Зина была знакома с графом лишь мельком и теперь с интересом разглядывала «чародея». Ему уже лет сорок с лишнем, но годы как будто над ним не властны — настолько он моложав, без морщин и единой сединки в темных, аккуратно причесанных волосах. Смуглый, худощавый и остроносый, с яркими пронзительными глазами… В его облике чувствовалось что-то нерусское, а еще — старомодное, будто человека, сошедшего с портрета прошлого века, наскоро обрядили в современный костюм. Он то и дело подносил к лицу сильно надушенный платок, словно не мог существовать без исходящего от него сладковато-пряного запаха.

— Вы взволнованны, графиня, — Эмиль Францевич не спрашивал, а утверждал. — У вас какая-то тайная печаль?

Голос графа Салтыкова звучал сочувствующе. Зинаида неопределенно повела плечами. У нее печаль? Еще бы! Эта девчонка Измайлова все-таки вывела ее из себя. Довела до того, что Зинаида Сергеевна рвала и метала, когда получила одно за другим два послания — через Чалого от Дарьи Лесовички, и от растерянного, если не сказать испуганного Мишеньки Сокольского. Миша писал, что двери дома Измайловых закрылись для него навсегда, что его постигла сокрушительная неудача, и что Елизавета Алексеевна уже замужем за господином Вороновым. А Лесовичка сообщала, что Черный Ворон перехватил Лизу у Шатуна… и сам женился на ней. «Предатель… — пылало все внутри у Зинаиды. — Подлец! Так жестоко надо мной посмеяться… Или же и его приворожила белобрысая ведьма? Негодяйка… уж не мстит ли она мне за что-нибудь?» Графиня действительно склонна была думать, что Измайлова — теперь уже Воронова! — взялась с какой-то неведомой целью уводить у нее мужчин… И этого она ей уж никак не спустит.

Эмиль Салтыков смотрел на Зинаиду Сергеевну с сопереживанием, чего она вообще-то терпеть не могла, но сейчас почему-то сдалась, ей даже приятно было его сочувствие. Если она сможет заполучить графа в союзники — это дорогого стоит. Ведь они же встретились сейчас именно для того, чтобы составить маленький заговор… негласно, полунамеком этот заговор был благословлен самой Верой Павловной, которая хотела во что бы то ни стало найти сына и излечить его «от дури».

— Если вам угодно, граф, — сказала Зина, — то я не стану от вас таиться. В конце концов, дело идет о вашем любимом воспитаннике… и я склонна полагать, что он стал жертвой бесстыдного колдовства со стороны одной тщеславной девицы. Выслушайте меня, я изложу вам дело во всех подробностях.

Салтыков ответил полупоклоном — он готов был внимательно слушать.

Зинаида не утаила ничего, даже рассказала о своей интриге с Сокольским против Лизы, которую разрушил Воронов.

— Весьма вероятно, что в главном вы правы, — сказал Эмиль Францевич, хорошенько все обдумав. — Малахит в самом особый камень… удивительный, чарующий. Он может одарить человека внешним блеском, дать душе просветление… и в то же время влить в сердце смотрящего любовный яд. Я ничуть не удивлюсь тому, что девушка действительно воспользовалась волшебной силой малахита. Но как ей это удалось? Этот камень не из тех, что раскрывает свои тайны всем подряд.

В голосе чародея, как некоторые его называли, Зинаиде послышалось восхищение, и это было ей неприятно.

— Вам виднее, — ответила она с легкой язвинкой в голосе. — Вы, граф, говорят, познали тайны всех драгоценных камней. Даже научились выращивать бриллианты.

— Это неправда. Камни никому не позволят себя обманывать. В них кладезь памяти или тайна сил природы, но они мстят тем, кто пытается вторгнуться в самую суть их волшебства. Я пытался… я изучал самые мощные, самые дорогие из них… Даже осколок Алатыря мне посчастливилось добыть. Я хотел, Зинаида Сергеевна, создать так называемый камень жизни, который даровал бы вечную молодость владельцу… но нет. Много лет я потратил, чтобы доказать себе, что это невозможно, — тонкие, но слишком яркие для его возраста губы графа сложились в горькую усмешку.

«Интересно, в чем же тогда секрет твоей молодости?» — подумала Зинаида. Но эта мысль была мимолетной, куда больше ее сейчас занимало другое…

— Наверное, про Алатырь-камень слышали даже подобные мне, совсем несведущие в магии люди, — сказала она. — Согласно древним поверьям, он обладает величайшим волшебством. Скажите же, можно ли с его помощью снять заклятие… или лишить оборотня силы?

— Вы про господина Воронова? Мне кажется, что можно.

— Так сделайте это, граф! — пылко воскликнула Зина. — Прошу вас… Зачаруйте ваш чудо-камень соответствующим образом. Я готова сама ехать в это… Туранино? Туманино?.. в имение Вороновых, чтобы помочь Федору Ивановичу осознать низость и полное безрассудство его поступков. Если его не обезвредить — он так и будет путать нам все карты в игре против… против своей жены.

— Это где-то в окрестностях Чудногорска?

— Маленький Залесск намного ближе. Наверное, там мне и стоит остановиться.

— Хорошо, Зинаида Сергеевна. Я все обдумаю и приготовлю что нужно. А когда мы доберемся до Залесска, будем действовать по обстоятельствам.

— Мы?

— Отправиться с вами, графиня, я почту за честь. Мы можем называться в дороге братом и сестрой, так будет проще… Если предположить, что великий князь действительно решил разыскивать девушку в тех краях, то я обязан следовать за ним. Конечно, прошли те времена, когда я следил за Александром Константиновичем, удерживая его от шалостей, но… он очень мне дорог, у меня кроме него никого нет. Я бы сказал — он мне как сын, но слишком дерзостно так говорить о царском внуке. И я хочу, чтобы Александр был счастлив. К тому же, признаться, меня интригует эта история. Давайте же не будем терять времени, Зинаида Сергеевна.

— Это и мое величайшее желание, Эмиль Францевич.

— Тогда… — граф чуть улыбнулся, — за дело.

После ухода Салтыкова графиня написала Мише Сокольскому. Она велела ему немедля снять самый лучший по возможности особняк в Залесске, не считаясь с расходами, которые сама возместит. Он, готовый выполнить любое ее распоряжение, должен будет ждать ее приезда в этом доме, из которого прежде удалит всех обитателей под благовидным предлогом. «Ты будешь делать что я скажу, любезный Михаил Платонович, — писала Зинаида Сергеевна, — и это твой единственный способ искупить свою нерасторопность».

Несколько дней у Лизы ушло на то, чтобы просто прийти в себя. Она привыкала к новому дому, к его невысоким потолкам и окнам в тюлевых занавесках, к глубокой синеве и темной зелени обитых дорогими тканями стен, к бронзе и потускневшей позолоте… А еще — к зеркалам в тяжелых вычурных рамах, таким загадочным, и к громоздкой мебели, словно дремавшей под чехлами, видя сны о прошлом, а теперь пробудившейся и с добрым скрипом-ворчанием принимавшей новую хозяйку…

К Федору она тоже привыкала. Живя с ним под одной крышей, могла видеть то, чего никогда не увидела бы раньше — например, как он в одной рубашке умывался ледяной водой на дворе или с видимым удовольствием уплетал пшенную кашу, явно предпочитая ее изысканным блюдам. Дворовые его побаивались, хотя суровым он не был, скорее сдержанным, но с Лизой обращался с неизменной нежностью, что не могло не находить отклика в ее сердце

И все же в своей новой спальне девушка все еще ночевала одна. Покои были хороши — уютная кровать под тяжелым балдахином, светло-коричневые с золотистым узором стены, кресла и мягкий диван, большие иконы старинного письма… И всегда свежие, спасибо Лукерье, цветы. Лизе тут нравилось. Даже к новой горничной — скромной и тихой Дуняше — она начинала привыкать, хотя отчаянно скучала по Таисье…

Измайлов прислал с посыльным некоторые вещи Лизы и весьма любезное письмо. Приезжать пока не собирался, но рассказал, как едва ли не силой вырвал правду у примчавшегося в тот же вечер в Яблоньки взволнованного Сокольского. Это было нетрудно, Миша вообще притворяться не умел. Теперь, писал отец, он убедился, что Федор Иванович не солгал, и все же ему сложно смириться с мыслью, что его единственная дочь покинула отчий дом так внезапно, не поинтересовавшись мнением отца. Вообще Лиза чувствовала, что папенька как будто чего-то не договаривает.