Под её негромкий голос — теперь он был глух уже на оба уха — он засыпал, потом просыпался, снова видел её склонённое к нему лицо и невольно усмехался: хотел её лечить, а выходит, что она его лечит.

Лихорадка затянулась, и Дибич с Волконским сообщали в Петербург, Марии Фёдоровне, и в Варшаву, наследнику цесаревичу Константину, о состоянии больного...

К вечеру одного из самых трудных дождливых дней Александру сделалось лучше — он уже мог вставать с постели, пить крепкий наваристый бульон и решил, что пришло самое время исполнить то, о чём думал ещё в Петербурге и о чём сказал матери...

Утром Елизавета вошла в его спальню первой и увидела на постели чужое, странно изменившееся лицо. Похожее и непохожее...

Подвязала отвалившуюся челюсть, закричала врачам, созывая людей...

Вокруг тела засуетились, а она прошла в свою комнату и горько заплакала.

Почему, почему он оставил её и почему на его постели такое чужое лицо?!

Врачи протоколировали, Волконский и Дибич составляли траурные донесения, а она пошла в собор, чтобы не оставаться рядом с умершим...

На паперти сидел нищий, обросший бородой, в лохматой, нахлобученной на лоб шапке, в крестьянском армяке явно с чужого плеча.

Никого кругом не было.

— Не останавливайся, Лизон, — услышала она вдруг шёпот, — подай копеечку...

На груди у нищего висела жестяная кружка с надписью синим карандашом: «На сбор для церквей».

— Тайно уйду в скит, стану монахом, — опять раздался шёпот.

Нет, она не признала бы в этом нищем своего мужа, но поняла, что до конца дней придётся хранить тайну.

Он тихонько рассказал ей всё: и что знает только мать, и что природное отречение вызовет волнение и смуты в государстве. Он будет в скиту у старца Зосимы, станет замаливать свои грехи...

Она оставалась в Таганроге до того времени, когда и он, старец Фёдор Кузьмич, пошёл пешком по России до Оптиной пустыни.

Гроб с телом умершего императора, как все считали, повезли по России.

Почти два месяца везли его...

Елизавета выехала обратно через несколько недель после того, как гроб увезли, всё время оставаясь во дворце Шихматовых.

В доме, где лежало тело чужого умершего человека, она не смогла вынести ни одной минуты.

Погребение императора состоялось без неё. Мария Фёдоровна без единой слезинки встретила весть о смерти старшего сына, императора, — она знала, что он исполнил своё желание, и так, как она просила.

Но в Петропавловском соборе, где был выставлен гроб, она приказала открыть крышку, долго всматривалась в незнакомые черты, потом громко сказала по-немецки, обращаясь ко всей своей семье:

— Это же Александр, разве вы не видите?

Лицо было чёрным, тело плохо набальзамировали, от него шёл смрад, и никто не захотел воспользоваться последней данью памяти умершего — никто не поцеловал его лицо, никто не поцеловал его руки.

Даже сама Мария Фёдоровна лишь едва наклонилась над телом, чмокнула воздух возле лица и с ужасом отпрянула.

Крышку закрыли, к больше никто не видел в гробу императора.

Похоронили его с почестями, обычными для императора. Печально трезвонили колокола, народ потоком шёл в собор, проходил мимо закрытого гроба, осенял себя крестным знамением, кое-кто опускался на колени возле высокого помоста и целовал край полога, свисавшего с гроба...

Его похоронили в Петропавловском соборе, там, где покоились все цари и императоры.

Хоронили уже после декабря 1825 года, после расстрела восставших на льду Невы.

Елизавета долго добиралась до дому, но так и не успела к погребению.

Императора похоронили в марте 1826 года, она скончалась в дороге, в Белёве под Тулой, в мае 1826 года.

Императрица Мария Фёдоровна выехала ей навстречу, но, не доезжая двух станций до Белёва, получила весть о кончине императрицы Елизаветы.

И остановилась, не доезжая до Белёва, не захотела проводить время возле умершей невестки...

Перед самой своей смертью Елизавета призвала к себе верную Валуеву.

— Вот этот чёрный ларец, — сказала она фрейлине, — береги. Когда приедешь в Петербург, на заставе, у въезда в город тебя будет ожидать человек. Отдашь ему этот ларец. В нём мои бумаги, мои дневники, всё там, вся моя жизнь до самой кончины...

Через несколько часов фрейлины нашли её мёртвой.

Валуева забрала чёрный и тяжёлый ларец. Ключ от него она повесила себе на шею.

На заставе у Петербурга её действительно встретили, но не человек, о котором говорила императрица Елизавета, а полиция.

— Вы Валуева? — спросили её.

— Да, — ответила фрейлина.

— Вас ждут во дворце.

Она хотела было оставить свои вещи, но ей приказали забрать чёрный ларец и везти его с собой.

Во дворце её действительно ждали. В высоком зале, где топился огромный камин, сидела в кресле Мария Фёдоровна в траурном платье и расхаживал высокий молодой военный — новый император Николай, которому присягнула уже вся Россия.

— Императрица Елизавета оставила вам что-либо? — сразу же спросила Мария Фёдоровна по-немецки.

И Валуева честно сказала, что Елизавета просила беречь чёрный ящик с её бумагами.

— Дайте сюда ключ, — отрывисто бросил император Николай.

Валуева сняла с шеи цепочку и передала ему.

Он поставил на стол перед матерью чёрный ларец, щёлкнул ключом.

Тихо зазвенев, крышка отскочила.

Николай запустил руки в ларец, вытащил несколько толстых тетрадей, пролистнул их. Они были исписаны по-французски, мелким убористым почерком.

Он, прочитав несколько фраз, передавал их матери.

Мария Фёдоровна прочитывала тоже несколько фраз и откладывала тетрадь в сторону.

Процедура продолжалась довольно долго.

Валуева сидела ни жива ни мертва...

Они просмотрели все тетради, пролистывая их.

Потом разом взглянули друг на друга, и Мария Фёдоровна кивнула на камин.

Николай с размаху бросил все тетради в огонь. Закоробились жёсткие обложки, дымом опахнуло чёрные, густо исписанные листы.

Горели дневники, горела вся жизнь Елизаветы, заключённая в этих листах.

— Вы можете идти, — сказала Мария Фёдоровна Валуевой.

— Ларец можете взять на память, — добавил Николай.

Валуева вышла, захватив ларец, и долгие годы в её семье сохранялась эта последняя реликвия императрицы Елизаветы.

Понять Николая и его мать было можно.

Когда начались допросы декабристов, расследование по делу о Сенатском восстании, замелькали имена.

И выплыло на свет имя императрицы Елизаветы. Нет, никогда она не участвовала ни в каких союзах и объединениях, ни в каких тайных обществах, разве что состояла покровительницей «Общества любителей российской словесности». Но многие декабристы прочили её императрицей после переворота.

Михаил Бестужев-Рюмин, подпоручик Полтавского пехотного полка, на вопрос следствия, которое вёл сам Николай:

— С которого времени Южное общество вознамерилось ввести в России республиканское правление посредством революции? — отвечал так 15 января 1826 года (Елизавета ещё была жива):

— С самого начала. По предложению, сделанному Николаем Тургеневым, однако тогда же большая партия была склонна для возведения на престол государыни Елизаветы Алексеевны с конституцией...

Следственная комиссия уточнила в своих протоколах: не объясняет, когда, где и в чьём присутствии Тургенев предложил республиканское правление в России и кто составлял ту партию членов, которая желала царствования императрицы Елизаветы Алексеевны.

Задавались вопросы Бестужеву-Рюмину, и отвечал он на них так:

— Носится слух, что значительное число людей старых, имеющих вес в общем мнении, составило общество для возведения на престол императрицы Елизаветы Алексеевны...

17 февраля 1826 года тот же Бестужев-Рюмин уточнял в своих показаниях:

— Сие происходило в Петербурге в 1816 или 1817 году. Из присутствующих на совещаниях мне известны только Николай Тургенев, Никита Муравьёв, Сергей Муравьёв, Матвей Муравьев, князь Илья Долгорукий, Лунин, князь Сергей Трубецкой, Орлов, Глинка. Из принадлежащих к партии Елизаветы Алексеевны в особенности слышал токмо о князе Трубецком и Глинке...