— Дед!..

— Прости, молчу.

— Времени у нас мало, — напомнил Федор.

— И правда…

— А почему же мало? — спросила Лиза. — Почему людям нельзя здесь долго быть?

— Так все дело-то как раз в людях, — пояснил Ворон. — Чем дольше человек остается в Запределье, тем сильнее привязывается к нему его душа, и вернувшись назад, он начинает тосковать. Ничто его дома уже не радует, все кажется скучным, унылым, сердце вновь просится сюда. Так-то и жизнь не мила становится. От этого спасения нет, только Богу молиться.

Лиза вспомнила, как томилась ее душа по Лебединому краю, а ведь она пробыла там совсем недолго…

— Но я, — продолжал Ворон Воронович, — могу на вас заклятие наложить, чтобы вы подольше тут задержались. Но чем же еще вам помочь? Расскажите, милые, зачем пожаловали. Не только ж со мной повидаться?

— Дед, ты ведь людям волшебную воду приносишь — живую и мертвую, — сказал Федор. — И если я верно помню, она снимает тяжелые последствия колдовства.

— Так и есть.

— И приворот может снять?

— Может.

— Дашь нам этой воды?.. И тогда я больше ни разу не назову тебя дедом.

— Я бы дал, кабы она у меня была. Сходить нужно, и за живой, и за мертвой. А что, Федя, если я тебя отправлю за мертвой водой, а мы уж с Лизонькой — за живой. Нечего супруге твоей в Подземном царстве делать.

— Согласен.

— А мы куда же, Ворон Воронович? — спросила Лиза, немного обиженная, что ее желаниями никто не поинтересовался.

Царевич улыбнулся — так мог бы улыбаться месяц.

— Куда не повел бы я никого, кроме своей внучки. К Чудо-древу самоцветному. В сердце Запределья.

С берега в море-океан тянулся мост, пылающий белым огнем, и скрывался в далеких облаках.

— Иди, — сказал Ворон Воронович внуку. — Прямехонько по нему и придешь в Подземье. Не бойся, огонь тебя не тронет. И вот еще что… — он что-то прошептал на ухо Федору. — Запомнил?

— Запомнил. Спасибо, дед… э-э… спасибо, царевич.

Послав Лизе нежную улыбку, Федор легко устремился вперед по мосту и скоро скрылся в белом сиянии.

— Не переживай, Лизонька, с ним будет все хорошо, — сказал Ворон.

— Почему же он птицей не обернулся?

— По Калинову мосту самому пройти надо. А вот мы с тобой — полетим, а потом по облакам… Летать умеешь или подсобить?

Лиза улыбнулась:

— Умею.

Чем дольше шел Федор по Калинову мосту, тем сильнее сгущался сумрак, море-океан растаял за спиной, и мост тянулся теперь над рекой Смурой, чья вода была цвета черного бриллианта. Наконец Федор ступил на берег. Под ногами его был камень и над головой — серые своды. Или же… ледяные, темно-синие? Нет, черные… И вновь..

Странное это было место. Зыбкое, мерцающее подземелье. Причудливые каменные наросты то становились гигантскими сосульками, то превращались в клубящие тени. Росли здесь и деревья, все сплошь из кристаллов, на листьях-самоцветах сверкали цветные огоньки. Глядишь — и деревья уже из льда и инея, снежно блестят, переливаются… А то вдруг кажется, что их листья — черные бриллианты, застывшие всплески Смуры.

Федор осторожно продвигался вперед вдоль течения реки. Иногда камни под ногами превращались в ледышки… Мог бы вороном полететь, но ему хотелось увидеть все здесь человеческими глазами. Вдалеке высились льдистые, блестящие хоромы — наверное, туда ему и надо.

Было совсем темно, потом загадочные камни начинали испускать слабый свет, затем в один миг наступала яркая зима. Чуть-чуть поблистает — и снова все тонет во мгле. От этих постоянных изменений у Федора начала побаливать голова. Он едва не наткнулся на что-то… на кого-то — явно живого. Некто сидел на камне — или на ледяной глыбе, потом поднялся и засветил в руке звезду. Федор понял, что это девушка — худая и бледная, в длинной, до пят, синей рубахе с серебристым окоемом, с распущенными по плечам прямыми черными волосами. Глаза ее казались отражением темных вод Смуры — вот-вот затянут в себя как в омут.

— Здравствуй, — Федор поклонился ей в пояс по старинному обычаю, и она ответила тем же. — Я к Морене-королеве иду, за мертвой водой. Не подскажешь, иду-то хоть правильно?

— Путь твой лежит к ее хоромам, — голос девушки был подобен звону льдинок. — Но лучше не тревожить сейчас королеву. На Руси весна, и матушка старится до осени. Не любит она, чтобы ее такой видели — с сединой да с морщинами.

— Жаль, конечно, но придется рискнуть. Мертвая вода мне очень нужна. А ты, стало быть, дочка Морены?

— Да, Желя меня зовут. Ну а кто ты таков?

— А я Федор, Ворона Вороновича внук. Что же ты здесь делаешь одна?

Желя показала вещицу, которую он поначалу принял за звезду — то было круглое светящееся зеркальце.

— Печаль на Руси высматриваю. Когда вижу, что кому-то совсем невмоготу — плачу о нем, ему тогда чуток полегче становится.

— Все время плачешь и плачешь?

— Все время. Судьба моя такова.

— Судьба незавидная.

— Я всех жалею, а меня никто не жалеет. Ну а ты пожалеешь, добрый молодец? Поцелуй меня…

— Нет, не стану.

— Неужели совсем нехороша? Очень уж худа и бледна? Так отец мой — Кощей, я в него уродилась.

— Не в этом дело, Желя. Я жену свою люблю, и никого, кроме нее, целовать не хочу.

Желя снова села на камень и горько заплакала. Ее слезы капали в Смуру, но, не достигая воды, оборачивались черными алмазами, а потом уже и растворялись в речных волнах.

— Уж не слезы ли твои — мертвая вода? — догадался Федор.

— Верно говоришь, — послышался звучный женский голос за спиной. Воронов обернулся и ничуть не удивился, что на месте, где только что никого не было, теперь стояла женщина в одеянии из инея и льдинок, и сурово глядела на него синими глазами. На ее темных, как зимняя ночь, серебрящихся сединой волосах блистала бриллиантовая корона. Лицо казалось выточенным из холодного белого камня, и молодым оно сейчас не было, но от того красота его не блекла.

Федор поклонился королеве Подземья.

— И ты, красавец, туда же, за мертвой водой… сам-то Ворон Воронович чего не пришел, чем таким важным занят?

— Царевич велел тебе кланяться, государыня, да напомнить про карточный должок. Он сказал, что обыграл тебя тремя козырями.

Морена рассмеялась звучным, раскатистым смехом.

— Да, вижу, и вправду тебя дед твой послал. А сам не хочешь со мной в картишки перекинуться?

— Прости…

— Эх, боишься. Но что поделать, должок за мной и правда водится. И как заведено, возьми, молодец, воды нашей, черной да студеной.

Морена взмахнула левым рукавом, и в руках у нее появился флакон из темного хрусталя. Бросила она его Желе, та поймала на лету. Наполнив флакон водой из речки Смуры, дочь Кощея и Морены с поклоном подала его Федору. Он поблагодарил печальную девушку, а она вновь направила на него сияющее зеркальце, освещая его лицо. «Никак запала на меня дочка Кощеева», — обеспокоенно подумал Федор. Он собрался уже поскорее распрощаться с Мореной и Желей, как…

«Помоги мне, добрый молодец…»

Голос шел… из зеркальца Жели, но ни она, ни сама Морена, кажется, ничего не слышали.

«Что за чудеса, — неприятно удивился Воронов. — Так и знал, что не дадут уйти спокойно».

«Помоги мне, юный красавец. Убеди Морену отдать то, что у нее в правом рукаве. А иначе живой воды тебе не добыть…»

«Знает, — подумал Федор, — что к мертвой воде мне и живая нужна». Но что-то в этом нежном голоске — так цветок бы мог говорить — тронуло его. Он и виду не показывал, что слышит, разглядывал мертвую воду в черном хрустале, на котором причудливо играл свет зеркальца Жели. И лихорадочно раздумывал, как поступить.

«Помоги мне, умоляю», — в третий раз обратился к нему голос.

«Ну хорошо…» Внутри у Федора что-то взыграло — так всегда бывало, когда он шел ва-банк.

— Впрочем, если желаешь, государыня, — произнес он, убирая флакон за пазуху, — можем разочек в дурачка сыграть.