Вся ее жизнь прошла у этих горных родников, среди волков, и до сих пор она не знала, что такое одиночество и тоска. Теперь же все давило на нее. Не радовала даже погода. Сидя на небольшом валуне возле журчащего ручейка и помешивая кашу, она принялась вслух оживлять прекрасные образы, о которых рассказывала ей мать: широкие и мозолистые ладони дедушки, срезавшего созревшие колосья, его обветренное, смеющееся лицо; праздники урожая, когда все на ферме натирались дикой мятой и наряжались по-праздничному, а потом отплясывали фарандолу под протяжные звуки волынок и подбадривающие восклицания старушек; Изабо, кружащаяся в танце со своим отцом, голубые глаза Альбери, с восторгом глядевшие на все и на всех; бабушка Тюрлетюш, раздвигавшая тонкие губы в беззубой улыбке и в такт хлопавшая в ладоши, и шутки Бенуа, над которыми так смеялась мама… Шутки Бенуа. Нежность Бенуа. Любовь Бенуа.
Когда однажды восьмилетняя Лоралина наивно спросила, кто такой Бенуа, Изабо долго смотрела на нее, затем, отодвинувшись, холодно бросила:
— Он мог бы быть твоим отцом!
В дальнейшем Лоралина не осмеливалась спросить, кто был ее отцом, раз это не был Бенуа, потому что в тот раз ее очень напугали глаза матери. А впрочем, если рядом всегда была мать, к чему тогда отец? Ей и в голову не приходил вопрос: откуда берутся дети?
И все же раза три она видела, как, подобно волчицам, рожала мать. Из нее выходили странные гномики, которых Изабо помещала в стеклянные сосуды, наполненные пахучей жидкостью. У Изабо было много таких сосудов, в них плавали члены тел и органы животных и людей. Лоралина не знала, где она их доставала. Знала лишь, что вместе с книгами, приносимыми Альбери, они служили для каких-то целей. Долгие годы мать не посвящала ее в свои работы, но прошлым летом она вдруг все ей рассказала. Лоралина неожиданно почувствовала, что в нее вошла какая-то неведомая сила. Она перестала быть ребенком. Ей исполнилось пятнадцать лет и она стала достойной носительницей родственной крови.
Ей не показалось это странным, поскольку кровь эта всегда текла в ее жилах. Да и окружало ее всегда одно и то же. Ее вселенную заполняли только мать, Ситар — ее волк, Альбери, бабушка, которую она еще помнила, аббат из Мутье, которого она видела несколько раз, и серая волчица, приходившая в каждое полнолуние. Она откликалась на кличку Стельфар, ложилась рядом и следила за ней и за стаей.
Сегодня же все по-другому. Ее неотступно преследовали последние слова Изабо:
— Сеньор Воллора и Монгерля изгнал нас и повелел повесить Бенуа, моего жениха. Франсуа де Шазерон — чудовище. Он изнасиловал меня и мучил, но хуже всего то, что он отнял у нас жизнь. Особенно у тебя. Но все же ты его единственная наследница.
На этих словах Изабо угасла. Потрясенная Лоралина помогла Альбери перенести тело матери в маленькую пещеру, смежную с той, которая после смерти бабушки стала фамильной гробницей. Альбери открыла проход в склеп, где покоилась Амалия. Она ненадолго оставила Лоралину с матерью, затем тщательно заделала проход, запечатав таким образом место упокоения Изабо. После этого она увела племянницу в глубь леса до высокой скалы, откуда открывался вид на долину. На ближайшей к ней горе вырисовывалась крепость Монгерль. Тот самый внушающий ужас замок, в котором властвовал Франсуа де Шазерон. И там, напротив грозного и зловещего сооружения, Альбери дополнила признание Изабо:
— Франсуа де Шазерон — твой отец, Лоралина, и тем не менее он убил бы тебя, если бы только узнал, что ты существуешь. Поэтому-то, чтобы уберечь тебя, твоя мать пожертвовала своей молодостью, укрывшись в горах на долгие годы. Не забывай этого, Лоралина. Она поклялась отомстить, если Франсуа вновь будет проживать в Монгерле. Так что теперь он должен умереть. Это кара за его преступления, и только ты одна сможешь наказать его. С помощью этого…
Альбери протянула ей маленькую склянку, которую Лоралина не раз видела в руках у матери. Казалось, в содержащейся в ней жидкости сосредоточилась вся жизнь Изабо. Она придумала ее, постоянно добивалась совершенства, то выпаривая, то добавляя что-то новое, и без колебаний испытывала ее на себе. По словам Альбери, Изабо отравляла себя, но создала идеальный яд, следы которого невозможно обнаружить в организме.
Втиснув в свою память и этот образ, Лоралина поднесла ко рту густой комок каши и проглотила его. В этом простом действии было единственное, что придавало ей уверенности. Отныне ей предстояло продолжить. За мать. Ей просто необходимо было принести в жертву черную душу Франсуа де Шазерона для того, чтобы Изабо наконец-то обрела покой. Принести в жертву душу сеньора тому всемилостивейшему Богу, любить которого ее научил аббат из Мутье. И тогда она сможет жить в небесном мире.
Вот о чем думала она, когда Альбери вышла из подземного хода, ведущего в замок. Тетя поманила ее рукой, приглашая последовать за ней. Лоралина поставила миску на лежащий рядом камень и, оставив остатки неприхотливой еды Ситару, растянувшемуся у ее ног, вслед за Альбери углубилась в мерцающий свет факелов.
Медленно продвигаясь в чреве скалы, Лоралина почувствовала, что от волнения лишилась голоса.
Она много раз ходила подземными ходами, сливавшимися в лабиринт, забытый самими сеньорами, научилась распознавать в них опасные места, изучила все входы и выходы, но входить в этот ей запретила Изабо. В этот и в тот, который вел в Воллор. Вот уже неделю со дня смерти матери она не переставала спрашивать себя, в какой момент она отважится нарушить запрет. А потом, накануне, к ней пришла Альбери и, нежно обняв ее, объявила:
— Если все пойдет, как задумано, завтра я поведу тебя навстречу твоей судьбе.
Судьба ждала ее там, в конце красноватого каменного коридора, и впервые в жизни Лоралина испугалась. Испугалась той правды, воспринять которую противилось нечто необъяснимое, сидевшее в ней самой. Будто угадав ее тревогу, Альбери решительно взяла ее сжатый кулачок, заставила разжаться влажные пальцы и, сжимая их в своей ладони, ободряюще произнесла:
— Не бойся девочка. Все будет хорошо!
Лоралина хотела ответить, но ни звука не вылетело из сведенного горла. Тогда она стала более внимательно смотреть под ноги, чтобы не угодить во встречающиеся провалы. Какое-то время они продвигались вверх по склону, потом стены сузились, вынудив их нагнуть головы и идти гуськом, пока они не уперлись в тупик. Альбери надавила на выступающий из скалы камень и тупик раскрылся. Яркий дневной свет резанул по мокрым стенам подземелья. Альбери вошла в комнату без колебаний, за ней, осторожно ступая, последовала племянница.
Лоралина таращила свои зеленые глаза, поначалу ослепленные резким светом. Привыкнув к нему, увидела, что находится в просторной квадратной комнате, разглядела скромную кровать, сундук, обитый железными полосами, и стол, заваленный книгами в плотных кожаных переплетах. Книги лежали и на стуле с подлокотниками, там же был небрежно брошен алый плащ, издававший одурманивающий аромат мускуса.
В комнату они проникли из левого углубления в углу широкого камина. Лоралина отметила, что языки любого огня, разведенного в нем, не коснулись бы их обуви, настолько широким был очаг, занимавший всю стену. Проследив за ее взглядом, Альбери прошептала:
— Не обращай внимания на эти мелочи, девочка. Тот, кто задумал этот проход, был умным человеком. Он хотел приходить и уходить, никого не беспокоя. Только мы знаем этот секрет. Даже адское пламя не коснется тебя.
— Знаю, тетя. Такой камин я видела в Фермули. Когда я была совсем маленькой, бабушка провела меня туда по подземному ходу.
Альбери покачала головой. Она не была в Фермули с тех пор, как Гук де ла Фэ еще девочкой забрал ее оттуда, но она помнила о том проходе, помнила, как не раз бабушка отодвигала свой стул от очага и исчезала за пламенем огня. В то время она еще не знала о тайне Амалии Пижероль и лишь ждала, когда та вернется из неведомой страны, населенной домовыми и феями. И чтобы не разочаровывать ее, Тюрлетюш часто приносила ей красивые разноцветные камушки, которые Альбери церемонно, словно сокровище, укладывала в самшитовую шкатулочку. Шкатулочка вместе с сокровищем осталась там, как и беззаботное детство. Вздохнув, Альбери с ностальгией прогнала это видение. Ведь именно во имя этих утраченных воспоминаний она находилась здесь. Она смело подошла к окну, расположенному напротив камина.
