— А я не виновата, что моему папе и мне повезло больше, чем другим.

— Конечно, не виновата. А чем виновата Ада, я, другие? Мы честно проработали всю жизнь. Я всю жизнь шила на фабрике, а она возьми и лопни.

— Никто не запрещал вам податься в бизнес.

— Ах, какая ты прыткая. Вот взяли да и подались все в бизнес. Никто не работает на заводе, не моет, не учит, не лечит, не охраняет, наконец. Только покупают и продают, покупают и продают. Как жить тогда? Ты об этом подумала? Понимать надо. Спасибо говорить, что есть люди, которые делают черновую работу.

Злата прикусила нижнюю губу и воззрилась на Матвеевну, которая вдруг открылась ей совершенно с новой стороны. Пока девочка соображала, что ответить, Матвеевна успокоилась и примирительно добавила:

— Ладно, что уж теперь об этом. Ты интересовалась, как я попала в школу. Так вот. Спросила я у длиннобородого, как домой добраться. А он, это директор школы оказался, пригласил меня пожить тут и поработать в школе. Он еще удивился, зачем мне торопиться домой? Поживи, мол, осмотрись. А когда надоест, то уедешь домой на машине.

— Домой на машине? Разве здесь есть машины? — удивленно переспросила Злата.

— А то! Здесь и оборудование на кухне все современное. Я когда-то работала кухонной работницей, знаю. Здесь даже бачки с едой таскать не надо, все механизмы делают. Не то, что у нас дома, все вручную носить приходилось. Эх, и наворочала я в свое время этих бачков! Из-за этого и выкидыш случился, опосля него не беременела больше. Это вот такие, как ты, белоручки, живете на всем готовеньком и не заморачиваетесь, как же все это достается.

— Ну все, началось, — закатила Злата глаза, — опять я во всем виновата. Наверное, когда вы чихаете, тоже меня вспоминаете.

— Да это я так, к слову сказала. Дом вспомнила, квартирку свою. Хоть на старости лет довелось пожить в хорошей квартире. Думаешь, как она мне досталась-то? Ухаживала я за бывшей своей начальницей. Парализовало ее. Она тоже, как я, одинокой оказалась. Характер-то у нее — ух! Все боялась, что ее обокрадут. Все дальние родственники от нее отказались: никто, кроме меня, не выдержал ее причуд.

— Опять! — вздохнула Злата.

— Что?

— Потом о квартире расскажете, когда не надо будет торопиться, — схитрила Злата. — Расскажите лучше про машины. Я ни разу здесь не слышала их шума.

— И не услышишь. Они у них бесшумные и совсем не вонючие. Уж не знаю, какое в них топливо заливают.

— Откуда они приезжают?

— А вот этого не скажу. Чудные они какие-то. Появляются, словно ниоткуда и так же словно в никуда исчезают. Я сколь не спрашивала у директора, когда меня увезет машина, все отмахивался. А однажды рявкнул, чтобы замолчала. Глаза такие желтые стали, я аж испугалась. Больше не приставала. С тех пор все мою и убираю, мою и убираю. Новую одежду дали, от дома только трость осталась. Я ее приладила под швабру. Вот, и работаю тут уборщицей. Правда, меня называют горничной. Уважительно, значит. — Матвеевна с любовью погладила по костяной ручке, задумчиво глядя в окно. — А домой все равно хочется, да. Там-то у нас осень началась, скоро зима настанет. Соскучилась я по скрипучему снегу. А здесь как стояла жарынь, так и стоит, никаких перемен.

Злата ощутила к ней что-то похожее на жалость. Она вспомнила старую бабушку своей одноклассницы, которая не решалась уехать из деревни в город. «Это вам, молодым, легко переезжать с места на место, а я не хочу. Где прожила всю жизнь, там и умру». Злата не понимала, что хорошего могло быть в деревне: горячей воды нет, ванны нет, интернета нет. Она даже рассказала маме, думая, что та осудит бабушку подруги, но мама вдруг задумалась: «В деревне жить спокойнее. Тишина, чистый воздух. Старики привыкают к своему дому, а на новом месте быстро заболевают и умирают».

Но Матвеевна, похоже, происходила из бойцовской породы, и заставить ее сдаться было не так-то легко.

Атропа росла, сторонясь сверстников. Больше возилась с мухами, лягушками, особенно любила мышей. А как же их не любить? Они такие маленькие, шкурка серенькая, а глазки блестят, как бусинки. Они и были ее друзьями, с ними скучать не приходилось.

Молодость заставила Атропу нарушить свое одиночество. Она влюбилась: вдруг воспылала любовью к невысокому светловолосому юноше с голубыми глазами. Ее родители удивлялись, что она нашла в нем. Она одна знала, что один его взгляд стоил тысячи других альвов.

Атропа потеряла голову, но Лей, как его звали, не обращал на нее никакого внимания. Атропа специально караулила его и чаще попадалась на глаза. Тщетно. Похоже, девушки его совсем не интересовали. И тогда Атропа прибегла к магии. Она приготовила приворотное зелье и пошептала над ним слова, одним из которых было его имя. Осталось заставить Лея выпить. Обмануть его оказалось не так уж и сложно — Лей был настолько доверчив, что верил всем и каждому. Все альвы для него были друзьями, все они хотели, как думал он, делать лишь хорошее. Он выпил зелье, поверив, что это антияд против многих болезней. Он сам не понял, почему его вдруг болезненно потянуло к Атропе. Днем и ночью он стоял под окнами ее дома. Если раньше он старательно обходил ее дом, то сейчас по несколько раз в день проходил мимо. Отец жестко стерег свою дочь, но однажды не углядел. В темную ночь, когда луну занавесили плотные тучи, Атропа тихонько выскользнула из окна и упала в такие желанные объятия. Через три лунных месяца она почувствовала себя беременной. Отец пошумел, но сдался.

Срочно провели обряд венчания, который совершили вокруг старого вяза у лесного родника. Атропа и Лей стали мужем и женой. Вскоре она родила дочку, ее назвали Циталой.

Через три года после свадьбы Лей стал прозревать. Оказалось, что жена совсем не та, какую бы он желал — нелюдимая, угрюмая, постоянно готовила какие-то зелья, сушила травы, которые собирала на болотах, плела нитки и что-то шептала ночами, вскидывая руки. Часто куда-то исчезала, возвращалась домой за полночь. Особенно она любила полнолунные ночи. Дочерью не интересовалась, и она почти все время находилась у ее родителей.

Однажды у Лея лопнуло терпение.

— Атропа, я хочу знать, где ты бываешь ночами, — он встал у двери, преградив жене путь.

— Пусти. — она глянула исподлобья, в голосе прозвучала угроза.

— Я твой муж, — не уступал Лей.

Атропа сверлила его взглядом. Лей думал, что откажется, но неожиданно она согласилась.

— Хорошо, пошли.

Полная луна освещала дорогу. В ее свете деревья выглядели причудливо. Некоторые ветви напоминали высохшие костлявые руки. Лею было немного страшно, но Атропа уверенно шла вперед, под ней даже веточки не хрустели. Чувствовалось, что она не первый раз двигалась по узкой тропе. Ухнула глухо сова, и Лей остановился. Атропа нетерпеливо махнула рукой, мол, не отставай, и он торопливо последовал за ней.

Они пришли в пещеру. Атропа зажгла свечу, и огонек осветил ее стены. В центре пещеры темнел каменный очаг. Всюду, где только можно было, висели шкурки мышей и лягушек, сушились мышиные и крысиные хвосты. На каменном выступе белел человеческий череп. Лей попятился, когда увидел его. Больше он не спрашивал, куда она ходила ночами, и не сопровождал ее.

После он не раз жалел, что ходил с ней в пещеру, потому что после похода весь дом был увешан сушеными маленькими бурыми лягушками и мышиными шкурками. На счастье, дочка мало бывала дома, но все равно Лей опасался, что она вырастет такой же, как мать.

Он дождался, когда Цитала подрастет, и ушел от Атропы. Приобрел небольшой домик на краю деревни и поселился там. Он удивлялся, откуда взялись силы — с Атропой ничего делать не хотелось. В купленном доме он работал с утра и до тех пор, пока не закрывались глаза. Он поставил забор, починил крышу. Перекопал землю и посадил овощи. Вокруг дома прорыл канаву и наполнил ее чистой водой. Наконец-то он мог жить так, как хотел! Он наслаждался райской жизнью. Беда пришла неожиданно. Лей заболел. Странная боль скрутила живот, пошли рези. Он ничего не мог есть, даже пить. Лекарства не помогали. Он лежал, желая одного — чтобы пытка быстрее закончилась.