Государь радовался ещё и тому, что пропал голос Азылыка. Уже три месяца он не слышал его, и вождь решил, что один из его воинов разыскал прорицателя и обезглавил непокорного. Однако никто не появлялся, впрочем, об этом повелитель почти не задумывался: страсть к мщению и желание стать властителем мира не давали ему покоя. Но однажды утром уши вдруг заложило, послышался хрипловатый смешок, и Азылык привычно произнёс:

— Ни одного из тех сорока воинов, кого ты послал за моей головой, в живых не осталось, и зря ты их поджидаешь. Может быть, ещё подошлёшь? А то мне скучно! Я ем, сплю, пью сладкое вино, а вот занимательных игр нет. Или ты скоро сам заявишься? Натаскал своих новобранцев? Это хорошо, что они сражаются на боевых мечах, да по-настоящему. Многих ещё до похода порубят! — прорицатель засмеялся, а Суппилулиума взвыл от ярости. И тотчас жуткая боль расколола мозг, он резко поднялся из-за обеденного стола и сразу же рухнул на пол.

Лекари уложили его в постель, долго не понимая причин возникновения столь сильных головных болей. Прошло два с половиной месяца, прежде чем помощь оракулов и знахарей — а их созвали отовсюду, дабы вылечить властителя, — смогла погасить болевые вспышки. Все сошлись во мнении, что «чёрному касситу», как иногда ещё называли Азылыка, удалось подчинить себе некоторые центры сознания правителя, и попытались с помощью заклинаний, молитв, снадобий и жертвоприношений освободить его от злых чар. Боли снять удалось, но правитель чувствовал себя плохо.

Лишь самый молодой из оракулов вождя хеттов Вартруум, родившийся на окраине Хаттусы, неодобрительно отнёсся к таким попыткам волхвов избавить царя от недуга.

— Даже глупец поймёт, что причина болезни нашего вождя в той порче, которую навёл на него чёрный кассит! Не устранив его, мы не излечим государя! Почему же мы обманываем друг друга и нашего властителя?! — воскликнул он, и в его узких глазах вспыхнуло пламя. — Или вы по-прежнему боитесь оракула?!

Он поджал тонкие губы и оглядел волхвов. Но все молчали. Тогда Вартруум сам вызвался вступить в поединок с Азылыком. Но его заявление никто всерьёз не принял. Из сорока двух гадателей Хатти большинство были выходцами из Финикии и Палестины. Этот список продолжили несколько ливийцев, двое ассирийцев, алзиец, микенец, кассит Азылык и единственный хетт Вартруум. Случайное возвышение кассита всеми воспринималось болезненно, но спорить, а тем более сражаться с ним никто не решался, слишком тот был могущественен и талантлив. Смиренно молчал тогда и молодой прорицатель, поддакивая первому придворному волхву и не смея ему противоречить. Однако кассита не любили, а потому его изгнание все приняли с радостью, но и ныне мериться с ним силами прорицатели не жаждали. Вызов Вартруума был встречен усмешками. Но когда тот потребовал неотлучно находиться рядом с государем, днём и ночью, эту просьбу сочли дерзкой и молодому прорицателю отказали, ибо после бегства Азылыка пост первого гадателя перешёл к старейшине — финикийцу Озри. И это многих устраивало. Ему единственному доверили надзирать за выздоровлением властителя. Вартруум вспылил, обвинил своих собратьев в измене, но в тот же день был удалён из круга придворных оракулов. Протестовать он не осмелился, в Хаттусе проживало много его родственников, на кого могли бы пасть кары оракулов, объяви он им войну. Сам же Суппилулиума ничего об этих разногласиях не знал, ибо с яростью воина боролся с дикими приступами головной боли.

Прошло ещё полгода. Знахари и волхвы не покидали правителя, и боли постепенно утихли. Однажды утром государь проснулся и отодвинул в сторону целебный отвар, он больше не требовался. Суппилулиума снова вспомнил о своём походе, собрал полководцев, чтобы каждый отчитался о том, что сделано. Полководцы докладывали сухо, по-военному: новые легионы набраны, обучены, колесницы построены, мечи и кинжалы выкованы. Всё было готово к походу. Правитель со строгим видом слушал каждого из военачальников, кивал головой в знак одобрения, но в его взгляде уже не прорывалась та свирепая ярость, тот неудержимый горячечный азарт, которые раньше всех устрашали. Жёсткие морщины, прорезав лик завоевателя, придали его облику странную дряхлость. Болезнь неожиданно состарила властителя, и придворные это сразу заметили. Даже красные гнойнички, отливавшие раньше алым цветом, теперь потемнели, запеклись вместе со всем лицом.

Доклады были закончены. Оракул Озри, по-прежнему дремавший во время их произнесения, проснулся, хмуро сдвинул кустистые брови и стал оглядываться вокруг, не понимая, кто должен говорить следующим и почему полководцы умолкли. Но все уже высказались и ожидали решающего слова самодержца, а тот упорно молчал, словно ему нечего было сказать или вообще не хотелось открывать рот. Прорицатель нервно кашлянул, и Суппилулиума, вознамерившийся наконец-то подвести итоги, вдруг зевнул. Это произошло непроизвольно, вождь хеттов и сам не ожидал от себя такого казуса. Он даже немного смутился, чего с ним никогда не бывало.

— Что ж, вы все славно и много поработали, — наконец вяло пробормотал он. — Я доволен, что вы не теряли времени даром, хотя сам должен буду посмотреть и проверить каждого из новичков, как они держатся в седле, ловко ли владеют мечом и боевыми приёмами... — он тяжело вздохнул, отёр платком мелкий пот со лба, словно произнёс длинную и бурную речь, однако эти несколько фраз и в самом деле дались ему с трудом, и он вдруг испугался, ощутив усталость. — Да, я должен сам посмотреть...

Военачальники молчали, наблюдая за властителем. Не все даже поняли, отчего возникла пауза и что произошло с самодержцем. Да и как может чувствовать себя человек, с трудом излечившийся от трудной болезни? Но государя, способного ещё полгода назад по суткам не покидать седла, а после этого, подобно льву, кидаться в гущу врагов, сокрушать их, обращая в бегство и панику, эта внезапная телесная немощь привела в оцепенение. Войско без сильного и храброго вождя похоже на пучок стрел без лука, а он ныне, как высохший гранат, в котором не осталось и капли сока.

— Дня через два я приду в себя и устрою смотр всему войску, — твёрдым голосом выговорил он. — К счастью, боги избавили меня от недуга, и дух мой снова крепок...

Он кивнул, военачальники словно по команде поднялись, поклонились и покинули государя. Суппилулиума взглядом заставил оракула Озри задержаться.

— Я ощущаю странную слабость во всём теле, и руки как ватные, и слова говорить трудно... — пожаловался властитель.

— Болезнь отняла у вас много сил, ваша милость, в этом нет ничего необычного, — улыбнулся гадатель. — Вы сражались, как доблестный воин. Всё вернётся!

— И долго этого ждать?

— Недели две, не больше. Точнее скажут лекари, которые завтра вас осмотрят...

— Я обещал своим полководцам, что поднимусь через два дня! — перебив Озри, не на шутку рассердился властитель, и тонкие губы его задрожали.

— Но я не лекарь, ваша милость, — заюлил оракул, — мы все будем стараться и уповать на звёзды, которые сулят вам новые подвиги и земную славу...

— Вот и пусть!.. — яростного порыва хватило на эти три слова, рот царя ещё продолжал открываться, но оттуда вырывалось лишь сипение.

В другое время правитель приказал бы казнить оракула, ибо если он сказал «два дня», то этот срок не подлежал пересмотру. Но сейчас у него недоставало сил, чтобы разгневаться. Несколько мгновений он молчал, а Озри, склонившись в полупоклоне, терпеливо ждал, когда государь разрешит ему уйти.

— Мне нужен толковый человечек, из ваших, кто бы извёл Азылыка, — немного передохнув, прошептал Суппилулиума, подавшись вперёд и вцепившись в подлокотники тронного кресла. — Видимо, мечом его гнилую голову не смахнуть. Что ж, выпустим на него своего колдуна. Есть такой на примете?

— Найдём, ваша милость, — не задумываясь, ответил Озри, и почти неуловимая насмешка пробежала по его губам.

Обед в честь митаннийской принцессы плыл подобно ладье по стремительному Нилу. Он начался с орехов, фруктов, кокосового молока, медовых пастилок и лепёшек, а только потом подали рыбу и жаркое из баранины, а ещё чуть позже журавлей, запечённых в глине, слуги разносили сладкое разбавленное вино и остро-кислый сок из граната и диких ягод.