****

Уже почти стемнело, и я провожал Елену Ивановну домой. Нет, она не хотела этого, я настоял, аргументируя это необходимостью обсудить сценарий нашего микроспектакля.

Мы шли через сквер, вокруг было два десятка домиков, и я отказался от всяких физических домогательств — оставив только флирт. Цербер бежал спереди — он любил это дело, Кареглазка шла второй, ну а я — замыкал «паровозик». Признаюсь, зачастую предпочитаю быть последним — можно обойти те грабли, которые оприходовали первых. А если идти за красивой девушкой — это вообще космос. Красивая фигурка спереди, покачивающиеся бедра, сочные ягодицы и стройные ножки… ааа, вы же это помните? Да, сейчас было именно так, как я люблю.

— И вот тогда Джокер требует от Харли определиться, и сделать это поскорее, — рассказывал я суть придуманной сцены. — Но Харли сомневается, ведь ей нравится и Темный Рыцарь…

— Постой, — ученая остановилась, и я наскочил на нее, проведя рукой под коротким платьем. — Я не помню такого. Ты просто взял и придумал это? Совершенно иное?

Я вознес взгляд и руки вверх, приняв позу стеснительного гения.

— Ваш покорный слуга… сделал все, что в моих силах. По ходу откорректируем, но костяк есть.

— А кто играет Харли Квинн?

— Как автор, я не вижу других кандидатур, кроме тебя. И на тебя указала бутылка, — напомнил я.

Она медленно пошла, отфутболивая редкие шишки с пути.

— А кто Джокер?

— Я.

— Логично, — засмеялась она. — Больше никто не сыграет чокнутого так хорошо.

— Спасибо, — иронично поблагодарил я. — Я еще сыграю Бэтмена.

Кареглазка развернулась, и я снова утонул в огненном океане ее глаз. А ее губы… как там пелось в старой песне? Створки две ворот от рая?

— Ты хочешь сделать сценку на двоих?

— Почти. Я буду страдать раздвоением личности — половина лица Джокера, половина — Бэтмена, в соответствующей маске летучей мыши, — ответил я. — Возможно, будет дворецкий Пенниуорт, его может сыграть Антонов. Найдем ему парик и элегантную бороду — говорят, в Одеоне есть реквизит.

— А кому еще можно дать роли? — спросил я, пока она обдумывала мои слова. — Пенс не будет, Зойка… не знаю, ее можно куда-то. Но надо ли?

— Думаю, надо. Одну из ролей — либо Бэтмена, либо Джокера — дай Антонову. Не жадничай, — попросила она, и я нехотя кивнул.

Перед нами вынырнул патруль, и я едва не наложил в штаны — это были те самые носатый Жорик с курчавым Пушкиным. Мы с Жорой на мгновение встретились взглядами, однозначно, он узнал меня, и растерянно приостановился… а затем увидел Крылову. На его лице проскочила сложная палитра чувств, но уже буквально через пару секунд он снова зашагал — с невозмутимым холодным выражением, при этом, больше ни разу не взглянув на меня. Словно мы никогда раньше не виделись. Словно я вообще — пустое место. С превеликим удовольствием и облегчением я поступил так же. Кудрявый солдат что-то пытался сказать, но старшина невзначай въехал ему локтем в живот. Они прошли мимо и исчезли в направлении Стены.

Не знаю, что было в голове у Жоры, и что он подумал, увидев меня вместе с женой Босса. Но признаюсь, старшина сделал просто идеальный выбор — и для себя, и для меня. Навсегда забыть все. Отречься. Словно никогда ничего не было.

Дальше Елена Ивановна молчала, а я тоже на время утратил дар красноречия, и так, в принципе, мы и добрели до ее домика. Внезапно Цербер залаял, завилял хвостом и помчался вперед. Заросли дикого винограда, оплетающие крыльцо, зашевелились, и оттуда с диким хохотом выскочила девочка. Она обхватила псину и завизжала, как сирена: «Пуся! Пусичка!».

Мы были рядом, и малявка — на вид лет пять, а внешность — общая для всех спиногрызов, прям не отличить, что объясняется, видать, их слишком маленькими рожицами — подняла глаза на нас.

— Мама! Ты Пусю пйивела! — взгляд девочки остановился на мне, и ее лицо приняло недоверчивое выражение.

Признаюсь, она тоже мне не понравилась. Дети вообще не вызывали у меня никаких чувств, как и собаки, как и остальные животные. Поверьте, никаких эмоций — пока я с ними не сталкиваюсь. А вот когда они рядом, мешают моей жизни, разрушают комфорт, отягощают досуг — ненавижу!

«Пуся», — вот как она назвала моего адского зверя. Я бы, наверное, в другой ситуации отвесил бы мелюзге пинок, да так, чтоб она отлетела в одну сторону, а ее Свинка Пепа — в другую. Но дармоедка была дочерью Кареглазки. Викрам гнойный!

Я пошарил по карманам, но не было ничего, что можно было бы подарить мелкому чудовищу. Подарки — ключ к сердцу любого существа, вспомните взаимовыгодное сотрудничество европейцев и аборигенов Нового Света. Только листок, который остался после написания сценария. Быстро, пока Крылова обнималась с ребенком, а Цербер скакал вокруг, я смастерил поделку и протянул девочке под нос. Она сначала скривилась, а затем спросила, что это.

— Самолет, настоящий самолет. Только маленький, как и ты, — ответил я максимально дружелюбно, запихав презрение поглубже внутрь. — Смотри!

Я запустил самолетик, и он пролетел метра три удивительно хорошо. Малявка улыбнулась, засмеялась, пролепетала «спасибо» и побежала за бумажкой. Елена Ивановна удивилась.

— Я не думала, что ты любишь детей, — сказала она, поглядывая, как дочь запускает самолет.

— Ты многого обо мне не знаешь. Я — один позитив, — она улыбнулась, и я понял, что поступил так, как нужно.

На самом деле я едва не спошлил, типа «люблю детей, и люблю их делать». Хорошо, что сдержался. Ученая попрощалась, не интимно, но вполне дружелюбно, а затем ушла с ребенком. Милана, — так звали ее дочку. А я подумал: «Ладно! Если эта шавка выживет, то встав взрослой, составит компанию мамашке в Спермоферме».

И я пошел к себе. Да, кстати, для меня с Цербером подобрали жилье, и это было замечательно — еще немного, и я сжег бы к епеням всю эту казарму вместе с толстопузым онанистом. А так, теперь у меня был свой маленький, но уютный вагончик. Достался от Налеткина, погибшего в Межнике. Все, что ни происходит — к лучшему.

****

Нижний тоннель был холодным и сырым. Гермес-Афродита продрог, но терпеливо ждал. Наконец, скрипнула дубовая дверь и показался Тринадцатый.

Апостол Аваддон был рослым, атлетичным мужчиной. Поговаривали, что ему под девяносто, но Гермес не дал бы ему больше пятидесяти — он еще помнил людей такого возраста. Даже в преклонных годах Пастырь пастырей был красив, короткие русые волосы не имели и следа седины, пронзительные голубые глаза были наполнены добротой, что контрастировало с его деятельностью — защитой Апокалипсиса.

Естественно, апостол Аваддон не руководил Синдикатом от самого начала — и сам титул, и власть ему соответствующая, были переходящими. Аваддон был уже пятым Тринадцатым апостолом, направляющим богобратьев на выполнение задач Божьего промысла. Но — именно на его каденцию пришелся Апокалипсис. Великий человек…

Рука Тринадцатого опустилась на плечо синдика, заставив вздрогнуть.

— Я думаю, что тебе нелегко далось это превращение, — заметил апостол. — Покойный Стикс принял неожиданное решение, несомненно правильное, но я все же шокирован, как и все. Конечно, страшно такое пережить… Тебе нравится новое имя — Афродита?

— Насчет страшного, — Гермес скривился. — После операции мне устроили Нисхождение. Обряд не был завершен, но я чувствую, что со мной что-то не так. Я вижу странные видения, и во мне как будто что-то есть. Что со мной?

Он сам удивился, что сказал это. Проклятье, балаболка — как баба! Но ему требовалось больше узнать о сорвавшемся ритуале. А кроме апостола, это вряд ли кто смог бы объяснить.

— Что? Инкарнация?! — Тринадцатый изменился в лице и вовлек его внутрь комнаты, из которой только что вышел. — Кто так решил?

— Я знаю, что Буревестник настаивал. И Стикс уступил.

— Старейшина Захария в последнее время меня удивляет, — расстроился апостол. — Инкарнация заменяет сознание. Синдикат делает такое редко, только в случае острой необходимости. У тебя было помутнение? Ты сошел с ума? Иногда это проводится с людьми, чей разум повредился.