Здоровый палач, одетый, как и Глашатай, в черное платье, вывел на помост совсем маленькую девочку с красными, словно огонь, волосами. На ее глазах была плотная повязка, а руки надежно и туго стянуты за спиной.

Толпа одобрительно закричала.

Вида глядел на девочку и глазам своим не верил: нет, палач ошибся — ежели эта хилая девчонка ведьма, то тогда он, Вида Мелесгардов — господарь Северного Оннара!

Палач привязал маленькую ведьму к столбу и под одобрительные крики горожан на время удалился.

— Долой ведьму! — кричали зеваки, истово требуя смерти маленькой Ойки. — Долой гадину!

А Итка стоял с другой стороны помоста, прижавшись к деревянному остову. Он трясся всем телом, роняя слезы и шмыгая носом. Его надежда, что, избавившись от сестры, он останется у Малы, не оправдались — хозяйка, едва стражники увели Ойку, тотчас же приказала Итке идти, куда глаза глядят.

— Убирайся вон! — проговорила она слова, которые лишь недавно слышала его сестра.

Как ни плакал Итка, как ни умолял ее смилостивиться над ним, Мала была непреклонна. Мальчишка был таким же порченным, как и его дрянная сестрица, и видеть его она больше не хотела.

— Прости меня, Ойка, — беззвучно шептал Итка.

Он понял, что никому в целом свете, кроме нее, до него не было никакого дела, и оттого страшно горевал. Все дни до казни Итка провел на улице, клянча кусок хлеба у дверей постоялых дворов и лавок. Будь Ойка рядом, она бы не дала его в обиду, как не давала много раз до этого, но ее не было, а, значит, скоро не станет и его.

Глашатай дождался, пока толпа затихнет, и продолжил:

— Многие из вас видели ведьму, а некоторые, — он смолк и поискал глазами Малу, стоявшую совсем рядом с помостом, — делили с ней кров и пищу! Делились последним куском! Привечали в своем дому!

Толпа осуждающе выдохнула.

— Много лет ведьма носила человеческую личину, ничем не выдавая своей истиной сути! Но правда всегда вылезет наружу! Не укрыть ее лживостью и обманом! Ведьма явила свой лик! Решив, что добрые люди, растившие ее как родную дочь, слепы и слабы, ведьма стала колдовать!

— Смерть ведьме! — в едином порыве заголосила толпа.

— Заговорами она призвала своего заступника, своего покровителя Кузнеца, чтобы на всех нас наслать погибель!

— Казнить! Казнить ведьму! — неистовствовала толпа, жаждая справедливой смерти для красноволосой колдовки.

Но пока убивать ведьму никто не спешил. Вздернуть ее на виселице всегда успеется, сначала нужно дать зевакам вволю насладиться представлением.

— Не только красными волосами отметил ее Кузнец, глаза ее тоже красные! Они выжгут любую плоть! Кто желает заглянуть в них?

Но никто, разумеется, не желал.

— Нет! Убить ее! Убить!

Глашатай повернулся к Персту, ожидая дальнейших распоряжений. Перст милостиво кивнул. На помост снова вышел палач и поклонился сначала Персту, а потом и остальным присутствующим.

— Убей ведьму! Сверни ей шею! — подбадривали его зрители. — Вырви ей глотку!

— Кто желает поглядеть в глаза черной колдовки? — снова проревел глашатай.

Толпа отступила на шаг.

— Кто готов взглянуть в глаза самой смерти? — повторил глашатай. — Кто ценит свою жизнь меньше монеты?

- Я! — выкрикнул Вида, выбрасывая руку вверх. — Я погляжу!

Палач обернулся. А Перст даже приподнялся на своих подушках.

— Ты кто, храбрец? — удивленно спросил он. Он был уверен, что никто не отзовется на призыв глашатая, ибо все знали, что такие вопросы нужны, лишь чтобы раззадорить толпу. Наглого мальчишку следует вышвырнуть вон, чтобы он не портил другим праздник.

— Вида Мелесгардов! — ответил Вида.

Перст переменился в лице. Он знал это имя. Мелесгард был правой рукой Перста Низинного Края Ардя, а тот, в свою очередь, приходился кровной роднёй господарю всего Северного Оннара. Этого мальчишку не получится отходить палкой или высечь розгами. Как же оскорбится Мелесгард, если узнает, что его сына прогнали с казни как собаку, а это Олейманову Персту было ни к чему.

— Ты желаешь заглянуть ведьме в глаза, Вида Мелесгардов? — спросил Перст после недолгого молчания.

Толпа, плотно обступившая помост, заревела. Этот незванец, вестимо, тронулся умом! Кто в своем уме будет смотреть в ведьмины глаза? Только такой же колдун! А если он наколдует так, что ведьма сбежит и они лишатся долгожданной казни?

Трикке мертвой хваткой вцепился в плащ Виды и крепко зажмурился.

— Она никакая не ведьма! — храбро сказал Вида. — И я докажу тебе это! Прикажи снять с нее повязку, и я посмотрю прямо в ее глаза!

И, не дожидаясь позволения Перста, он растолкал зрителей и вскарабкался на помост.

— Что ж, приказываю, — запоздало согласился Перст.

Вида смело подошел к Ойке и осторожно начал распутывать тугой узел на затылке. Яркий солнечный свет ослепил Ойку, и она закрыла глаза руками.

— Погляди на меня, — попросил Вида и отнял белые ладони от ее лица. Синие, как небо, глаза смотрели на него.

— Она не ведьма! — выдохнул он, оборачиваясь к толпе.

Но жители и гости города, собравшиеся поглазеть на смерть колдуньи, так не считали. И отпускать дерзкого незванца не хотели.

— Ведьма! — закричали они.

Кто-то бросил в него ком земли, от которого Вида едва успел увернуться.

— А ну пошел прочь!

Он увидел, как сквозь толпу протискивается Майнар, как, побелев он страха за сына, стоит, прижав к груди бесполезные покупки его мать, как, закрыв глаза, истуканом стоит Трикке.

А Итка, который не отрываясь смотрел на Виду, понял, что живым спасителю его сестры из города не выйти. Не тем народом были олейманцы, чтобы вот так просто их отпустить. Он похолодел от страха и жалко вдавил голову в плечи.

— Она не ведьма! — стоял на своем Вида, уже не уворачиваясь от летевшей в него гнилой репы. — Не ведьма!

К нему на помощь подоспел Майнар, но и вдвоем им было не выстоять против взбешенной толпы.

Итка, в последний раз посмотрев на Ойку, отвернулся от помоста и, размазывая слезы по грязным щекам, начал шептать странные слова:

— Красно да жарко, ковко да плавко, красная лошадь, копытом ударь-ка! Дунь со всей силы, вдарь посильнее, пусть поскакушки бегут веселее…

Камень, брошенный из толпы, попал в Майнара.

— Верни ведьму! Верни ублюдину Дьома-тура!

— Прыгни повыше, пламенем дышни, вылакай воды на длинные годы…

Пот катился градом по тощему, черному от грязи лицу, тело дрожало как при лихорадке, а голос становился все тише, а слова все неразборчивее:

— Искрой просыпься, вспыхни огнищем, вот тебе пища из многия тьмища…

Он почуял, как по его телу разливается тепло. Оно все росло и крепло, и теперь Итка уже горел изнутри. С трудом набрав в грудь воздуха, он закончил:

— В небо лети, мир обойди, землю сожги, злато расплавь, кость обугли, сей и пожни и Кузнецу в ноги пади! Я есть огонь, пламя я есть, суд я вершу да силы прошу. Воля его пусть снизойдет, огненный жнец пусть жатву соберет!

И едва он произнес последнее слово, как в толпе кто-то дико отчаянно закричал: место, где только что стоял, сгорбившись, Итка, будто по волшебству, заполыхало огнем. Шумное, мощное пламя рвануло в небо, пожирая сухие мостки, на которых стояли Вида, Ойка и Майнар. Огонь, словно живое сильное чудовище, расправил свои плечи и, издав жуткий рык, кинулся на беспомощную толпу.

Первым опомнился Вида.

— Скорее! — закричал он и спрыгнул вниз, закинув Ойку на плечо.

Майнар оттолкнул его и побежал впереди, расчищая дорогу.

— Трикке! Беги к коновязи!

В суматохе Вида едва не запнулся о собственные ноги, но удержался и помчал дальше. Трикке, который, по счастью стоял дальше всех от помоста, тоже припустил во всю прыть.

— Моя мама! — кричал, задыхаясь Вида, догонявшему его Майнару.

Майнар повернул туда, где оставил свою хозяйку, и добежал до нее прежде, чем Зора, осознав весь ужас, успела бросить на каменную мостовую свои покупки. Телохранитель, крепко схватив Зору за руку со всех ног несся туда, где их дожидался ничего не подозревающий возница.