Было ли это предвестием бури, той самой мартовской ночи, о которой всю свою жизнь Елизавета вспоминала с содроганием? Были ли это первые признаки переворота, и лишь Елизавета догадалась об этом, потому что из всего двора она была более всех недовольна правлением Павла и его несносной жены?
Говорят, что великое видится только на расстоянии, а вблизи можно лишь разглядеть, что у императора смешной курносый нос, необузданный нрав, а приступы его гнева страшны и нелепы?
Она не могла ещё понять, что Павел много сделал для своей страны, что при всей гневливости он заставил разъевшуюся и бездельничающую гвардию служить, а не числиться в войске и получать жалованье, что дисциплина при нём возросла и многим стало неповадно воровать, хотя воровство вблизи трона распространено было всегда...
Словом, разглядеть издали можно, вблизи — нельзя. И Елизавета не только не любила своих свёкра и свекровь, она не прощала им самых маленьких глупостей, не говоря уже о больших.
Впрочем, кто знает, какими были глупости. Почему, например, Павел вообразил, что хорошенькая шестнадцатилетняя Анна Петровна Лопухина способна в него влюбиться? Почему выдал её замуж за молоденького князя Гагарина, приехавшего с хорошими вестями от самого Суворова, и притом гордился этим браком, но в то же время поселил её, как статс-даму, во дворце прямо под своими покоями и каждую ночь спускался к ней по тайной винтовой лестнице?
Глупость, каприз императора или просто тоска по хорошей любви и юной фаворитке? Но зачем тогда взахлёб рассказывал он старшему сыну о своей любви к этой девочке, приглашая и его разделить с ним тайные утехи с молодой княгиней?
Елизавета презрительно кривила губы и щурила красивые голубые глаза, когда Александр говорил ей о словах отца.
Правда, сыну вовсе не обязательно было говорить об этом своей жене, ему следовало бы сохранять тайну отцовской исповеди. Но в том-то и дело, что Александр хватался за соломинку: он чувствовал в Елизавете твёрдые привычки нравственного поведения и сообщал ей обо всём, чтобы услышать голос разума и трезвой добродетели...
Пока что жена заменяла ему всех — мать, отца, достойных осуждения, друзей. Только с Константином он был ещё более откровенен — рассказывал, как бил его отец сапогом в лицо при всех солдатах, как выкрикивал грязные оскорбления, из которых «свинья» было самым лучшим, как осыпал ударами и ругательствами при каждом удобном случае...
Константин, встреченный с почестями и заслуживший за свою храбрость в италийской кампании бриллиантовую шпагу, теперь снова был не в чести. Ему, как и брату, командиру полка, доставалось за каждое неровное прохождение каждой роты. Распекать, оскорблять, ругаться стало для Павла привычным, и он не щадил и детей, забывая, что одному из них предстоит стать его преемником, а другой должен поддерживать честь и достоинство царской семьи.
Немудрено, что братья втайне думали, как избегнуть позора, как устранить отца. Но дальше тайных дум они не шли. В разговорах друг с другом они лишь жаловались на отца, на его оскорбительные привычки и необузданный нрав, но даже друг от друга скрывали свои выношенные и отчаянные мысли...
Однажды к Александру подошёл Никита Петрович Панин, граф, руководивший теперь Иностранной коллегией.
— Государь, — сказал он без обиняков, — я хочу поговорить с вами с глазу на глаз.
— Я слушаю вас, — удивлённо ответил Александр и наклонил к Панину левое ухо: на правое он был глуховат уже давно — пушечный выстрел у самого уха оставил по себе знак.
Он знал Панина давно. Это был блестящий и умный политик, племянник давнего воспитателя Павла, Никиты Ивановича Панина, и сын генерала. Те Панины всегда стояли в оппозиции к трону. Никита Иванович Панин долгие годы провёл в Швеции и был за то, чтобы в России ввести шведский обычай правления с парламентом и ограничением царской власти. Близки к его взглядам были и принципы его брата, Петра Панина, блистательного генерала, победителя Пугачёвского восстания.
Вместе с Никитой Ивановичем Паниным Фонвизин писал и конституцию, которая так и осталась в архивах истории.
Александр всегда знал об этом — ещё бабушка Екатерина много рассказывала о Паниных, усмехаясь, что быстро укротила этих непокорных. Перенял было взгляды Панина и сам Павел, да, взойдя на трон, начисто забыл о них.
Во всяком случае, о конституции не было и намёка в его указах, хоть и облегчил он жизнь крестьянства, запретив помещикам использовать труд крепостных в воскресные и праздничные дни.
— Довольны ли вы правлением вашего отца, государя Павла? — напрямик спросил Никита Петрович Панин и выжидательно устремил глаза на наследника.
— Думаю, что не пристало нам обсуждать батюшкино правление, — быстро, словно бы заученно ответил Александр и прищурил близорукие глаза. — Не нам с вами, а одному Богу батюшка отчёт даст...
— Но, я думаю, вы знаете, как недовольно дворянство, как стонет войско.
Александр молча пожал плечами.
— И не зря бабушка ваша, Екатерина Великая прочила вам наследство своё, — осторожно заметил Панин.
Александр опять отмолчался.
— Многие большие люди хотят видеть вас на троне, — снова напрямик заявил Панин.
Александр поднял на Панина глаза.
— Богу угодно было, чтобы батюшка воссел на троне без всяких потрясений, — сказал он своим глуховатым баском. — А я лишь верный подданный государя и ни в какие авантюры мешаться не буду...
Панин откланялся без каких бы то ни было слов. Он уже понял, что у Александра нет той жилки, которая была у Екатерины, что он неспособен на размах, на большие дела. Но учитывал, что Александр может быть и неискренен с ним. Мало ли что говорят люди, а как до дела дойдёт, возможно, и Александр примет в нём участие. Недаром же доходили до Панина слухи о высказываниях Александра перед своими друзьями, о его поддержке свободолюбивых идей и мыслей...
С тем и ушёл Панин.
А в скором времени, по просьбе Александра, Панина услали за границу послом в одну из европейских стран. Очень уж боялся Александр, что и этот разговор с Паниным станет известен отцу.
И об этой странной встрече рассказал Александр жене. Елизавета долго молчала, обдумывала слова мужа, всю затею.
— Может быть, и преждевременно это предложение, — вскользь бросила она, — но наступит время, когда придётся совершить какие-то шаги. Только всё дело должен взять в свои руки кто-то другой, не ты. Ты должен быть чист и перед отцом, и перед троном...
Александр запомнил её слова и часто повторял их. Должен быть чист. Только чистыми руками примет он корону и должен знать всегда, что это не его вина, не его выдумка — сам Господь Бог пожелал этого...
Однако они часто разговаривали с Елизаветой о предстоящих временах, о том, что будет, если он взойдёт на трон, если Бог доверит ему носить царскую порфиру. Но тут же смеялись весело: как далеко ещё до этого времени, как туманно их будущее.
И словно намёками давало им понять провидение, как пусты и незначащи их судьбы перед лицом Бога.
Едва не задавили Елизавету лошадьми, по счастливой случайности удалось ей отделаться лишь синяками. В другой раз едва не погиб сам Александр. И об этих двух случаях Елизавета сообщила матери:
«После ужина все пошли, выстроившись рядами, погулять и полюбоваться иллюминацией в честь дня рождения императрицы, я находилась сбоку моего мужа, великого князя Константина и Анны, а по другую сторону — император, императрица и польский король.
Другого такого существа, как император, найти трудно. В подобных случаях ночью, в темноте, он запрягает восьмёрку и его сопровождает двадцать человек верхом, среди которых кавалергарды, облачённые в полную амуницию. Потребовалось свернуть на маленькую дорожку — все конники оказались зажатыми в угол. Кавалергард, лошадь которого почти касалась меня, захотел заставить её попятиться, а она встала на дыбы и прямо на меня. По счастью, я упала назад и пострадало лишь бедро.
Господин мой муж вчера совершил падение, основательно перепугав всех нас. Он упал вместе с лошадью с высоты 6 футов. Он стоял рядом с императором на краю крутого холма, наблюдая за занятиями роты. Его лошадь испугалась бликов на ружьях и прыгнула сначала на скат, но не удержалась и заскользила, потом последовал пируэт, всё это на спуске, а внизу лошадь, не удержав равновесия, упала, и мой муж оказался под ней. Чудо, что он не разбился! В шаге от них была куча камней, но он повредил лишь руку, на которую опирался, да немного бедро... Дрожу от мысли, что могло произойти! »
