Он потерял счёт времени. В мастерской деда Василисы он подобрал подходящий инструмент, что-то сделал сам; днями и ночами сидел за камнями: колол, пилил, шлифовал. Плиточки – прямоугольнички, треугольники, овалы и кружочки завалили весь стол, и подоконник. Он даже не обратил внимание, что солнце, уже светило по-весеннему, и снег под ногами уже не скрипел – стал плотным и влажным. Он даже не заметил, что как однажды днём отворилась дверь, и тихий спокойный голос произнёс: «Ну, что, поведёшь под венец?».

Он повернулся в пол оборота и ошалело смотрел на девушку ничего не видящим взглядом.

– Мы в Бога верим, а вот церкви посещаем редко. Порядков не знаем. «Ты, уж, возьми эту часть на себя», – сказал дед, выходя из-за спины Василисы.

После венчания, Михаил Фёдорович уехал к себе на Урал со своими камнями, а Василиса поехала готовится к свадьбе, в Подмосковный Звенигород, где жила со своей матерью.

Михаил Фёдорович жил на выселках, или, по-другому, на хуторе. У местных селян был такой обычай – сын родится, закладывали дом, а если рождалась дочь – с пеленок готовили ей приданое и отдавали замуж, и она уходила к мужу. Основателем этого хутора – был дед Михаила Фёдоровича. Первый дом он построил в версте от села – хотел жить отдельно от родни своей жены. У них родились трое сыновей и одна дочь. Но все равно – дед Михаила Михайловича построил четыре дома. Правда, старший сын не захотел здесь жить, уехал в Екатеринбург, а потом на юг России, где и умер от холеры, которая разразилась в ту пору в России. Дочь не захотела с выселок никуда уезжать, а муж её, Степан, погиб на охоте, в объятиях медведя. Так и образовались Буковские выселки. К моменту приезда Михаила на постоянное местожительство родовое поместье Буровых насчитывало девять домов и двадцать четыре души.

Дед Михаила Михайловича, Федор Силантьевич слыл на всю Сибирь мастером «золотые руки» и сыновья унаследовали талант камнерезов. Михаил Михайлович с детства увлёкся изучением родного края, исходил все леса и перелески, излазил все горы, изучил пещеры близлежащих гор. Он любил собирать камни, сам делал срезы, полировал их до зеркального блеска и подолгу рассматривал их неповторимые рисунки.

Дом, который предназначался для Михаила Михайловича, был, по нынешним временам, небольшой: снаружи весь в резьбе, больше похож на сказочный домик. Верхний этаж Михаил Фёдорович оставил без всякой отделки и мебели – дал возможность сыну самому его начинить. На первом этаже было четыре комнаты, одна из которой была гостиной, кухня совмещалась со столовой. Михаил Фёдорович постарался и с удобствами, в отдельном крыле была и небольшая банька, туалет и прачечная.

Всю жизнь после смерти Василисы он ждал приезда сына на постоянное место жизни, поэтому занимался и жил только тем, что строил, отделывал, реконструировал, облагораживал.

Впереди дома Михаил Фёдорович выложил альпинарий:

– каменный садик, в центре которого возвышался огромный камень. Половина камня была стёсана, отполирована, на ней был выгравирован фрагмент картины Василисы, где была она с мольбертом и река у подошвы горы. Он часто садился на каменную скамейку напротив и слушал журчание ручейка, который вытекал как бы из реки, выбитой на камне, и бежал по узкому руслу, в котором камни были уложены в особом порядке – журчание было очень натуральным. Вечером включалась подсветка. Ручей переставал звенеть только с наступлением морозов, Михаил Фёдорович снимал насос и подключал его, как только проходили морозы.

Михаил Михайлович отпустил дочь на землю, взял за маленькую ручонку, другой рукой обнял жену, подошёл к памятнику своей матери и так стоял долго-долго. Михаил Фёдорович подошел к Емельяну Захаровичу и Юрию Николаевичу, взял их под руки и тихонечко повел к другому дому: «Пусть побудет с мамой, а вам – с дорожки в баньку самый раз. Особенно вашему ассу. Как вас величать?»

– Юрий Николаевич, – полярник протянул свою натруженную ладонь Михаилу Фёдоровичу, – как у вас здесь здорово. Я бы здесь остался до конца своих дней!

– Ну, так в чём же дело, вон, через дорогу и поставим дом, и не простой, из кедрача, на века!

– Всё, замётано. Захарыч, слышь, ты свидетель!

Михаил Фёдорович помахал рукой всем родственникам, чтобы они шли в гостевой дом, а сам повёл гостей в баню.

Михаил с женой и дочерью прошли в гостиную, которая больше похожа на одну из дворцовых комнат «Зимнего», только в миниатюре. В натуральную величину была только мебель.

Михаил Фёдорович часто бывал в Петербурге, когда Михаил учился в институте, и большую часть времени проводил в музеях, но чаще всего в Эрмитаже. Там потихонечку щёлкал фотоаппаратом, а где не разрешалось, делал наброски.

Он несколько раз побывал на Алтае в местах, где летом проводила время Василиса с дедом, оттуда с большим трудом привозил камни, и большую часть превращал в вазы, шкатулки, настольные лампы, и скульптурки зверей и птиц. Всё это размещалось на резных столиках, этажерках, полочках. Это был настоящий музей, и должен бы охраняться не хуже, чем Грановитая Палата.

И когда Юрий Николаевич и Захарыч посвежевшие и порозовевшие после бани вошли в дом Михаила Фёдоровича, то разом ахнули: «Михаил Фёдорович, неужели это вы сами? Да этому цены нет! Любой музей мира позавидует вашим работам», – воскликнул Захарыч.

– Это ещё не всё, вы посмотрите его мастерскую, – вмешался подошедший дядя Михаила, Николай Федорович. – Да в районном музее побывайте!

– Познакомьтесь, господа хорошие, это мой брат, Николай Федорович. По мастерству да скорости я ему в подметки не гожусь, смущенный похвалами ретировался Михаил Фёдорович.

– Конечно, ты только для себя трудился – тут, брат, надо без халтуры, с любовью, а у меня семья: семь – я и шестеро с ложками. Правда, сейчас можно и для души поработать, дети сами себя кормят, а нам с матерью много ль надо? Но я стал уже – ремесленником, художник во мне умер. А сейчас пройдём в гостевой дом, там женщины уже стол накрыли.

Михаил Фёдорович скомандовал: «Все за стол, что Бог послал, тем и угощайтесь»!

– Дядь Миш, – показывая на коробки, банки, склянки спросила Настасья, внучка Валентины Фёдоровны, – а это, ну что вы из Москвы привезли, ставить на стол?

– Дык, может назад полетят, так и возьмут в дорогу-то. Я ж ему и сухаря черного не дам, – проворчал Михаил Фёдорович.

– Нет, батя, я приехал насовсем, в ученики к тебе запишусь.

– Тогда за это и выпьем, – Михаил Фёдорович поднял массивный бокал из аметиста своей работы.

– Долго я ждал, и дождался.

Здесь была и радость, и грусть, которую он вынашивал все эти годы одиночества. Его добрые соседи – все его родственники, окружили его заботой, а старший брат Николай Фёдорович, стал ему и другом, и наставником, не давал ему хандрить и вытаскивал из уныния, хотя было трудно отделить уныние от грусти и тоски.

Последние шесть лет, по настоянию отца, Михаил привозил сюда жену, Светлану и дочь Наденьку на всё лето.

Посреди застолья с улицы раздался сигнал автомобиля. Михаил Фёдорович с сыном поднялись и вышли из дома. У калитки стоял милицейский уазик, возле него с поднятыми руками, улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, стоял майор: «Взяла в плен собачка. Хоть и умные глаза, да сразу вижу, не современная».

– Это почему же, не современная? – улыбаясь и широко раскинув руки навстречу майору шел Михаил Михайлович.

– Да потому, что неподкупная. Сейчас ведь все можно купить. Я ей говорю – свой я, зайду, обниму своего друга детства, а она – брр… рычит!

Друзья детства обнялись, похрустывая косточками и покрякивая.

– Да будет вам, поломаетесь, богатыри русские, – закудахтал Мишин отец, пойдемте в дом, а то водочка остынет.

– Пачэму, русские, – изображая армянский акцент, засмеялся Ашот. Кто русский, а кто нэмного армян!

– Да какой ты армян, – махнул рукой Михаил Фёдорович.

– Раньше хоть черный был, на грузина похожий, скорее на цыгана, а теперь и вовсе белый!