Он долго сидел так, обняв руками колени и положив рядом с собой свой богатый кинжал. Ему уже не было страшно, лишь тяжелая неотвратимость во весь рост встала перед ним. Теперь пути назад нет. Он не сможет вернуться домой да покаяться перед теми, кто остался жив. Не сможет больше смотреть в глаза всем другим воинам и слугам, не сможет носить больше имя Мелесгарда…

Огонь потух. Страшное марево исчезло, и лес налился гнетущей безмолвной чернотой. Уульме напрягся — тишина никогда не сулила ничего хорошего. Если даже сама природа смолкает и настораживается, значит, дела плохи. Но как он ни вслушивался в немую тьму, так ничего и не услышал.

От отупения Уульме задремал. Только под утро его разбудили голоса всадников, прочесывающих лес. Уульме подобрался словно волк, изготовившийся к прыжку. Казни он не боялся, его страшил позор. Несмываемым пятном он покроет свой род, очернив всех своих предков. Уж лучше он убьет себя сам. Но в ту ночь боги сжалились над ним, и никто его не нашел. Он так и остался сидеть на месте, сжавшись в комок и приготовившись расстаться с жизнью.

Лишь с первым лучом солнца юноша отважился встать и подойти поближе, чтобы своими глазами увидеть обугленный остов родного дома. Угомлик был нетронут. Защитники не подпустили врага, у самого порога бились за свой дом и отстояли его. Ночью полыхали деревянные беседки и сухие межевые колья, которых подожгли, чтобы напугать рийнадрёкских коней.

Уульме вытащил меч из ножен Лусмидура и вложил его в руки друга. Таким его и найдут — не расстающимся с оружием и после смерти. А ему нужно идти. Навсегда.

— Прощай, Лусмидур! Скоро свидимся! — сказал он и поцеловал друга в ледяной лоб.

И, бросив последний взгляд на Угомлик, Уульме побежал прочь.

Разбудили его на рассвете. Один из подмастерьев, забыв о почтительности, ворвался в мастерскую.

— Мастер! — гаркнул он над самым ухом Уульме. — Мастер! Неужто слухи не лгут?

— Какие слухи? — спросил Уульме, не понимая, почему обычно спокойный и сдержанный работник так громко кричит и трясет его за плечо.

— Говорят, ты привел к себе в дом девицу?

— Привел, — кивнул Уульме. — И оставил на ночь.

Глаза работника чуть не выпали из глазниц.

— Ты хоть знаешь, кто она?

— Служанка, — пожал плечами Уульме.

— Ты привел к себе сестру Иркуля! — едва выдавил из себя работник. — Керу Иль!

Всю ночь Иль не могла сомкнуть глаз. Она не могла поверить в то, что случилось с ней за один единственный вечер: она, впервые в жизни решившись ослушаться своего брата, правителя Нордара Иркуля, сбежала из дворца и чуть не стала жертвой пьяных животных, не признавших к ней керу.

Сердце Иль гулко стучало, а кровь то приливала, то отливала от лица. А от воспоминаний о том, как какие-то похотливые нордарцы хватали ее руками, смрадно дышали винными парами ей в лицо, грязно шутили и тянули к себе, Иль начинало мутить. Ей хотелось сбросить с себя платье и погрузиться в чан с водой, чтобы смыть с себя даже память об их прикосновениях.

Она помнила и то, как кто-то высокий и крепкий, нечисто говоривший на нордарском, увел ее прочь, но, как ни старалась воскресить образ своего спасителя, вспомнить его лица не могла.

Иль пригладила свои волосы, поплотнее запахнула полы мужского халата и тихонько вышла в горницу.

Хозяин жил в обычном доме, какой строил себе всякий нордарец — невысокий и не очень большой, но с погребком, чтобы хранить там доброе нордарское вино, с клетью, с чистой и светлой горницей и большой и круглой кухней. Хотя Иль и была нордаркой, она впервые видела изнутри настоящий крепкий нордарский дом и поняла, что очень уж непохож он был на большой дворец с садами, цветниками и мелкими прудами, в которых плавали золотые рыбки.

Иль оглядела утварь: все простое и скоромное. Темный глиняный пол был чисто выметен и жухлый полыньевый веник стоял в углу. Она обошла всю кухню, пошарила в кадках и горшках, посмотрела, что было в толстых угрюмых бутылях, понюхала сушеные корешки, что висели в мешочках на веревке под притолокой, заглянула в погреб и клеть, налила себе вчерашнего чаю и села на лавку, стоящую у входа.

Едва успела она сделать глоток, как услыхала во дворе тяжелую поступь и, миг спустя, нелюдимый хозяин вошел в дом.

Только сейчас Иль смогла разглядеть его — большой и широкоплечий, с мощными и сильными руками, заросший густой темной бородой, с длинными волосами, с кожей темной и выдубленной жарким нордарским солнцем, походил он, скорее, на зверя, чем на человека. Даже безоружный он выглядел внушительно и опасно.

А Уульме поначалу решил, что работник его сошел с ума, раз придумал такую глупость, но потом, услыхав ту же самую весть ото всех, кто встречался ему на пути, поверил, что этой ночью спас не простую служанку, а настоящую керу.

— Доброе утро, принцесса! — буркнул он словно бы про себя.

Он часто встречался с людьми знатными — первые богатеи приезжали к нему в мастерскую или в лавку выбрать товар, но отпрыском знатного рода, воспитанного в роскоши и всеобщем поклонении, Уульме умел держаться с ними так, чтобы не задеть развязностью, но и не унизиться самому. Но на эту совсем еще юную девушку Уульме даже не смог толком взглянуть.

Иль ничего не ответила, но Уульме был этому и рад.

— Скоро придет стряпуха. Ты, наверное, голодна. — так же, будто бы в сторону сказал Уульме. — Коли будет тебе в чем нужда, говори ей, а мы уж сочтемся.

Он замолчал, одновременно боясь и ожидая ответа. Но Иль не издала ни звука.

— Я, если придет тебе нужда ко мне обратиться, мастер Уульме.

Иль смотрела на него сквозь длинные густые ресницы, чуть опустив голову, чтобы он не смог заметить ее взгляда.

— А я — кера Иль, — наконец, проговорила она.

— В пояс кланяюсь, кера Иль. — хрипло сказал Уульме и, действительно поклонившись девушке, вышел из дома.

Никогда прежде Иль не оставалась одна. С самого рождения ее и днем, и ночью окружали служанки, няньки и телохранители. Сейчас же, сидя за столом в доме чужака, она с непривычки то и дело озиралась по сторонам, ожидая увидеть укоризненный взгляд прислужницы.

Очень скоро Уульме вернулся, приведя с собой, как и обещал, старую нордарку.

— Стряпуха Беркаим тебе в услужение, — коротко сообщил он.

Старуха о чем-то шепотом сказала ему и он, кивнув, снова ушел.

Иль ожидала, что Беркаим заговорит с ней, но та молча принялась расставлять казаны и сковородки, разжигать в печи огонь и выкладывать купленные на базаре товары. Невысокая, но грузная, с распухшими ногами, с морщинистыми руками, в простом латаном платье, Беркаим вызвала у Иль живой интерес. Иркуль презирал старость и слабость, предпочитая окружать себя слугами не только преданными, но и красивыми, хорошо сложенными, пышущими здоровьем и силой, поэтому Иль, впервые так близко увидав женщину, так непохожую на всех тех, с кем она привыкла жить раньше, стала изумленно ее разглядывать.

Но и не только облик Беркаим привлек Иль — старая служанка мастерски орудовала на кухне, не глядя начищая, нарезая, насыпая и наливая все в большие казаны, горшки и кастрюли. Иль, как завороженная, смотрела, как плясал в ее руках разделочный нож, будто меч в руках опытного воина.

— Умелая, — про себя подумала кера, и ей вдруг тоже захотелось овладеть кухонной премудростью.

Когда Беркаим закончила, перед Иль стояли горячие тонкие лепешки, рисовая похлебка, тарелка со сладкими пирожками, тушеные бараньи ребра с подливой из овощей и печеные в сахаре тыквенные дольки.

Старуха, отерев руки о передник, села на скамью и вытянула ноги. Служанкам никогда не дозволялось сидеть в присутствии Иль, но юную керу такое поведение Беркаим совсем не обидело.

Не дожидаясь приглашения к трапезе, она села за стол и оторвала себе кусок лепешки.

— Как вкусно! — похвалила она ее стряпню.