— Ты чем-то огорчён? — спросила жена.

Государь, улыбаясь, долго рассматривал дочь, притихшую на его руках, потом передал новорождённую служанке и знаком попросил её оставить их вдвоём. Та вышла.

— Что-то случилось? — встревожилась супруга и приподнялась на постели.

— Хетты идут войной на нас, — помедлив, сообщил он. — Мы будем биться до последнего, но силы слишком неравны. Они прирождённые воины, и последние десять лет беспрерывно воюют. Наши защитники малы числом и плохо обучены, потому мы сразу и покорились египтянам, рассчитывая на их покровительство...

— Но они же должны нас защитить! — перебила жена. — Мы же платим им дань!

— Должны, но боюсь, египтяне сами сейчас не очень-то сильны и вряд ли у них хватит храбрости выступить против хеттов, навлечь на себя их дикий гнев... — Сутарна выдержал долгую паузу. — Они, конечно, потеряют весьма лакомый кусок из своих колоний, но Митанни слишком далеко от Египта, а у египтян ещё остаются Палестина, южная Сирия, на их век богатств хватит... Они даже не заметят этой потери, но нам от этого не легче.

Властитель подошёл к столику, на котором стояли кувшины с разными напитками, наполнил сосуд с гранатовым соком, сделал несколько глотков.

— Ты хочешь, чтоб я с дочерьми уехала?

Царь кивнул.

— И куда?

— В Египет. Там спокойнее всего... — Сутарна выдержал паузу, раздумывая, сообщить ли жене о том, что их дочь Тиу уже не является любимой женой египетского владыки, и тот выбрал новую супругу, юную дочь одного из своих подданных. Многие верховные жрецы в Фивах до сих пор не признавали её, считая этот брак оскорбительным для монарха. Гонец привёз новость ещё полгода назад, но правитель не говорил об этом царице, ибо та была уже беременна, и он не хотел её расстраивать. Не стал Сутарна огорчать жену и сейчас.

— А эти хетты, они могут напасть и на Египет, — в голосе жены прозвучала тревога.

— Они, хоть дикие и воинственные, но туда не сунутся. Египтяне им ещё не по зубам.

Она отёрла рукой потное лицо и шумно вздохнула. Жена выглядела ещё слабой, беспомощной, и одолеть длинный путь до Фив ей будет нелегко. А может быть, пока и не под силу. Тем более, что настаёт самое жаркое время года, и не каждый бедуин отважится путешествовать по пустыне. Однако другого выхода нет.

— И когда я должна уехать?

— Завтра.

— Но я... — болезненная гримаса промелькнула на её лице.

— Я знаю, радость моя, что ты ещё без сил и тебе хорошо бы отдохнуть, но завтра эти дикари могут оказаться у наших стен, и ты не сможешь живой выбраться отсюда! Я же хочу спасти тебя и нашу дочку. Она такая красивая!..

— Правда? Она тебе понравилась?!

— Она настоящая красавица! Уж я-то понимаю в этом толк! — Сутарна наклонился и поцеловал жену в щёку. — Я и имя ей красивое придумал. У египтян есть бог растительности Нефертум, его символ лотос, знак красоты и рождения. А мы назовём дочь Нефертити. Не возражаешь?

— Нефертити — красивое имя, — прошептала Айя. — Только я бы хотела отправиться в Египет вместе с тобой... Я не доберусь одна...

Она умоляюще взглянула на мужа, и он, не выдержав этой мольбы, кивнул, грустная улыбка скользнула по его губам.

— Я был бы самым счастливым человеком, если б смог разделить с тобой последние годы изгнания, ненаглядная моя, — ласково заговорил он. — И постараюсь сделать всё, чтобы присоединиться к тебе. Но напоследок мне хочется щёлкнуть по носу этого ненавистного мне хетта, я хочу заставить и его почувствовать нашу боль, чтоб он на миг да пожалел о своём варварском вторжении на мои земли! Не дать ему вкусить полной радости победы! Вот для чего я хочу ненадолго задержаться и ещё дать вам с дочкой возможность спокойно уехать. Но ради того, чтобы обнять тебя ещё раз, я выживу, не погибну! Клянусь тебе!

— Но это так опасно! — прошептала царица.

Сутарна с такой искренней страстью произнёс эти слова, что глаза царицы увлажнились. Государь прижал её к себе, и сердца обоих супругов замерли от тревожного предчувствия.

Туман гигантской белой змеёй окутал боевой лагерь, сдавил его в своих объятиях, и хеттский вождь, умывшись, долго морщил лоб, силясь разгадать, к чему этот утренний знак: белая змея, сжимающая шатры его воинов. То ли это знаменье ужаса, который они завтра посеют в душах митаннийцев, то ли выражение божьей мудрости, которая всегда с ними, то ли подсказка незримой ловушки, их подстерегающей. Размышляя об этом, правитель вышел на берег реки, рёв которой столь нестерпимо давил на уши, что властитель готов был бросить против Евфрата все свои рати, лишь бы заставить умолкнуть разъярённый поток, если б нашёлся хоть один шанс содеять такое. Вот ещё один знак, посылаемый «перевёрнутой рекой», как звали её египтяне. Ибо все остальные потоки текли с севера на юг, а Тигр и Евфрат, бешено рыча, неслись обратно. Только как прочитать сей знак, да и нужно ли?

Два прочных и широких моста для переправы конницы и колесниц были готовы. Его помощники даже выставили охрану, но почему-то только с одной стороны. Суппилулиума придирчиво осмотрел мосты, обратив внимание на скользкую их поверхность. Копыта лошадей под тяжестью всадников, обряженных в доспехи, станут разъезжаться, и многие попадают вниз, а уж если вражеские лучники начнут их обстреливать, то они и границу Митанни не пересекут. Река, не утихая, брызжет ледяными брызгами, и просушить брёвна дымом береговых костров не удастся. Переправы надо было строить чуть пониже. Суппилулиума сам не проследил, а помощник не догадался. В десяти метрах вниз по течению речное русло чуть пошире, зато меньше торчащих из воды камней и меньше брызг. Рядовому воину ум не обязателен, но начальникам его дружин он бы не помешал.

Государь рассерженным вернулся в шатёр, ещё не зная, что предпринять. Утром бритьё прошло безболезненно, брадобреи не задели ни одного гнойничка, и Суппилулиума почти не почувствовал боли, а потому пребывал в хорошем расположении духа. Уж очень не хотелось терять время, а возведение двух новых переправ займёт половину дня, выступать же к вечеру ни к чему, можно натолкнуться на засаду, ибо считать неприятеля глупее себя способны лишь недоумки.

Хашша молча принёс овечий сыр, лепёшки и густой жирный бульон из костей. Такого сытного завтрака хватало на весь день. Бульон варили ещё с вечера, а утром лишь подогревали. Он придавал силы его воинам. Может так случиться, что ратникам предстоит сразу же вступить в сражение, а воевать на голодное брюхо хуже некуда.

Царь не успел перекусить, как вернулась разведка, не обнаружив вражеских сторожей. Это насторожило полководца.

— Позови Азылыка! — бросил государь слуге.

Через минуту появился волхв. Его узкое, как полумесяц, с желтоватым оттенком кожи лицо вдруг бесшумно выступило из тумана, и властитель вздрогнул: столь неприятным и даже страшным показался ему вдруг этот чужеземный лик с острым подбородком и таким же, резко вздымающимся, кадыком, тусклыми, почти бесцветными глазами. Оракул всегда появлялся неожиданно, словно продавливался из воздуха: ни шороха одежд, ни шарканья подошв. Раньше это удивляло государя, теперь стало раздражать. Как и то, что он странным образом стал зависеть от оракула, и чаще всего его слово было решающим. Ещё немного, и всем государством будет управлять бывший раб, а Суппилулиума лишь терпеливо внимать его советам. А всё к тому и идёт. Слишком близко подпустил его к себе царь хеттов и теперь шагу не может ступить без его подсказки. Недаром отец хотел лишить гадателя жизни... Последняя мысль вдруг застыла, точно не желая расставаться с хозяином, и самодержец её не прогнал. Война — удобный случай для шальной стрелы, попавшей прямо в сердце, или неожиданного взмаха меча, который всегда был наилучшим судьёй в таких обстоятельствах.

Азылык отвесил глубокий поклон, и царь, разрешив ему присесть, сразу же спросил:

— Я опасаюсь за переправу: брёвна от речных брызг скользкие, и ноги лошадей начнут разъезжаться. Можно, конечно, провести коней под уздцы, но если случится засада, то мы застрянем тут надолго и потеряем много людей. Что нам делать? — суровым тоном вопросил повелитель, требуя от прорицателя однозначного ответа.