— Вон из города! — закричал Майнар, почти забрасывая Зору в повозку.

— Трикке! Вида! — кричала Зора, пытаясь одолеть крепкого телохранителя. — Где они?

Но Трикке уже был тут — тонкий, быстрый, он ужом проскальзывал там, где остальные едва протискивались. Хоть он чуть заплутал, от страха позабыв дорогу назад, но быстро нашелся и теперь тоже взбирался в ходивший ходуном возок. Лошади, не привыкшие ни к такой суматохе, ни к запаху гари, плясали на месте, вырывая поводья из рук возницы.

Вида прибежал следом, крепко прижимая к себе почти невесомую Ойку.

— Вида, скорее сюда! — закричала Зора, едва завидев в толпе красные волосы девочки.

— Держите ее! — в ответ крикнул Вида и передал Ойку матери.

— Прыгай к нам! Скорее! — звал его Трикке.

— Я не брошу коня! Езжайте! Я догоню! — закашлялся Вида, пытаясь распутать узел, который на совесть завязал поутру.

Ветерок истошно ржал и хрипел, и бил копытом, и рвался с привязи.

— Потерпи! — попросил его Вида, впрочем, не надеясь, что испуганное животное его послушается. — Стой смирно!

И он некстати подумал, что узел можно было бы разрезать ножом, который так и не пришлось ему сегодня купить.

— Вида! — вопил Трикке, но возница уже настегнул лошадей.

Узел поддался, и Вида освободил Ветерка. Майнар уехал вместе со всеми, и Вида начал зубами и ногтями развязывать и его коня. Он задыхался от едкого дыма, во рту у него пересохло, а рубаха насквозь пропиталась потом.

— Вида! — припадая на одну ногу, подбежал к нему Майнар. Он убедился, что повозка выехала за пределы города и, выпрыгнув на ходу, бегом вернулся к коновязи.

— Ты ранен? — спросил Вида, запрыгивая в седло.

— Колено, — махнул рукой Майнар. — Скорее.

И они бросились вслед за повозкой.

Вида изо всех сил стегал Ветерка — никогда в жизни он не видел такого ужаса, как объятый страшным пламенем город, который лишь миг назад казался незыблемым и вечным. Откуда взялся огонь, который сначала слизнул помост для казни, а потом заглотнул всю площадь целиком? Он слышал страшные крики несчастных, пытающихся спастись и тех, кто полоумно бегал, охваченный огнем.

— Гони же! — закричал он вознице, поравнявшись с возком. — Скорее!

Ему показалось, что сам ветер не поспевает за ними, так быстро они мчались, но огонь был быстрее. Он видел, как пламя перекинулось на дранковые крыши домов, мимо которых они ехали, как загорелись деревянные части мостовой и как точно позади них обрушилась горящая балка. Им не спастись, подумал он с ужасом.

— Гони, что есть мочи! — снова закричал он.

И вдруг огонь отступил. Будто зверь, который преследовал свою жертву, желая только одного — убить, вдруг понял, что ошибся. Взметнувшись красным столпом к небу, он тысячей ярких искр просыпался на землю и погас навсегда.

— Что случилось? — выдохнул Вида, придерживая коня и оглядываясь назад. — Как мы смогли оторваться?

— Глазам своим не верю, — выдохнул Майнар.

Позади них остался сожженный Олейман.

А Трикке, поглядев сначала на мать, а потом на Ойку, дрожащим от страха голосом произнес:

- Это она вызвала огонь! Она — ведьма.

Он знал, что никогда не простит маленькую красноволосую оборванку за тот страх, который ему пришлось натерпеться по ее воле.

Домой они вернулись только за полночь, а на подъезде к Угомлику их встретил Мелесгард — встревоженный их долгим отсутствием, он решил ехать в Олейман сам.

— Слава богам! — воскликнул Мелесгард, увидев жену, сыновей и слуг живыми и невредимыми. — А я уж решил, что с вами стряслась беда.

— Она и вправду стряслась, — сказал Майнар, кивая на возок. Вида вынес бездыханную Ойку.

Через семь дней после несостоявшейся ярмарки Вида ушел в обход. Накануне выпало так много снега, что от пестрой осенней одежи леса не осталось и следа. Обходчие разом сказали, что это добрый знак, ведь коли первый обход снежный, то весь год потом можно беды не ждать.

Вида так долго предвкушал обход, что даже маленькая Ойка, которая, к счастью, пришла в себя и уже даже сидела на постели, подпертая со всех сторон подушками, не могла его задержать.

— Я туда и обратно, — пообещал он ей. — А потом вернусь и дорасскажу тебе сказку про бычка и господарева служку.

Ойка слабо кивнула и помахала ему тонкой бледной рукой. Маленькая оборванка полюбила Виду всем сердцем в тот миг, когда он один, не убоявшись гнева толпы, осмелился вступиться за нее перед Перстом Олеймана. Никто и никогда не заслонял Ойку от людского гнева, так что теперь Вида казался ей почти богом. Ведь только боги, как она знала, способны защитить от беды. И сейчас, провожая его в обход, Ойка боялась не дождаться Виду назад.

Но Вида о том не знал.

Он встал еще затемно, подхватил собранный загодя охотничий мешок и, стараясь никого не разбудить, вышел из замка. Тусклый свет далеких звезд едва отражался от утоптанного снега, так что Вида, чьи глаза еще не привыкли ко тьме, чуть ли не вслепую направился к стоящим поодаль деревянным постройкам.

— Чепрак! — тихонько позвал он, заглядывая внутрь теплого амбара. — Служба зовет!

На его голос вышел, слабо помахивая хвостом, сонный пес. Увидев хозяина, он сел, облизнул нос и закрыл глаза.

— Все дрыхнешь! — засмеялся Вида. Чепрак выглядел точь-в-точь как Трикке, если разбудить его спозаранку. — Ну так и оставайся тогда.

Он прикрыл дверь и, оставив пса досыпать, зашагал вниз по склону холма.

Вида любил вот так уходить в лес, ранним утром, когда сама жизнь, казалось, спит, подобно Чепраку, когда скрип снега под ногами слышится колокольным звоном, когда древний лес, чернеющий где-то внизу, видится бездонной пропастью, и когда хочется запеть, закричать да пуститься в пляс от переполнявшей сердце радости.

Бросив на землю кожаный мешок, Вида сел на него верхом и, оттолкнувшись от земли ногами, как на санях полетел вниз.

— У-у-у-у! — захохотал Вида, задыхаясь от восторга и попавшего в рот снега.

Он любил и переменчивую весну, то топившую толстый наст, то задувавшую ледяным ветром, и дождливое лето, пахнувшее мокрой травой и яблочным цветом, и багряную осень, пропитанную запахом костра и вязкой смолы, но сейчас ему казалось, что больше всего он любит зиму — холодную и снежную, такую, как сейчас.

— У-у-у-у! — снова завопил Вида, едва удерживаясь на своем мешке.

Остановился он у самой кромки леса, напугав своим криком молодого зайца, осторожно выглядывавшего из-за деревьев. Встал, отряхнулся, приладил мешок обратно на спину и зашагал по едва заметной тропинке в сторону Аильгорда, владений Перста Низинного Края, туда, где на самой границе жил Ванора.

— Первый обход! — вслух сказал Вида. — Главный обход!

Первый в году обход был особенным: самый долгий, самый сложный, но и самый веселый. Собирались все обходчие увала от мала до велика и шли в лес, возглавляемые Главным обходчим — храбрейшим и опытнейшим из всех. А сам Ванора как-то обмолвился, что этот год станет для него последним, а там уж и другие пусть силы пробуют.

— Я-то с лесом сросся, кожей его чувствую, — сказал Виде Ванора, — но не дело это, всю жизнь обход возглавлять. Лес тоже к тебе привыкает, а как привыкнет, так и отвыкнуть не может. И чужака не пускает, козни строит, пакостит…

Вида Ваноре верил. Он и сам знал, каким обидчивым может быть лес — то тропинку застит, то ветку на голову уронит, то подножку на ровном месте выставит, так, что кубарем катишься в колючие кусты. Но его это не пугало — наоборот, Вида любил разгадывать загадки, которые, не скупясь, подкидывал ему лес. Да и лес, казалось, принимал храброго юношу, как своего, не чиня тому препон без лишней надобности.

— После Ваноры, поди, Иверди предложат, — вслух начал рассуждать Вида, стараясь не проваливаться в снег по пояс. — Или Грозея. И Басу тоже грех не взять… А еще ведь Тоса и Сайла! Все обходчие хоть куда! До меня еще очередь нескоро дойдет…