Объявлено было и о других крёстных — матерью стала отсутствовавшая уже Александрина, паладина Венгерская, даже римский император и английский король заочно удостоились этой чести.

Павел был веротерпим, и ему не показалось странным, что в крёстные он записал двух неправославных — императора и короля. Первый был католиком, второй — протестантом...

Обер-шталмейстер Нарышкин поднёс государю на золотой тарелке знаки российского ордена святой Екатерины, и Мария Фёдоровна торжественно под звуки пения церковного канона «Да исполнятся уста наша» возложила ленту и орден на тельце девочки.

Фельдмаршал граф Салтыков почтительно передал императору большой и тяжёлый крест святого Иоанна Иерусалимского, и Павел положил его на новорождённую Марию.

Сам Павел был магистром Ордена мальтийских рыцарей и посвящал девочку в рыцари этого ордена.

Торжественная церемония закончилась, но долго ещё подходили к руке императора и императрицы придворные, поздравляя их с внучкой...

Елизавете рассказывали, как пышно прошёл обряд крещения её дочки, и она тихо радовалась, всё ещё лёжа в постели: по слабости здоровья она долго не могла встать.

Но едва она оправилась от родов, как сразу побежала в покои девочки и теперь уже почти не выходила оттуда. Строго следила за часами кормления дочери, сама пеленала и купала её и была счастлива, как никогда ещё.

Целовала девочку и улавливала самые незначительные перемены, радовалась её побледневшему и принявшему уже естественный цвет личику.

Кормилицы и няньки поджимали губы и, была бы их воля, выгоняли бы любвеобильную мать из детской.

И Елизавета смотрела на них умоляющим взглядом, словно бы просила смиловаться над её любовью к дочке и дозволить ей хотя бы разделить их заботы о её ребёнке.

Нередко к дворцу сына и наследника приходила и Мария Фёдоровна, каждый раз подъезжая в роскошной карете, запряжённой восьмёркой чёрных коней, хотя едва ли было две мили до него.-

Строго взыскивала со всего штата придворных, выговаривала Елизавете за излишнюю любовь к девочке, приглашала на балы и обеды, только чтобы мать поменьше бывала у новорождённой.

С неохотой отлучалась Елизавета от колыбели дочки — ей было гораздо интереснее с ней, нежели на скучных балах и ужинах свекрови...

Пришла посмотреть на новорождённую и бывшая нежная подруга Елизаветы, Варвара Николаевна Головина.

Она всё ещё держала обиду на свою августейшую подругу за то, что та уже не обращалась к ней приветливо, не делилась мыслями, а лишь холодно выслушивала дежурные комплименты.

Великий князь Александр был ещё более холоден к статс-даме императрицы, знал, что Варвара Николаевна может затеять интригу, насплетничать, — словом, неплохо знал ей цену...

— Прелестное дитя, — умилилась Варвара Николаевна Машеньке, — как хороша, особенно её чёрные глазки...

Елизавета растрогалась: похвалы дочке всегда растопляли её сердце.

— Она будет такой же красивой, как Фридерика, — сказала она, — не правда ли, она очень на неё похожа? Вы ведь видели Фрик, знаете, какая красавица шведская королева?

И тут Варвара Николаевна словно впервые вгляделась в лицо девочки.

— Да, очень похожа, ваше императорское сиятельство, о, простите, высочество, от умиления я просто путаю слова.

Выходя из спальной комнаты маленькой великой княгини, она всё ещё бормотала про себя:

— Да, очень похожа, даже слишком похожа...

А в её голове уже роились мысли: похожа, да только на кого?

И перед её глазами возникло лицо князя Адама Чарторыйского.

Вот на кого похожа эта новорождённая. Те же жгучие чёрные глаза, пусть даже не жгучие, а лишь карие, те же чёрные с блеском волосы, пусть и не совсем чёрные, только лишь каштановые...

Так созрела в голове этой женщины гнусная клевета. Потом, в кругу великосветских дам, она только бросила шутливый намёк, сказав, что видела новорождённую, почему-то не похожую ни на мать, ни на отца: родители блондины, хотя у Александра уже давно несколько потемнели волосы, а дочка черна как уголь...

И также вскользь кинула, что её личико напоминает ей, вот только кого? Скорее всего, князя Адама...

Тут же эта сплетня донеслась до Марии Фёдоровны, и она поняла, что теперь-то она отомстит невестке за причинённое ей горе: слишком много пережила она, когда невестка своим обликом напомнила Павлу первую жену, Наталью Алексеевну. Уж теперь-то он разгневается на неё, не будет столь милостив к этой юной «богине», как все называли при дворе Елизавету...

Машеньке едва исполнилось три месяца. Всё лето в Павловске она прихварывала — то простуды, то поносы. Елизавета страшно огорчалась из-за обычных болезней ребёнка, ей всё казалось, что она чего-то недодала своей дочке, и она ругала себя за это. Слабой и болезненной Елизавета не могла бы назвать дочку, но частые простуды, срыгивания приводили её в грусть, и она усердно молилась о том, чтобы Бог не оставил её маленькую девочку.

О себе она теперь забыла, главным для неё была её дочь.

Посыльный от Марии Фёдоровны передал Елизавете, чтобы она прислала ребёнка свекрови.

Елизавета недоумевала: зачем императрица потребовала к себе её дочь? Но необходимо было покориться.

И няня, и кормилица, и вторая нянька были отправлены во дворец к Марии Фёдоровне.

До него было довольно далеко, а августовские утренники уже стали очень свежи. Елизавета хотела было последовать за дочерью, но посыльный отклонил её намерение.

— Одну лишь великую княгиню Марию, — коротко напомнил он ей о желании Марии Фёдоровны.

И Елизавета осталась поджидать свою дочку.

Много очевидцев рассказывали потом, что случилось во дворце, а Елизавета, как всегда бывает в таких случаях, узнала обо всём последней.

С ребёнком на руках Мария Фёдоровна отправилась в кабинет Павла.

Она прошла мимо камердинера Павла Кутайсова и графа Растопчина и, улыбаясь, показала девочку:

— Не правда ли, какой прелестный ребёнок?

Ни Ростопчин, ни Кутайсов не успели предупредить Павла о визите жены, и Мария Фёдоровна, в последнее время не пользовавшаяся близостью мужа, просто оставленная им, скользнула в кабинет...

Неизвестно, какими словами описала Мария Фёдоровна сплетню, как показала ему лицо и головку девочки, но уже через четверть часа она выскочила оттуда и стремительно удалилась в свои покои...

Кутайсову, вошедшему в кабинет, Павел велел позвать Растопчина.

Кутайсов тихо сказал ему вслед:

— И зачем только эта несчастная женщина ходит расстраивать его своими сплетнями...

Ростопчин застал императора в состоянии полного бешенства. Лицо его перекосилось от гнева, багровые жилы выступили на лбу.

— Немедленно пишите приказ о ссылке Чарторыйского в Сибирский полк, — проревел он, едва Ростопчин вошёл.

— Причины, государь? — спросил Ростопчин

— Жена сейчас раскрыла мне глаза на мнимого ребёнка моего сына! Чарторыйский воспользовался расположением моего сына!

Ростопчин понял, почему Кутайсов сказал ему о сплетнях Марии Фёдоровны.

— Государь, — тихо произнёс он, — позвольте вам возразить...

Павел поднял на графа белые от гнева глаза.

— Дело это семейное, — всё ещё тихо продолжил Ростопчин — А если это лишь навет, оговор — кто защитит невинную? Мне думается, что эта гнусная клевета пущена с одной только целью — опорочить вашу семью. И ссылка князя Адама лишь подтвердит гнусные подозрения. Весь двор ополчится на вашу невестку...

— Она достойна самого ужасного наказания, — пробормотал Павел, но призадумался над словами Растопчина.

— Как вы решите, государь, так я и сделаю, но умоляю вас, будьте благоразумны, не давайте хода этой гнусной клевете.

— Ладно, — сказал уже успокоившийся Павел. — Там поглядим, что делать дальше.

— Мне, во всяком случае, государь, не хотелось бы прикладывать руки к сплетне, — откланялся Ростопчин и быстро вышел из кабинета.

Ему казалось, что он несколько рассеял гнев императора.