не оставил от него камня на камне. Император с уважением отнёсся к мнению этого незаметного раньше, неродовитого человека...
Какая волна ненависти и злобы обрушилась на Сперанского, как только в Твери и Павловске узнали, что он стал вхож к Александру, что именно его начал ценить император больше всего!
Ещё бы! Сын бедного священника из села Черкутина Владимирской губернии, он едва перебивался с хлеба на квас, учась в духовной семинарии в Петербурге, куда его отправили из Владимирской семинарии как лучшего ученика. Закончив семинарию, преобразованную потом в Духовную академию, Сперанский остался здесь преподавателем математики.
Занятия оставляли ему немало досуга, и каждую минуту своего свободного времени Михаил Михайлович использовал для дальнейшего образования.
Он очень скоро понял, что без знания французского языка, на котором разговаривало всё знатное население страны, все европейские дворы, ему дальше не продвинуться, и он принялся за французскую грамматику.
Природа щедро одарила его — понятливостью, редким и своеобразным умом, усидчивостью и необыкновенной работоспособностью. В какие-нибудь два года Сперанский одолел французский язык и изъяснялся на нём с изяществом истого парижанина.
Но он прекрасно понимал, что, оставаясь при семинарии, рискует не создать себе положения и богатства, и начал искать выход из создавшейся ситуации. Случайно представили его князю Александру Борисовичу Куракину, но Сперанский ухватился за этот шанс. Ловкий, угодливый, не щадящий спины в поклонах, он быстро завоевал симпатии вельможи, и тот предложил ему стать секретарём.
Сперанский не жалел себя, хотя был недоволен своим положением — оно мало чем отличалось от положения слуги. Но хозяин скоро оценил способности и ум Сперанского. Сделавшись генерал-прокурором при Павле, Куракин зачислил Сперанского к себе на службу...
Но Куракин недолго продержался в генерал-прокурорах: очередной взрыв гнева Павла вынудил его подать в отставку.
Куракин ушёл, Сперанский остался.
Служил верой и правдой другим генерал-прокурорам.
Когда после смерти Павла был учреждён непременный совет, его председатель Трощинский взял Сперанского к себе на службу.
После этого карьера Михаила Михайловича быстро пошла вверх. Сначала он перешёл в Министерство иностранных дел, потом сделался докладчиком по иностранным делам у самого императора: Трощинский слишком часто болел и посылал к царю с докладами своего секретаря...
Александр отдал должное уму и способностям Сперанского. Адам Чарторыйский и Новосильцев в это время уже отошли от государя — Александр быстро охладевал к людям, которыми увлекался сначала, — и Сперанский оказался почти единственным, к кому Александр часто обращался и за советом, и за помощью в написании государственных бумаг. Много сделал Сперанский и при обсуждении пунктов Тильзитского мирного договора. Даже Наполеон сказал российскому императору, что Сперанский — единственная светлая голова во всей России...
С тех пор Александр часто беседовал с Михаилом Михайловичем. Справляясь о муже, Елизавета частенько получала такой ответ:
— Государь занимается с господином Сперанским...
Пожалуй, Александр многому и учился у Сперанского. Тот приносил ему книги по вопросам высшего управления в государстве, излагал коротко и ясно отдельные мысли этих сочинений.
Результатом подобных совещаний стал и план всеобщего государственного преобразования, написанный Сперанским и дополненный самим государем.
В этом плане указывалось, что, находясь «в эпохе самодержавия», Россия, без сомнения, имеет направление к свободе.
«Общественный дух, — писал Сперанский, — проявляет беспокойство и хочет другого порядка вещей, заключаться который должен в постановке и учреждении на непременном законе самого самодержавия.
«Законодательное сословие» должно свободно выражать мнение и желания народа, но вносить законы надо правительству, а утверждать их — державной власти...»
Для предварительного обсуждения и направления дел Сперанский предполагал учредить Государственный совет.
А «законодательным сословием» Сперанский предлагал оставить Государственную думу и собирать её ежегодно в начале осени.
Словом, преобразования должны были касаться всего общества.
И в начале одиннадцатого года уже открылся, был учреждён Государственный совет, государственным секретарём которого был назначен Сперанский...
Елизавета сидела на открытии этого совета и втихомолку радовалась, что начинания Александра, его мысли, которые он высказывал ей ещё будучи великим князем, не пропали даром.
Здесь же были преобразованы все существующие министерства и принят план преобразования сената, разделённого на правительствующий и судный...
Учреждение Государственного совета было для Твери и Павловска громом среди ясного неба.
Немедленно начали стекаться под крыло Марии Фёдоровны и Екатерины обиженные вельможи. Зашумели речи против франкофила Сперанского, раздавались возмущённые голоса.
Как, выскочка, не аристократ, всё делает в глубокой тайне, чтобы самому пробиться, отодвинуть на задний план вельмож и знатных людей в государстве!
А уж реформа о придворных званиях и о гражданских чинах вызвала такое ожесточение, что даже сам Сперанский стал проситься в отставку.
Указ о придворных званиях повелевал считать звания камер-юнкеров и камергеров не службой, а лишь отличиями — им вельможи, занимавшие эти придворные посты, утрачивали содержание. А гражданские чины должны были не только кончать какие-либо учебные заведения, но и сдавать экзамен на необходимые знания.
Что тут началось! Неграмотные губернаторы, статские советники, не державшие в руках гусиного пера, умеющие лишь выписывать свою подпись, не только заволновались — посыпались жалобы, наветы против Сперанского, всё знатное общество занялось слухами, молвой, обидами.
Как, теперь им, много лет прослужившим верой и правдой отечеству, надо ещё сдавать экзамен, как каким-нибудь школярам?
Вспоминались древние роды, упоминались заслуги предков — всё, что угодно, только не этот кошмарный экзамен!
А сплетники тут же создали басни, будто бы Сперанский — шпион Наполеона, здесь, в России, он старается насадить порядки революционной Франции...
Елизавета не раз приходила к Александру, хотела ободрить его, поддержать его начинания, но император вовсе не хотел видеть жену, отговаривался занятостью.
Она поняла, что Александр не выдержит напора невежественной, необразованной аристократии, казнокрадов и неучей, особенно если их поддержит вдовствующая императрица.
Александр не был закалён духом, был не склонен идти против течения — уж она-то хорошо его знала.
