— Устала небось от пиров да балов? — ласково спросила её Екатерина, глядя на тени, залёгшие под голубыми глазами великой княгини.
— Нет, матушка-государыня, — весело ответила Елизавета, — только вот я одного не понимаю. Танцуем менуэты, да польки, да итальянские танцы, а наших, русских, что-то не видно...
Екатерина внимательно поглядела на великую княгиню.
— Аль соскучилась по русскому? — ласково, но и с тонкой иронией спросила она.
Елизавета смешалась:
— Да нет, откуда скучать по русскому, если я его совсем не знаю...
— А ты и верно сказала, что-то при русском дворе не видно ни песен, ни танцев русских. А какие, бывало, при матушке Елизавете хороводы девки водили, да и летом в Царском видела ты...
— И наряды какие — видела, — воодушевилась Елизавета. — Такие яркие платья да кокошники жемчужные...
— И не платья, а сарафаны русские.
Екатерина не мешала своему куафёру делать своё дело — зачёсывать и укладывать её длинные густые волосы — они всё ещё отливали золотым блеском на пышной каштановой пене.
— Жалко, не знаешь ты русских плясок, — задумчиво пригляделась Екатерина к невестке, — не то какая из тебя вышла бы русская девка, красавица...
Елизавета зарделась: ей всегда были приятны похвалы старой императрицы.
— А ты вот что, — на минуту задумалась Екатерина, — порази-ка всех. Немка, а русское знает лучше, чем самые наши русские вельможи, они уже давно отстали от всех русских обычаев, лишь немецким да французским пользуются...
Елизавета в удивлении подняла тонкие тёмные брови, глаза её загорелись любопытством и ожиданием. Знала, что старая императрица, гораздая на выдумки, всегда что-то придумает. И верно. Екатерина подумала-подумала и сказала, словно невзначай:
— А вот через три дня маскарад у нас будет. Все оденутся кто грандом испанским, кто графом итальянским, кто лондонским денди. Что бы тебе, немецкой принцессе, да по-русски одеться, да без маски, в самый настоящий русский сарафан...
Елизавета промолчала.
— Ещё бы и русскую пляску показать, да всем княжнам, да так, чтобы видно было, какая она роскошная...
Екатерина внимательно взглянула на Елизавету.
— Времени-то в обрез, — рассудительно заметила она, — не успеешь уследить и за нарядами, и за движениями, да и музыку русскую надо подобрать.
Елизавета сникла. Ей уже виделся яркий русский хоровод, одни только девушки — красивые, нарядные, в ярких русских сарафанах с золотым шитьём спереди, в жемчужных кокошниках, с длинными косами, распущенными по спине.
— А сделай, поглядим, как сил твоих хватит, — неожиданно решила Екатерина, — сарафаны сшить усади девок, а танец разучить возьми Варвару Николаевну Головину — она многое в русской жизни знает и понимает.
— А не справлюсь? — с отчаянием спросила Елизавета.
— И не надо, и без того бал будет большой да весёлый...
С тем и отпустила Екатерина великую княгиню.
Елизавета помчалась к Варваре Николаевне — она давно знала и очень любила эту придворную даму Екатерины, живую, всегда приветливую, как и сама государыня.
Когда она рассказала Варваре Николаевне о задумке государыни, та пришла в восторг.
Обе женщины сразу закрутились в вихре приготовлений, для начала составив список тех, кто примет участие в русском танце.
Конечно же все великие княгини и великие княжны — все они, как на подбор, красавицы и легки в танцах, а уж носить нарядные платья им легче лёгкого, у каждой выработана особая стать, осанка, какой не всегда удаётся достичь и самым высокопоставленным дамам.
Двадцать четыре девушки — так решили Елизавета с Варварой Николаевной, по две на каждый месяц года. И первой должна идти в танце Елизавета, как самая рослая и старшая по годам.
А уж движения в русском танце надо подобрать такие, чтобы было и плавно, и лихо, и задорно, чтобы белые платочки над жемчужными кокошниками были как лебеди белые...
Словом, эти три дня пролетели для Елизаветы как одно мгновение.
За всем надо было уследить, рассказать портнихам, что от них требуется, подобрать русскую музыку и начать репетировать со всеми участницами...
К концу третьего дня Елизавета впала в отчаяние: портнихи не успевали дошить все наряды, не совсем в такт музыке попадала младшая из великих княжон — Елена, и всё приходилось начинать сначала.
И только перед самым началом маскарада она немного успокоилась: сказала же государыня, что если ничего не получится, то и не надо, и без того бал будет полон масок и домино, и получится красочное зрелище...
Русская пляска поразила весь двор. Гордыми лебедями проплывали по огромному сверкающему залу девушки в ярких сарафанах и снежно-белых рубашках, блистая жемчужными кокошниками и плавно помахивая белыми платочками.
Музыка, то медленная, то лёгкая и быстрая, заставляла всех их двигаться чётко, и даже самые младшие, Елена и Мария, словно бы вдохнули самую суть музыки, не сделали ни одного неверного движения.
Елизавета возглавляла этот русский хоровод и внимательно следила, чтобы младшие княжны не выбивались из ровной цепочки ярких лебедей, чтобы вслед старшим так же красиво взмахивали платочками, так же чисто выполняли все па танца...
Остановились, поклонились, красиво разбились на две группы и ушли в разные концы зала.
И не ожидали обвала аплодисментов, который охватил весь зал.
Хлопали старые вельможи, старые колпаки, как называли их молодые девушки и женщины, хлопали юные пажи, топали ногами поляки, которые выражали этим бурный восторг.
Даже Екатерина встала с места, опираясь на палку, проковыляла к Елизавете, поцеловала её в лоб и сказала, обращаясь ко всему залу:
— Великая княгиня — большая затейница да выдумщица, я уж и не припомню, когда у нас была такая русская пляска при дворе...
А когда Елизавета со всей всегдашней правдивостью попыталась протестовать и сказать, что это сама Екатерина придумала русскую пляску, та лишь засмеялась и бросила Александру:
— Какое у тебя сокровище, внука моя дорогая...
Александр отвернулся — он видел восхищенный взгляд фаворита Зубова, сияющие глаза Адама Чарторыйского и хоть относился к жене вполне равнодушно, но эти взгляды укололи его сердце...
Екатерина не могла нахвалиться этой, ставшей уже знаменитой, русской пляской. 26 февраля 1796 года она писала о ней даже своему постоянному корреспонденту в Европе барону Гримму:
«Вчера на маскараде великие княгини Елизавета, Анна, княжны Александра, Елена, Мария, Екатерина и придворные девицы — всего двадцать четыре особы, без кавалеров, исполнили русскую пляску под звуки русской музыки, которая привела всех в восторг, и сегодня только и разговоров об этом и при дворе, и в городе. Все они были одна другой лучше и в великолепных нарядах».
Елизавета молчала, когда её спрашивали, кто выдумал всю эту прелестную сцену, кто справился с этим, робко отвечала, что это затея императрицы, и все принимали это за хитрость, за особую страсть подольститься к Екатерине, потому что любое слово, сказанное о ней, тут же передавалось ей.
Не могла же признаться Елизавета, что вовсе не она придумала весь этот яркий спектакль русской пляски, что сама императрица решила это, а её лишь выбрала на роль исполнительницы.
Никто этому не верил, все возносили имя Елизаветы, и свекровь Мария Фёдоровна только поджимала губы, когда слышала о Елизавете хвалебные слова.
Не нравилась ей невестка, не могла она прикипеть сердцем к девушке, напоминавшей её мужу о первой жене...
Эта мелкая танцевальная затея вдруг пробудила в Елизавете чувство непознанности целого мира, в котором она жила. И она обложилась книгами, старыми русскими фолиантами, чтобы узнать этот новый для неё, открывшийся только теперь мир, почти через четыре года после её замужества.
Она невольно чувствовала себя виноватой, что и её русский шёл ещё скованно и с ошибками, что историю этой великой страны знает она понаслышке, что все эти годы она бесцельно потратила лишь на балы да наряды, не успевала даже читать.
