— Что-то подустал я, — вслух сказал Вида. — Да оно и не мудрено: встал спозаранку, а сейчас вечер уже.

Он лег на густую мягкую траву и закрыл глаза.

— Спи. — неслышно выдохнуло озеро. — Спи и не просыпайся…

Белый пар заклубился, и Вида провалился в глубокий, словно сама смерть, сон.

Ему снились белые как снег холмы, прорезаемые черными ручьями, сухие чахлые деревья, сиротливо скорчившиеся на самой вершине и тяжелое низкое небо, накрывающее весь этот бесцветный мир, словно навес.

— Как здесь одиноко. — подумал Вида. — Как тихо.

Ему не было страшно. Тот, кого усыпило озеро, уже никогда ничего не боялся. Мертвые не знают ни страха, ни боли, не горечи…

Вида дернулся, будто его кто-то ужалил, и проснулся. Озеро искрилось и блестело, как серебро, и даже вечерняя прохлада не могла подобраться к нему.

Вида, который еще не до конца отогнал от себя липкую тягучую дрему, перевернулся на другой бок и сразу же понял, что его разбудило — что-то острое воткнулось ему в плечо. Он пошарил в траве рукой и вытащил небольшой ножик. Именно острие лезвия кололо Виду и мешало ему спать.

— Что за пропасть? — спросил сам себя Вида и онемел.

На костяной рукояти было выбито имя. Нож принадлежал Везнаю, молодому обходчему, который жил близ Прилучной Топи, родового замка Кьелепдара. Год назад Везнай, как и обычно, отправился в лес, да с тем и пропал. Сколь ни искали его другие обходчие, ни следа не нашли. Конечно, все считали, что Везная задрали дикие звери — в тот год в лесу было много медведиц с любопытными медвежатами, но вот пес Везная, с которым он и отправился в то утро в обход, вскоре нашелся, живой и невредимый. Теперь же все стало ясно — охотник решил отдохнуть у озера, пленившись его красотой и покоем, уснул навсегда, а его пса либо не брали ядовитые пары, исходящие от воды, либо умное животное, унюхав опасность, к нему попросту не подошло.

Вида положил нож в карман и встал. Клубившийся туман заволок все вокруг, так, что Вида, сделав шаг, потерял равновесие и свалился в воду. Водоворот, невидимый с берега, стал увлекать его вниз, на глубину.

— Это конец, — подумалось юноше. — Какая глупая бесславная смерть! И никто не найдет его, никто не узнает, что с ним случилось.

От ледяной воды у него свело ногу, легкие будто оказались в тисках, а намокшее платье и сапоги свинцовыми гирями тянули его на дно.

Собрав последние силы, Вида вынырнул на поверхность и, набрав в грудь воздуха, в безумной надежде закричал в пустоту:

— Помогите! Помогите!

И ему ответили. Сначала далеко, а потом и совсем близко раздался лай — Чепрак, наконец, нашел своего хозяина и ринулся ему на подмогу.

— Чепрак! Ко мне! — уже захлебывался Вида.

Бросившись в воду, Чепрак, гребя сильными лапами, доплыл до юноши, который уже не мог бороться с затягивающим его водоворотом.

Вида и сам не понял, как оказался на твердой земле. Чепрак шумно отряхивался рядом, разгоняя морок и туман.

— Как ты меня нашел, друг? — спросил юноша, отдышавшись. — Как узнал, что я тут?

Пес лишь лизнул хозяина в лицо и завилял хвостом.

— Надо выбираться, друг, — снова вслух сказал Вида. — Надо идти.

Он нашарил рукой сумку, сброшенную на траву и огляделся вокруг. Морное озеро выглядело куда более зловещим — Виде показалось, что туман стал распадаться на части, приобретая очертания птиц и зверей…и людей. Стараясь не растерять присутствия духа, Вида, выхватив кинжал, обернулся кругом. Серые мерцающие тени обступали его, сплошной стеной надвигаясь на дерзкого мальчишку.

И тут Чепрак снова залаял, но уже не так радостно, как когда он только нашел молодого хозяина, а испуганно и жалко. Пес боялся не меньше его, понял Вида. А молчаливые стражники заповедного озера были уже совсем близко — Вида не мог их различить во тьме, но он чувствовал, как бьет дрожь бесстрашного Чепрака, как слабеет его голос, и понимал, что дела их плохи.

— Лучина! — опомнился Вида. Первым правилом, которое он узнал от Ваноры, было не ступать за порог, не взяв с собой огня.

Он выудил из сумки огниво и сосновую щепу и высек искру. В отблесках слабого пламени он увидел, как ближайшая к нему тень отпрянула назад, словно обжёгшись о слабый огонек.

Другая тень, больше и грознее, взмахнула серыми крыльями, желая затушить пламя. Но огонь, пусть дрожащий и слабый, не потух. Чепрак перестал трястись всем телом и свирепо зарычал.

— Я вам не враг! — повторил Вида громко. — Я пришел с миром. И я уйду отсюда, только укажите мне путь.

Вида не ждал ответа. Он стоял, выставив вперед себя горящую лучину, прикрывая собой своего верного Чепрака и готовый сразиться со всем миром, коли будет на то нужда. Его колотило от страха, а рука, держащая лучину, дрожала, но Вида понимал, что другого выхода у него нет — только стоять, пока есть силы, только ждать.

Где-то невдалеке раздалось утробное ворчание. А с ним, ломая сучья и тяжело переваливаясь на ходу, вышел ободранный медведь. Подошел, понюхал воздух и затряс головой.

— Миша! — ахнул Вида, признав своего старого знакомца по зажившей ране на боку.

Медведь, казалось, его тоже узнал. Он заворчал громче, но не на Виду, а на обступивших его теней. А потом, опустив голову, двинул прямиком на ближайшего к юноше призрака.

Лучина догорала, ночной хлад пробирал Виду до костей, но присутствие живого зверя приободрило юношу, влило в него силы.

— Я не враг лесу! — снова повторил Вида, стараясь звучать громко и смело. — Я его защитник!

— А-р-р-р-р! — зарычал медведь, вздыбив шерсть и стуча лапой по земле.

И тени вняли не то уговорам лесного царя, не то юного мальчишки. Густая мгла стала рассеиваться. Медведь подошел к озеру и начал шумно лакать.

— Идем, Чепрак, — выговорил Вида, когда последний сгусток белого пара растаял над землей. — Идем.

Остаток ночи он шел назад, стараясь не думать о том, что лишь чудом избежал смерти.

Дойдя до старого дуба, Вида упал на колени и обнял его, словно давнего друга. А потом, наказав умному Чепраку бежать в Угомлик, решительно повернул в сторону Аильгорда, туда, где жил Ванора.

— Я знаю, что случилось с Везнаем, — сказал он, когда обходчий вышел его встречать.

И достал из кармана нож, найденный на берегу Морного Озера.

Лето преобразило Даиркард, шумный, крикливый и яркий южный град. Ярмарки и базары проходили теперь каждый день, и столица Нордара так и переливалась красками, словно большой диковинный цветок.

Уульме, хотя достаточно жил здесь, все никак не мог привыкнуть к тому, что шум не стихает даже ночью. А Иль, получившая свободу идти, куда вздумается да делать то, что захочется, наоборот очень радовалась гаму и толкотне. Даиркардский базар манил ее так, как запретный лес манит юношей, а новые, припрятанные игрушки манят детей. Иль было тринадцать, и в этом возрасте все звуки и запахи, все цвета и лица, все слова, оброненные вскользь, без всякого умысла, все, что человек взрослый и прижатый к земле думами да заботами уже не замечает, оставляло в ее сердце глубокий след.

Она привязалась к Уульме и теперь донимала его расспросами, а мастер, который поначалу смущался в ее присутствии, мало-помалу тоже привык к Иль, начал рассказывать ей истории, шутить, смешить и даже беззлобно над ней подтрунивать.

— А в Опелейхе господарь, не поверишь, змей! Говорит, а у него из пасти огонь вырывается!

И, видя, с каким вниманием Иль его слушает, начинал хохотать.

Первый раз он и сам испугался своего хохота — слишком уж давно он в последний раз так смеялся, что успел уже позабыть, каково это, но Иль, обрадованная такими переменами в поведении смурного мужа, тоже залилась смехом.

— Хоть и обманываешь ты меня, рассказывая небылицы, все равно продолжай! Только на оннарском!

Даже язык, такой сложный поначалу, начал мало-помалу даваться ей. Иль уже понимала Уульме и даже наловчилась отвечать ему, пусть и не всегда верно.