Павел надеялся, что теперь не станет дворцовых переворотов, когда на царский трон садился кто угодно.
Отныне трон наследовал только старший из мужчин рода и лишь по пресечении мужской линии можно было возвести на престол женщину.
В тот же день вышел царский манифест о запрещении крестьянских работ на помещика по воскресным и праздничным дням и о равномерном разделении прочих дней недели «как для крестьян собственно, так и для работ их в пользу помещика...».
Конечно же этот манифест никогда не был реализован, но он дал простому народу надежду на лучшую жизнь. Рабство не было уничтожено, сам Павел раздал в дни своей коронации множество сел в частные руки, прикрепив таким образом свободных казённых крестьян к помещикам, но и этот манифест вызвал у дворян волну раздражения и гнева против императора...
Все царедворцы видели, как сильно влияет на мужа Мария Фёдоровна. Она вмешивалась во все государственные дела, хотела везде видеть своих ставленников, чтобы активно управлять страной непосредственно, а не через императора.
Особенным её неприятием пользовался князь Безбородко, которого Павел очень ценил не только за то, что тот помог ему избавиться от материнского завещания, но и за то, что князь знал все имена и адреса иностранных корреспондентов, кто что пишет и о чём, ему были ведомы все подробности иностранной политики.
Павел отдавал должное трезвому и практичному уму и колоссальной памяти Безбородко и не желал расставаться с ним, хотя Мария Фёдоровна стремилась посадить на его место дурака и пьяницу князя Александра Куракина, друга детских лет Павла.
Но даже другу не мог позволить Павел распоряжаться так, как это делал Безбородко, и хоть и ненавидел всякую затею своей умершей матери, но вполне оценил князя, как ценила его и Екатерина.
Елизавета с презрением относилась к Нелидовой, этой «мерзкой страстишке» императора, презирала и Марию Фёдоровну, вдруг ставшую угодницей этой некрасивой девице лет сорока. Великая княжна не понимала, как можно стать подругой фаворитки, женщины, в которую влюблён её муж. Она так никогда и не поняла, что Мария Фёдоровна, сначала безумно ревновавшая Павла к Нелидовой, уразумела, что та не любит Павла, а лишь вертит им, как ей угодно, и этот властолюбивый и капризный тиран подчиняется каждому её слову. Только одна Нелидова способна была гасить вспышки безумного гнева Павла, приводить его в чувство.
Потому императрица и сочла за благо сделать Нелидову своей подругой, наперсницей. На что только не пойдёшь ради мира в семье, ради императорской короны!
Но влияние Марии Фёдоровны и Нелидовой кончилось внезапно, без всякой видимой связи с естественным ходом вещей. И случилось это, как потом уже узнала Елизавета, из-за Кутайсова, довольно странной личности, полутурка-полухристианина, служившего Павлу камердинером.
Простой вроде бы разговор повернул всё в другое русло.
После коронации Павел, радостно взволнованный тёплым приёмом московской публики, сказал Кутайсову:
— Как отрадно было моему сердцу! Московский народ любит меня гораздо больше, чем петербургский. Мне кажется, что там теперь меня более боятся, чем любят...
Кутайсов скромно ответил:
— Это меня не удивляет, государь...
А вот это уже удивило Павла, и он принялся расспрашивать, в чём дело, и в конце концов, хоть Кутайсов и отказывался, приказал ему говорить.
— Дело в том, государь, что здесь вас видят таким, какой вы есть, — благим, великодушным, чувствительным. А в Петербурге ежели вы делаете какую-либо милость, то говорят, что это государыня или Нелидова. А ежели караете — то это вы.
— Стало быть, говорят, что я даю управлять собою?
— Точно, государь.
Павел призадумался.
— Хорошо, я покажу, как мною управляют!
Он сразу же сел к столу и собрался писать, но Кутайсов встал перед ним на колени и умолял не делать этого, продумать всё в трезвости ума, а не в гневе.
На другой день на балу молодая девушка Лопухина не спускала с Павла глаз, и он обратил на неё внимание. Ему сообщили, что девушка из-за него потеряла голову.
— Она ещё дитя, — посмеялся Павел.
— Почти шестнадцать, — возразили ему.
Когда он подошёл и поговорил с нею, то увидел, как она наивна и забавна. Вскоре всё было устроено так, что вся её семья переехала в Петербург, а Нелидова была напрочь забыта.
Около десяти вечера, уже в Петербурге, император срочно вызвал к себе Александра.
Елизавета, бледная и взволнованная, ждала мужа.
Странно, что император призвал его к себе так поздно, и опять ничего хорошего не ждала она от этого вызова. Она уже привыкла к тому, что в последнее время Александра только ругали и ни одного слова милости и ласки не было ему от Павла.
Александр вернулся от отца расстроенным — Елизавета ещё не видела у него такого лица.
Взрослый мужчина, он уткнул голову ей в плечо и расплакался самым неприличным образом.
Она обнимала его, баюкала, словно ребёнка, и не торопилась расспрашивать — знала, что, когда придёт время, он сам всё расскажет.
Выплакавшись, он и вправду всё рассказал.
— Отец велел мне пойти к матери и передать ей его строгое внушение, строжайший запрет вмешиваться в государственные дела.
Александр побледнел и попытался было отклонить это поручение.
— Я не могу, государь, — тихо сказал он, — это моя мать, и почтительность и сыновняя любовь не позволяют мне оскорбить её этим поручением.
Он говорил ещё что-то, но Павел резко оборвал сына:
— Я думал, что потерял лишь жену, но теперь вижу, что у меня нет также сына.
Александр бросился отцу в ноги, обливал слезами его сапоги, но это не остановило Павла.
Потом ему передали, что император прошёл на половину жены, разговаривал с ней очень грубо и беззастенчиво и даже хотел её ударить. Но Александр вошёл как раз в тот момент, когда Павел едва не бросился на Марию Фёдоровну с кулаками. Александр встал между матерью и отцом, безмолвно принимал удары Павла и ничего не говорил.
Эта сцена так и стояла в глазах Елизаветы.
Павел выскочил за дверь, велел и сыну удалиться, запер императрицу на ключ в её комнате и в течение нескольких часов не позволял ей ни с кем сноситься.
Только после того, как этот арест на три часа был снят, узнала об этой сцене и Нелидова. Она решила, что достаточно влиятельна, чтобы успокоить Павла, но оказалась очень неосторожной.
Вместо того чтобы успокоить государя, она стала упрекать его за то, что он так несправедлив к столь добродетельной своей жене, родившей ему десятерых и выходившей девятерых детей, не далее как в январе этого же года разрешившейся последним отпрыском царского дома — великим князем Михаилом. Акушер, выписанный Павлом, сказал ей, что больше она рожать не сможет ввиду опасности для жизни. И хоть говорила потом Мария Фёдоровна, что свои доктора отказались подтвердить этот диагноз берлинского лекаря, она так и не сумела убедить Павла отменить его табу на посещение её спальни...
Павел слушал Нелидову со страшным гневом. Она сначала предостерегала его, говоря, что народ и знать обожают императрицу, что он сам становится тираном, что над ним смеются, когда не умирают от страха, и даже назвала его палачом.
Но она не рассчитала свои силы.
— Я знаю, — воскликнул он в сильном гневе, — что создаю лишь неблагодарных, но я вооружусь полезным скипетром, и вы первая будете им поражены! Уходите вон!
Нелидова получила приказание оставить двор, и бывшая фаворитка уехала в Эстляндию. На её месте теперь была молоденькая, глупая и смешная Лопухина.
Елизавета молча переживала этот новый позор для всей семьи.
Мало того, что Павел велел ей переехать в Петербург, мало того, что он поместил её во дворце, ему необходимо было хоть кому-то поведать о своей внезапно вспыхнувшей страсти. И предметом для своих излияний он избрал старшего сына.
Каждый день он требовал к себе Александра, рассказывал о прелестной девушке, требовал уважительного к ней отношения, но всё, что он делал в знак своей любви, не вызывало в Елизавете ничего, кроме горького презрения.
