— Федя…

— И вот что я скажу тебе. Если я смог поцелуем снять злые чары, значит — люблю тебя. Без обмана. Теперь тебе решать. Могу в монастырь тебя проводить, а если хочешь… выходи за меня. Я всю жизнь оберегать тебя стану. Не отвечай сейчас. Просто подумай…

— В монастырь не поеду, — упрямо возразила Лиза. — А что до замужества…

Она вдруг засмеялась:

— Да понять бы для начала, кто я такая! И какая из меня сейчас жена? И что это будет — ворон с ящерицей сойдутся?

— В Запределье и не такое бывает, милая.

— Теперь, Феденька, я никому помыкать я собой не позволю. Ежели они все меня предали — и Миша, и Таисья, и отец ничего рассказать не пожелал — сама я по себе буду. Оборотнем стану жить. Мне бы только справиться… научиться превращаться как ты, по желанию, и вновь в человека перекидываться… Научи меня, Федя?

Воронов чуть приобнял ее — и не встретил сопротивления.

— Я научу, — ответил он. — Но ты сама к себе прислушайся. И пойдем в дом, Лиза, что на траве сидеть — простудишься. Я понимаю, ты в смятении, но и гордость в тебе говорит. Тут надо все хорошенько обдумать. И не считай себя теперь неуязвимой. Ты все же остаешься человеком. Как и я.

Мать Аркадия, игуменья Ивановского монастыря, никак не могла уснуть. За долгие годы монастырской жизни она привыкла проводить часть ночи за молитвой или духовными книгами, но сегодня сон и вовсе не шел. Ей сейчас хотелось просто поговорить с Богом, посоветоваться, задать вопрос и смиренно ждать ответа, зная, что он непременно будет…

Скромная келья, освещенная мягким светом лампад, была тесной, но матушка любила ее. Аскетизм она не ставила себе в праведность. Сколько себя помнила — хотела именно этого, чтобы ничто не отвлекало от молитв, от чтения, духовного созерцания… Вранье, что в монастырь уходят из-за бед или любовных неудач. Попытаться-то можно, но станешь ли и вправду монахиней? В монастырь идут только к Богу — в этом мать Аркадия, в миру Анастасия Дмитриевна Зарянина, была убеждена и никогда не спешила благословлять на постриг девиц и молодых женщин, всегда повторяя: «Лучше будь мирянкой хорошей, чем плохой монашкой». Вот и в Кате Вересовой она не видела будущей инокини, и невзирая на то, что девица — бесприданница, была бы рада ее браку с Алексеем. А тут такое вот стряслось…

И мысли невольно обращались к прошлому…

Старинный барский дом, светлая горница, две пригожие темноволосые девочки играют на густых медвежьих шкурах на полу… Бабушка подзывает их, и когда они уютно устраиваются рядом, достает шкатулку… сестры склоняются над ней. Чудесные украшения из малахита — серьги, бусы и тяжелый перстень с причудливым узором на камне… Младшая, Варенька, тянется к серьгам, старшая берет бусы.

— Ну а перстень, — говорит бабушка, — достанется той из вас, что раньше выйдет замуж. Так матушка ваша повелела.

— Стало быть, — произносит Настя нежным голоском, — перстень будет Вареньки. Я в монастырь уйду. А из бус сделаю четки.

Варя смеется — монастырь, виданное ли дело.

А вот поди ж ты, все сбылось. Повзрослели сестры, бабушка отвезла их к родне в Москву, и к Настеньке сразу же посватался завидный жених. Она не ответила ни «да» ни «нет», просто исчезла в одну из ночей. С трудом ее нашли в старом монастыре, куда девушка, сбежав из Москвы, добралась с обозом. Анастасия наотрез отказалась возвращаться домой. Отвергнутый жених подумал-подумал — да посватался к Варе. А Варенька и рада! Она — не старшая сестрица, глупостей не натворит.

Как потом узнала Настя, ставшая в постриге Аркадией, замужеством своим юная Варвара Дмитриевна была очень довольна, хотя мужа не любила, но упивалась обожанием, которое быстро сумела ему внушить. Насте еще раньше казалось, что в доставшемся Варе малахитовом перстне скрыта какая-то колдовская сила. Давно уже для нее не было тайной, что их с Варей матерью была сама Малахитница — превеликая затейница, Медной горы Хозяйка. Варвара Дмитриевна незадолго до смерти приехала в монастырь к сестре и долго-долго рассказывала ей свою жизнь, открывала тайны души. И сейчас мать Аркадия словно видела перед собой яркие сцены из прошлого, благодаря разговору с Алексеем тихо поднявшиеся из глубин памяти…

Уже рассвело, когда за дверью послышалось негромкое:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…

— Аминь, — ответила матушка.

Вошла Катя, бледная и осунувшаяся.

— Что это ты какая… — встревожилась игуменья, — плохо спала, Катюша?

— Вовсе не спала. Позвольте, матушка… в грехе хочу покаяться.

«Да какие у тебя грехи», — подумала настоятельница. Вслух не сказала, но Катя как будто прочитала ее мысли.

— Чужую беседу под дверью подслушивать — всегда грех. А я вчера подслушала.

— Вот оно как. Ты присядь, присядь…

Катя скромно примостилась на деревянном стуле возле рабочего стола матери Аркадии. На столе — ворох отточенных перьев, массивная бронзовая чернильница, различные бумаги и объемные книги, среди которых есть и старинные, рукописные…

Матушка не спешила с ответом. «Так и надо, наверное, — подумалось ей. — Она знает… пускай знает!»

— И что же ты услышала, Катя?

— Вы с Алексеем Никитичем разговаривали… обо мне даже речь зашла. И вы с ним, со мной ни о чем не посоветовавшись, сами все за меня решили.

«Тихоня-то тихоня, — подумала мать Аркадия, — да вот в таких-то твердости порой поболее будет, чем в бойких и дерзких».

— А ты что же, голубушка, — произнесла она вслух, — не согласна с решением моего племянника?

— Не согласна, — твердо ответила Катя.

— И замуж бы за него пошла?

— Пошла бы, матушка. Только если я его тайну теперь ненароком узнала, то и он должен знать обо мне все. Что деток у меня никогда не будет… Но, поверьте, у меня и в мыслях нет воспользоваться смятенным состоянием духа Алексея Никитича. Он еще раньше оказывал мне знаки внимания, но я считала, что не пара ему, что он всегда может жениться на богатой и здоровой девушке. А теперь вот он себя чудовищем считает… и мне хотя бы поговорить с ним… объясниться.

— Любишь его? — спросила матушка Аркадия, задумчиво вглядываясь в лицо Кати. Та не замедлила с ответом.

— Люблю.

— И не испугаешься? Мы-то с тобой его в драконьем облике не видели и судить не можем… Но, полагаю, и впрямь надо бы вам объясниться… Хорошо, Катерина. Отправляйся в Яблоньки и передай Алексею Никитичу от меня письмо. Я как раз писать ему собиралась. Тогда уж все и обговорите промеж собой. А потом, мой совет, возвращайся в Чудногорск и подумай хорошенько. И глупостей не делай… Темное дело сотворила моя сестрица, я знаю. И это наследие много дурного может в себе нести.

— Тем более мне надо быть рядом с ним, — убежденно проговорила Катя.

— Тогда, голубушка, помолись-ка в храме да собирайся в дорогу. Я дам тебе кого-нибудь в попутчики. Сюда уже не вернешься?

Катя покачала головой.

— Да уж, чувствую я, в каком ты смятении… А пока собираешься, я письмо напишу. Алеша все в подробностях должен знать… все что было.

Было это сорок с лишнем лет назад. На землю опустилась одна из черных ночей, самая злая — ноябрьская. В эту ночь черное колдовство удавалось лучше всего, но его еще можно было и усилить, если прийти ворожить в особое, таинственное место.

Одним из таких мест были Чудо-горы — так назывались холмы, возле которых возник когда-то Чудногорск. На вершине одного из них стояла Варя Измайлова, зябко куталась в соболью шубку и задумчиво смотрела вдаль, на сонную деревню, погруженную в беззвездную темень. И только отдаленный Ивановский монастырь уютно светился окнами келий. В одной из них молится, наверное, сейчас за Варю родная сестра Анастасия — монахиня Аркадия…

— Да как бы не помешали мне сейчас твои молитвы, Настенька, — усмехнулась Варя.

Она думала о своей судьбе, загадывала себе еще лучшую долю. Уже успела заскучать в законном браке, но и тут перстень помог — легко завела тайного дружка и тоже не прогадала. Немецкий барон, красавец и богач, и было в нем что-то очень, очень, непростое… Вскоре Варенька узнала его тайну, и показалась ей она хоть и страшной, но безумно притягательной.