Копельвером охотники издавна называли небесное затмение, когда малая луна заслоняла собой огромное солнце.

В Северном Оннаре, в окресте его Низинном Крае, в густом черном лесу на высоком холме стоял большой и величественный каменный замок, названный Угомликом. Хозяином его был Мелесгард Орастамененов, хардмар и великий воин. Он был уже не юн, но еще не стар — ему сравнялось тридцать лет, что было самой золотой порой. Боги послали Мелесгарду жену Зору и троих сыновей — старшего Уульме, среднего Виду и младшего Трикке.

С самого детства Мелесгард ни в чем не знал отказа и никогда не ведал нужны — потомок древнего рода, он унаследовал огромные богатства: кладовые его ломились от припасов, в конюшнях содержались лучшие скакуны, а в оружейных палатах драгоценные клинки. На много шагов от Угомлика простирались владения Мелесгарда — охотничьи угодья да вырванные у леса пашни. За что бы ни взялся Мелесгард — все ему удавалось, все спорилось, богатство его множилось с каждым новым днем, сыновья росли ему на радость, а дружба с Перстом Низинного Края была такой крепкой, какой не могла быть даже у двух братьев.

И однажды Мелесгард уверовал в то, что сами боги отметили его особой печатью, ниспослав одни лишь радости да укрыв от горестей. Он словно и сам на миг почувствовал себя богом — тем, кому ни один смертный никогда не сможет навредить. Но очень скоро Мелесгард пожалел об этом: его мир, такой крепкий, рухнул в одночасье.

Уульме пропал.

Средь бела дня он словно провалился сквозь землю, не оставив после себя ни нитки, ни пряди волос, ни капли крови. Будто бы его и не было никогда.

Где только ни искали Зора и Мелесгард, у кого только ни спрашивали. Мешок чистого золота обещали они в награду тому, кто скажет хоть слово о пропавшем сыне, но все было тщетно. Дни шли за днями, месяцы за месяцами, но ни слуху от Уульме, ни духу так и не было.

Мелесгард, почерневший от горя, оплакал Уульме, как умершего, не уставая при этом просить богов о том, чтобы и в другом мире они не оставили его сына, а Зора, словно своим сердцем чуя, что Уульме жив, надеялась на встречу с ним.

Но прошло десять лет с того черного дня, а Уульме так и не вернулся.

Усыпанная багряными листьями проселочная дорога напополам разрезала черный от старости лес, открывая путь в самый старый, самый малолюдный окрест Северного Оннара. Хотя осень еще не наступила, но и лето уже здесь не властвовало: холодный ветер, предвестник долгих ледяных дождей, никак не походил на освежающую летную прохладу, а пожелтевшие кроны вековых деревьев, подпиравших высокие небеса, напоминали о том, что теплые дни уже на исходе.

Высокий юноша со светлыми, чуть вьющимися волосами, волнами спадавшими на широкие плечи, загорелой за солнце кожей и задорной улыбкой ехал верхом на рыжем жеребце. Хотя одет он был просто, по-дорожному, рукоять меча, торчавшая из кожаных ножен, выдавала в нем человека богатого, а та легкость, с которой он правил горячим жеребцом, еще и знатного, ибо так вольно в седле себя мог чувствовать только тот, кто сызмальства был привычен к породистым своенравным коням. Это был Вида Мелесгардов, и он возвращался домой.

— Эгей, Ветерок! — то и дело подгонял он коня, вертя головой во все стороны. — Почти приехали!

За краткое лето, что пришлось провести ему не дома, он успел стосковаться по родному лесу так, что готов был целовать каждое дерево, встретившееся ему на пути. Словно давнему другу радовался он и поваленному дубу у ручья, который лежал здесь с незапамятных времен, и мшистому камню у обочины, и давно брошенному гнезду на высокой белоствольной березе. И лес, как казалось юноше, тоже рад был с ним снова свидеться — везде Виде мерещились добрые знаки: и в переливчатом пении птиц, и в хриплом карканье ворон, и в загородившей ему путь сухой ветке, и в дождем просыпавшейся за шиворот утренней росе.

— Отец с матерью, поди, удивятся, — вслух рассуждал Вида, расплываясь в блаженной улыбке. — Они нас так рано не ждут.

И это была правда: Мелесгард отправил среднего сына в столицу закончить обучение ратному делу на все лето, но Вида, которому уже было невмоготу оставаться вдали от дома, родных да друзей, попросил наставника отпустить его пораньше.

— Сначала покажи, чему выучился. Сможешь одолеть в поединке других учеников — отпущу, — был ему ответ.

Крепкий, гибкий, быстрый, Вида, пусть и не так легко, как сам от себя ожидал, но все же один за одним положил своих соперников на лопатки, так что учителю пришлось сдержать слово и отправить своего подопечного на все четыре стороны. И теперь Вида Мелесгардов в новом плаще и с дорогим мечом, болтая то с собой, то с конем, ехал по знакомой с детства дороге в Угомлик.

- Заедем к Ваноре? — предложил он Ветерку и, не дожидаясь ответа, которого, впрочем, и не последовало бы, повернул направо, туда, где стоял простой лесной дом его друга.

Ванора был самым опытным и уважаемым в окресте обходчим. Древний черный лес, не имевший ни конца, ни края, Ванора знал лучше, чем кто-либо. Но тайны свои он не берег и охотно учил им тех, кто готов был его слушать.

— В обходе, знаешь, что главное? — часто напоминал он своей юной пастве. — Сталь да огонь! Без лезвия да без огнива даже за порог не ступайте, а уж в лес и подавно!

С того самого дня, как Вида услышал этот совет, при нем всегда был хоть маленький складной, но остро наточенный ножик, кромсало и сухой трут.

— Огонь всякую нечисть на расстоянии удержит! — вещал Ванора. — Уж где-где, а в лесу схрон этих тварей где угодно быть может.

За лето Вида пропустил уже три обхода и очень соскучился по ночевкам в лесу, по терпкому духу Ванориных самокруток, его историям — сказкам да былям, по другим обходчим, среди которых был его лучший друг Игенау, по Иверди, второму после Ваноры пастырю чащи, по лесным звукам да запахам, по вкусу диких ягод и трав и всему тому, что он так любил. Три месяца тянулись как целая жизнь, и теперь Вида понял, что, как бы ни была красива столица Северного Оннара, славный город Неммит-Сор, она никогда не заменит ему сурового Низинного Края.

Чтобы попасть домой засветло, Вида выехал еще ночью и большую часть пути гнал Ветерка так, что сам взмок и устал. Только на подъезде к Низинному Краю он перешел на рысь и теперь не отказался бы от горячего чаю и ломтя ржаного хлеба, которым всегда угощал его Ванора.

Совсем близко залаял глухой колченогий пес, которого, как знал Вида, обходчий подобрал еще щенком, заскрипела дверь и знакомый голос воскликнул:

— Неужто Мелесгардов припожаловал?

Вида соскочил с Ветерка и бросился к Ваноре.

— Как я рад тебя видеть! — гаркнул он, обнимая друга.

— Мелесгард надысь говорил, что рано тебе еще ворощаться. Заскучал?

— Заскучал, — признался без всякого стеснения Вида.

— Ты вовремя. Ко мне тут кой-кто еще наведался. Рад будешь.

Из домика вышел черноволосый юноша на полголовы выше Виды.

— Игенау! — завопил Вида. — Я ведь о тебе всю дорогу думал. Все гадал, как бы и с тобой повидаться, и домой успеть. А ты сам меня нашел!

Вдоволь наобнимавшись, они обошли домик кругом и сели за потрескавшийся и почерневший от старости дубовый стол. Ванора вынес жестяной чайник, сливового варенья в блюдцах и краюху еще теплого хлеба. Ветерка пустили рядом, и он, стоило беспечным гостям отвернуться, тут же стянул отрезанный щедрой рукой ломоть. Едва подернутые осенним цветом деревья черным ободом окружали небольшую поляну, живой стеной отделяя сидевших за столом от всего мира, усталые дикие пчелы лениво перелетали с цветка на цветок, собирая последнюю в этом году пыльцу, а старый хозяйский пес громко сопел, лежа под лавкой.

— Как в столице-то? — спросил Игенау, когда Вида залпом выпил первую чашку чая. Он ни разу не бывал дальше Олеймана и теперь ужасно хотел послушать о том, что делается в других городах.