Суппилулиума вдруг исторг мощный стон из своей груди, схватился за голову.

— Я задушу тебя! Я сам вырву твоё сердце! — в ожесточении закричал он.

Военачальники и воины на мгновение оцепенели, не сводя глаз с властителя и не понимая, что с ним творится.

«Ты сначала залезь на вершину, потому что я там! — рассмеялся Азылык. — Ну давай же, я жду тебя!»

Самодержец бросился к верёвкам, прикреплённым к скале, и стал взбираться по одной из них. Воины застыли, не ожидая такой прыти от полководца. Первым опомнился Халеб. Он бросился следом, схватил конец верёвки.

— Ваше величество, мы их стащим оттуда! Мы всё сделаем! Только слезайте! Я вас умоляю! — забормотал начальник колесничьего войска.

Вождь хеттов замер, с удивлением глянул вниз, на растерянное лицо военачальника.

«Ну давай же, не останавливайся, я жду тебя! — подбадривал его Азылык. — Иначе мы никогда не свидимся! А я бы хотел на тебя посмотреть. У тебя по-прежнему красные гнойнички на щеках? И брадобреев каждый день меняешь? А у меня здесь вино, жареный барашек, лепёшки. И ветерок хороший. Поднимайся!»

Сверху сбросили несколько камней, один из них ударил по плечу правителя, и тот полетел на землю. К счастью, Халеб, стоявший на земле, успел подхватить царя, и тот, упав на сирийца, отделался лёгкими ушибами.

Поднявшись, Суппилулиума запрокинул голову и, щуря глаза от слепящего солнца, долго смотрел на вершину, словно ждал, что оттуда покажется голова Азылыка.

Через полчаса штурм продолжился. Четверо воинов с разных сторон, один за другим, снова стали взбираться по верёвкам наверх. Но едва первые подбирались к вершине, как оттуда сыпался град камней, и хетты с дикими воплями летели вниз.

Быстро спала полдневная жара, солнце пожелтело и тотчас стало краснеть, подкатившись к певучей линии горизонта. Подступил вечер, за которым хищным грифом упадёт ночь, и под утро у всех зуб на зуб не будет попадать от озноба. Царь же обещал всем, что эту ночь они проведут в жарких объятиях сирийских наложниц.

Тьма быстро сгущалась, и правитель приказал разломать две боевые колесницы и развести костры вокруг злополучной горы, но что происходило там, наверху, разглядеть всё равно было невозможно. Тишину горных отрогов время от времени разрывали лишь человеческие вопли, звук падающих сверху тел, грохот камней, и снова всё стихало. Безжизненные тела оттаскивали в сторону, и Халеб со страхом наблюдал, как растёт новый могильный холм. Суппилулиума стоял рядом и, задрав голову, не отрываясь смотрел в чёрное небо. Голос Азылыка больше не дразнил его.

Лишь спустя час после захода солнца первая четвёрка хеттов наконец-то подобралась к вершине. Камни оттуда больше не сыпались. Небольшое плато оказалось пустым. Лишь горстка пепла от костра и обглоданные кости. Через мгновение воины нашли верёвки, которые по узкой межгорной расщелине вели на землю. Вскоре был найден и потайной лаз. Нападавшие же успели скрыться.

— В погоню! — взревел самодержец. — Догнать! Найти! Привести ко мне!

— В какую сторону мчаться, ваше величество? — еле сдерживая накопившийся гнев, спросил Халеб.

— Во все!

— Но сейчас ночь...

— Я приказываю догнать! — завопил он.

Несколько групп всадников, покорившись грозному приказу властителя, поскакали в разные стороны. До Каркемиша оставалось пятнадцать вёрст.

Третью дочь назвали Анхесенпаатон. Нефертити, узнав, что родился не наследник, заплакала, предвосхищая и печаль мужа, но Эхнатон, через несколько часов придя к ней, был на удивление внимателен и заботлив и, нежно поглаживая, долго не выпускал её руку из своей. Едва кормилица Тейе принесла показать новорождённую, розовощёкую, ещё с льняными кудряшками — волосы потом почернеют, предыдущие дочери рождались такими же, светлокудрыми, — как фараон сразу же взял её на руки, поцеловал в живот и восхищённо произнёс:

— Она будет настоящей красавицей! Как ты, любимая моя!

Неестественная ласка и слащавость сквозила в каждом его жесте, и ослабевшая от родов супруга понимала, что этим муж старается скрыть своё разочарование, а потому ещё болезненнее восприняла рождение дочери.

— Следующим будет сын, я тебе обещаю! — вытирая слёзы, прошептала царица.

Правитель взглянул на Азылыка, стоявшего рядом, точно вопрошая, стоит ли верить этим обещаниям. Непроницаемое лицо кассита на мгновение осветилось слабой улыбкой.

— Всё в руках богов, но даже самому Атону не дано заранее проникнуть в тайну человеческого рождения, ибо всё происходит лишь в тот миг, когда в объятиях соединяются два тела, — умиротворённо заметил оракул.

Заявившись через два дня, Тиу быстро нашептала сестре свой план, который она хотела осуществить уже в эти роды, дабы явить на свет наследника, но из-за Азылыка, объявившего фараону о будущем рождении дочери, её умысел расстроился.

— Так мой супруг знал, что у меня родится дочь?! — изумилась Нефертити.

— Конечно, знал! Этот страшный кассит околдовал моего сына! Запугав фараона нашествием хеттов, он взял над ним такую власть, что я не удивлюсь, если завтра мы не посмеем зайти без его разрешения на мужскую половину! — наговаривала на оракула Тиу.

— Мне показалось, что он умён и прозорлив, — робко проговорила царица.

— А все остальные родились глупцами?! — ещё больше возмущалась старшая сестра. — Сулла тоже знал, что у тебя родится дочь, но он не побежал к твоему мужу докладывать о том раньше срока, наоборот, он держал это в строжайшей тайне, нашёл чистую и опрятную женщину, вышивальщицу, кстати, тоже из Митанни, немного похожую на тебя. У неё уже есть два сына, больше рожать она не хочет, ибо живут они с мужем бедно, он простой каменотёс, но они не против за определённую сумму родить младенца. Сулла не сказал им, кто он и откуда, назвался чужим именем, придумав, что мальчика хочет иметь в Фивах его бездетный брат торговец. Они обо всём договорились, на следующий день вечером Сулла должен был принести им задаток, отправился, но нашёл море слёз: бедного каменотёса придавило глыбой мрамора, жена рвала на себе волосы, была в беспамятстве, дни шли, искать замену мужу было уже поздно, и мой звездочёт отступился, хотя женщина очень миленькая, я её видела, и стоит о ней подумать.

Нефертити слушала раскрыв рот, не ведая, какие бурные события происходили рядом с ней. Однако она лишь на мгновение представила, что прижимает к груди чужого младенца, а своего будет вынуждена отдать на сторону, в бесприютство, как всё в ней восстало против такого обмана и страшный стыд обжёг щёки.

— Но я не хочу столь подлой подмены! — не зная, как унять душевный огонь, воскликнула Нефертити.

— Что за глупости?! Все так делают, важно, какое воспитание получит ребёнок! — рассердилась Тиу. — Я не хочу, чтобы наследником стал первенец от второй или третьей жены самодержца, которую он выберет, если ты не подаришь ему сына, и тогда она станет царицей-матерью, а ты закончишь свои дни в гареме. Тебе этого хочется?! Да, Эхнатон по-прежнему любит тебя, ты у нас красавица, но фараон обязан думать о преемнике, имеет право взять вторую и третью жену, и он так поступит, если ты будешь упрямиться и никак не захочешь помочь ему. Я, как твоя старшая сестра, обязана тебя о том предупредить. И поверь, Сулла этого же хочет...

— Мне он не нравится.

— Кто? — не поняла Тиу.

— Твой Сулла.

Царица вспыхнула, щёки тотчас покрылись ярким румянцем, а глаза заблестели.

— Между прочим, я беременна, до родов осталось полтора месяца, и Сулла говорит, что у нас будет сын, — неожиданно призналась она.

— Но ничего незаметно! — удивилась Нефертити.

— У меня всегда так, — улыбнулась Тиу. — Аменхетеп Третий сведал, что я ношу Эхнатона, чуть ли не за неделю до родов. Ты же знаешь, я люблю носить свободные наряды, под которыми легко скрыть живот. Вот потрогай!

Юная царица дотронулась до её округлого животика и тотчас ощутила, как младенец бьёт ножкой.

— Да он у тебя большой!